Наталья Быстрова, 26 лет
Организация: «Не просто собаки»
Финансирование: частные пожертвования, краудфандинг
Четыре с половиной года назад я решила взять собаку из приюта и познакомилась с голландкой по имени Йентел, которая помогала приюту и сама взяла оттуда двух собак. В Голландии мало дворняжек (в тамошних приютах живет от 5 до 20 собак), Йентел же хотела именно дворняг, поэтому решила взять их в России. Она много занималась со своими собаками, ходила с ними в гости. Однажды она заметила, какой эффект эти визиты оказывали на ее больную раком бабушку. Людям бывает тяжело общаться с умирающим человеком, собаки же испытывают равную нежность и любовь к любому.
Йентл захотелось изменить привычное для России презрительное отношение к дворнягам и показать, какими они могут быть талантливыми. Так она придумала проект с собаками-терапевтами — дворнягами с улицы или из приюта, которые будут общаться со стариками, детьми из детских домов и больными.
Я никогда не была «заядлым собачником» и вообще достаточно спокойно относилась к животным, но мне всегда хотелось работать в некоммерческой сфере. После университета я пошла в WWF, но там была офисная работа с 9 до 18, мне же хотелось делать какой-то свой проект, видеть результаты, планировать самой свое время. Когда Йентл начала запускать свой проект с собаками-терапевтами, я поняла, что хочу работать там постоянно.
Довольно долго мы работали без зарплаты, но недавно собрали на сайте Boomstarter 550 тысяч рублей на развитие Фонда и программу «Доктор с нашего двора». Эти средства пойдут в том числе и на оплату работы специалистов, которые занимаются с собаками. Вообще, на зарплату найти деньги очень сложно, потому что люди с большей охотой жертвуют на что-то конкретное — например, на корм или прививки.
Нянечки говорят, что после того как мы уезжаем, все спят лучше — и дети, и бабушкиТвитнуть эту цитату Перед тем, как начать ездить в детские дома или дома престарелых, мы провели несколько экспериментов на знакомых. У моего мужа есть 87-летняя тетя, которая очень любит чистоту и не очень понимает, зачем надо обниматься с собаками. Мы решили к ней приехать с сюрпризом. Я повела ее гулять, а на улице ждала Йентл со своим псом. Неожиданно тетя сразу преобразилась, начала разговаривать с псом, кормила его, чесала. Пса зовут Дима, и она стала ему рассказывать про всех Дим, которых знала. Уже вечером она сказала мне по телефону, что ей очень понравилась собака, и она теперь даже чувствует себя лучше.
Мы пообщались еще с несколькими бабушками, а потом с помощью фонда «Старость в радость» стали организовывать поездки в дома престарелых. Начали работать с центром для детей-сирот «Дети Марии», первым московским хосписом.
Когда мы только начинали, люди задавали много вопросов, главный из которых — зачем это все нужно? Но постепенно все стали понимать, что никакая программа не нужна — старикам, детям, больным достаточно просто общения с собаками. Для детей это развитие — активизация мелкой и общей моторики, мышечного тонуса, усиление мотивации к общению и выражению эмоций. Больных и пожилых людей общение с собаками, медленное поглаживание по шерсти, наоборот, успокаивает, понижается давление. Нянечки говорят, что после того как мы уезжаем, все спят лучше — и дети, и бабушки.
Мы стараемся ездить регулярно в одни и те же места — только так получается настоящий терапевтический эффект. Дети запоминают имена собак, учатся их дрессировать. В хоспис мы ездим чаще всего, каждую неделю, потому что люди там, к сожалению, находятся недолго.
У нас есть дети, которые ходили месяц читать собакам, а потом начали читать дома сами — мамы в полном восторгеТвитнуть эту цитату Недавно у нас появился проект по чтению собакам в детских библиотеках. Дети остаются в комнате наедине с собаками и волонтерами и читают им вслух. Психологически детям проще читать собакам, чем родителям: собака не поправляет, не останавливает — она молчит. Для многих детей чтение — это такая обязаловка, и родителям все труднее их научить. А у нас есть дети, которые ходили месяц читать собакам, а потом начали читать дома сами — мамы в полном восторге.
К нам приходят люди со своими дворнягами, потому что им хочется показать, на что способна собака. Волонтеры (у нас их около сорока) очень гордятся своими собаками, носят везде банданы с нашим логотипом. Конечно, людям нравится чувствовать свою ценность — их каждый раз страшно благодарят во всех учреждениях, просят приезжать еще. А многие из них, поездив в детский дом, начинают задумываться о том, чтобы взять оттуда ребенка.
Полгода назад мы начали брать собак из приюта, отдавать их на передержку волонтерам, лечить, стерилизовать. Если собака проходит наше тестирование на общение с людьми и агрессию, мы воспитываем из нее терапевта и отдаем в семью. Собак, не прошедших отбор, мы точно также можем отдать в семью — просто в качестве персонального терапевта для хозяина.
Одна из наших собак-терапевтов, Алиса, сама нашла себе хозяев. Ее будущая хозяйка, Юля, гуляла на Чистых прудах со своей собакой, и Алиса к ним просто подсела, а затем уже не отставала. И когда Юля села в трамвай, собака осталась сидеть на остановке, смотрела, как они уезжают. Тогда Юля не выдержала, вышла на следующей остановке и забрала Алису к себе. У таких собак, которые сами приходят, обычно какая-то особая связь с хозяевами, и из них выходят очень хорошие терапевты.
Григорий Куксин, 34 года
Организация: Пожарные Greenpeace
Финансирование: частные пожертвования
В 1998 году я вступил в дружину охраны природы на биофаке МГУ. Во-первых, мне хотелось как-то участвовать в этом деле, а во-вторых, была симпатичная компания — интересные, яркие ребята, занятые хорошим делом. В числе прочего мы занимались охраной подмосковного заказника «Журавлиная родина». Он сильно горел, а государство это практически игнорировало. Мы начали узнавать, как тушить пожары собственными силами, и привлекать внимание к проблеме. В итоге была создана специальная госструктура, охраняющая этот заказник, и я пошел туда работать инспектором. Но в 2000 году Путин ликвидировал Госкомэкологии России, которому мы подчинялись. Чтобы продолжить борьбу с пожарами, я поступил на службу в пожарную охрану в Подмосковье. В свободное время помогал с тушением в лесах и на торфяниках, обучал дружинников.
Спустя четыре года я пришел в Greenpeace и возглавил волонтерский проект. До этого Greenpeace занимался только информационной работой — без выездов на места. В 2010 году в Центральной России после массовых поджогов травы начали гореть торфяники, и стало понятно, что все госслужбы, которые должны заниматься тушением, развалены. Уже весной стало понятно, что год будет очень сложным, и мы организовали первую экспедицию в регионы, чтобы предупредить людей. А попутно тушили. Год действительно выдался тяжелый, хотя на самом деле лучше, чем следующие: в 2011 и 2012 горело куда больше — просто далеко от Москвы.
В том же 2010 году мы создали в Greenpeace отдельную противопожарную программу, которую я возглавил. Сотрудников двое — я и мой помощник. Остальные — волонтеры. Главная задача — не столько тушить пожары, сколько заставлять государство обращать на них внимание, давать достоверную информацию и выделять силы на тушение. Например, госслужбы традиционно игнорируют торфяные пожары — не знают, что с ними делать. Мы же постоянно мониторим сообщения в Интернете и снимки из космоса и, если узнаем о крупных пожарах, которые власти игнорируют, приступаем к работе. Я обычно звоню местным властям, и, если они уверяют, что у них все в порядке, когда пожары уже отлично видны со спутника, мы понимаем: надо выезжать.
Приезжаем на место, фиксируем факт пожара и вызываем пожарную охрану. Если никого не присылают или продолжают врать, что ничего не горит, мы привлекаем внимание через Интернет и СМИ. Когда наши действия начинают причинять чиновникам больше неприятностей, чем сам пожар, они, наконец, сдаются и начинают тушить. За несколько лет у нас уже сложилась определенная репутация — часто одного нашего приезда достаточно, чтобы власти вздрогнули. Недавно мы запустили публичную кампанию «Скажи губернатору, что у него горит!». Брянск и Тверь уже на нее отреагировали.
В 2010 году после массовых поджогов стало понятно, что все госслужбы, которые должны заниматься тушением, разваленыТвитнуть эту цитату
Для спасения и природы, и людей очень важно контролировать действия властей, потому что куда больше удается потушить силами государства, чем своими собственными. Нам, правда, часто приходится обучать государственные пожарные службы или лесников: из-за последних реформ уровень профессионализма в этой области очень упал. Это парадоксальная ситуация, которую в других офисах Greenpeace не понимают. Только что мы вернулись с Дальнего востока, где обучали сотрудников национальных парков и заповедников технике и тактике тушения, рассказывали об изменениях в законодательстве, которые они могут использовать в работе по борьбе с поджигателями. Неделю вместе с ними тушили пожары, попутно проводя семинары.
Мы помогаем и в тушении, особенно на тяжелых пожарах. В этом году потушили уже около пятидесяти. Обычно мы выезжаем группой в 7–15 человек, все в специальной одежде и со спецтехникой. Это нельзя назвать сложным физическим трудом, поэтому среди волонтеров много девушек, и работают они не хуже ребят, особенно на торфяных пожарах. Торф горит медленно, так что работа неспешная, зато кропотливая и трудоемкая. На квадратный метр торфяника уходит до тонны воды, которую надо, очень тщательно перемешивая, забивать в глубину и постоянно проверять, чтобы внутри не осталось ни одного теплого участка. Даже если сверху все залито водой, где-то в глубине может остаться маленький недотушенный кусок торфа, и тогда все разгорится снова. На тушение обычно уходит несколько дней, и потом нужно еще приехать для проверки.
В нашей работе больше моральных трудностей: местная администрация и МЧС часто воспринимают нас враждебно. А когда ты видишь, как в деревне за деревней люди наперегонки поджигают траву (у всех свои мифы, зачем это надо делать), и понимаешь, сколько всего из-за этого сгорает, руки опускаются. Тяжело, если не успеваешь спасти. В этом году наши добровольцы тушили тростниковые заросли в Астраханской области, защищали границы заповедника. На одном из пожаров ветер резко поменялся, огонь пошел на соседнюю ферму. С трудом спасли людей и скотину, а потом выяснилось, что в суматохе никто не вспомнил о сторожевой собаке, которая осталась на привязи.
Многие волонтеры жалуются, что это борьба с ветряными мельницами: проблема огромная, все очень медленно двигается, а потери каждый год реальные. Но бывают случаи, которые дают надежду. Однажды нам позвонили люди, живущие рядом с тем самым заказником «Журавлиная родина», и рассказали, что он горит. Это само по себе редкость — местные жители редко реагируют на пожары. Мы приехали, смотрим — а на месте пожилые мужчина и женщина тушат траву. Я начал их расспрашивать, и они рассказали, что это семейная традиция. Однажды их дети где-то припозднились, а потом приехали в ночи на уазике с людьми в зеленой форме. Те рассказали, как дети помогали им тушить пожар в поле. Потом дети научили родителей тушить траву, выросли и уехали, но родители до сих пор продолжают это делать. И мужчина мне говорит: «Вы, наверное, мне не верите, но вот такая у нас семейная традиция». А я отвечаю: «Как же не верю, ведь это я был в том уазике». Я действительно вспомнил этих детей.
Анна Кошелева, 21 год
Организация: «Лиза Алерт»
Финансирование: организации-спонсоры, финансовую помощь от частных лиц организация не принимает
В конце 2011 года в моем родном городе Твери пропал молодой человек. По всему городу висели листовки с описанием пропавшего. Мне тогда было 18, я училась в колледже и увидела одну из таких ориентировок в нашей раздевалке. Только на ней булавками были проколоты глаза и рот молодого человека. У меня это вызвало шок — ведь его уже могло не быть в живых. Я пришла домой и начала изучать группу «ВКонтакте», которая занималась поисками. Уже на следующий день я выехала с отрядом. Те поиски длились почти полгода и, к сожалению, мальчика нашли мертвым. После этого я подписалась на СМС-рассылку, и пару раз в месяц старалась участвовать в поисках.
В 2013 году на поиске в Дубнинском районе я познакомилась с отрядом «Лизы Алерт». Я тогда уже задумывалась о переезде в Москву и утвердилась в этом решении — мне захотелось работать с ними. Я нашла работу, переехала, а на третий день уже выехала на поиски. Спустя еще какое-то время я начала учиться на инфорга. Это человек, который обрабатывает поступающие на горячую линию звонки, перезванивает родственникам, узнает всю дополнительную информацию и принимает решение — начинать ли активные поиски или оказывать информационную поддержку. Еще через год я начала координировать выезды и стала оперативным дежурным. Дежурные работают по сменам и следят за всей информацией, поступающей на многочисленные каналы. Они же распределяют задачи между волонтерами (кстати, волонтеры «Лизы Алерт», даже координаторы, денег не получают).
Сложно прикинуть, сколько у нас всего волонтеров. У меня в телефонной книжке порядка пятисот номеров, кто-то из них более активен, кто-то появляется раз в месяц, кто-то — раз в полгода. На СМС-рассылку в Москве подписано 5 тысяч человек. Еще у нас есть отряды в 44 регионах — где-то по тридцать человек, где-то по три.
Обычно мы ищем день-два и чаще всего находим людей живыми. Но больше в памяти откладываются затянувшиеся поиски. Недавно мы больше двух недель искали 53-летнего мужчину с потерей памяти. Нам все время поступали свидетельства людей, которые видели его в разных уголках Москвы, и мы понимали, что ходим за человеком с отставанием в день-два. Это были очень страшные дни. Я многое переношу спокойно — видела мертвых детей, на моих глазах умирали люди, — но здесь у меня началась паника.
Я многое переношу спокойно — видела мертвых детей, на моих глазах умирали люди, — но здесь у меня началась паникаТвитнуть эту цитату
Потому что год назад похожий поиск закончился очень грустно: дедушка гулял по Москве десять дней, впал в кому и скончался. В этот раз в итоге все завершилось благополучно, мы нашли пропавшего, и сейчас мне приходят счастливые смски от его дочери.
Самое тяжелое — это поиски маленьких детей. В конце 2014 года была громкая история, когда в Томске из детского сада похитили трехлетнюю Вику Вылегжанину. Волонтеры «Лизы Алерт» вылетели на место, я же, как инфорг, координировала поиски из Москвы. Это длилось пять дней. Я спала тогда по часу, по два, рассчитывая так, чтобы в Томске в этот момент было затишье. Все остальное время не отходила от компьютера и телефона: поступали свидетельства очевидцев, звонили поисковые отряды, журналисты. Мы сразу поняли, что последствия, скорее всего, будут тяжелыми. На четвертый день нашли вещи девочки, и пятый день, перед тем, как нашли тело, был очень сложным.
На работу в «Лизе Алерт» у меня уходит все свободное время. Заявки, как правило, поступают во второй половине дня — после работы приходишь домой, ужинаешь и снова занимаешься поисками. Иногда заявки падают очень поздно, и приходится выезжать часа в два ночи — а что делать, если это старик или ребенок? В какой-то момент привыкаешь спать по два-три часа.
С работой мне пока везло. Один мой начальник знал, чем я занимаюсь, но был не против, если я полдня сидела на телефоне и обзванивала больницы и морги, потому что я успевала делать все, что от меня требовалось. Потом долгое время я работала в гостинице, и мой начальник тоже был волонтером в «Лизе Алерт». Мы могли вместе сидеть до утра на каком-то поиске, а потом идти на работу и там в свободные минуты продолжать поиски. Родственники тоже относятся к моей работе в отряде с пониманием — правда, жалеют, что редко меня видят. Иногда я так сильно устаю, что хочется просто сутки лежать и ничего не делать. Или спать 20 часов подряд. Когда затишье, я падаю на кровать и тоннами смотрю фильмы, которые пропустила. Но на второй или третий день бездействия мне становится скучно — нужно движение.
Мария Кунинева, 31 год
Организация: «Память. Помощь. Поколения»
Финансирование: благотворительный фонд «Джойнт» и музей «Яд Вашем»
Два с половиной года назад я начала помогать еврейской студенческой организации «Гилель» в проекте по сбору имен евреев, погибших во время Холокоста
Как раз тогда немецкий фонд Claims Conference начал выплату контрибуций евреям, бывшим в эвакуации. Сумму выплачивали для многих существенную — около 2500 евро. Я тогда обзвонила человек двести, выясняя информацию о погибших родственниках, и все они спрашивали, как получить деньги. Оказалось, что нужно заполнить 16-страничную анкету и заверить некоторые документы. Многие пожилые люди с этим не справлялись, и я решила им помочь. Так постепенно у меня возникла мысль о создании самостоятельного проекта «Память. Помощь. Поколения».
Мы с волонтерами заполняем документы на получение контрибуций, общаемся с одинокими пожилыми людьми, помогаем в быту — съездить на кладбище, освоить Skype, записаться на курсы иврита, — поздравляем с еврейскими праздниками, привозим кошерные продукты. Главное направление нашей работы называется «Память»: мы собираем имена погибших. Информацию о пожилых евреях, которые могут помочь с новыми сведениями, нам дает «Джойнт».
Обычно мы звоним респондентам, но иногда встречаемся и лично. За два с половиной года мы обзвонили только четверть своей базы, но собрали уже около полутора тысяч имен. Это, правда, совсем немного: на территории СССР во время Второй мировой войны погибло несколько миллионов евреев, а известны имена меньше половины. Данные мы передаем в мемориальный музей Холокоста «Яд Вашем» в Иерусалиме. И последнее время нам стали помогать их волонтеры: пожилые израильтяне звонят таким же пожилым людям в Москве.
Также мы ищем документы военного времени и стараемся их отсканировать. Однажды нам попались дневники врача-эпидемиолога, который одним из первых вошел в Освенцим после его освобождения. В другой раз мы общались с человеком, который во время войны был отправлен в эвакуацию где-то в Средней Азии. Они туда ехали очень долго с обозом. Воды было мало, и его бабушке стало плохо. Он пошел на стоянку искать воду. И нашел: воду ему налили в котелок, и он побежал обратно, стараясь ничего не расплескать. И не успел — бабушка умерла. Потом он нашел какую-то пустую бутылочку из-под лекарства, вымыл ее, наполнил водой и всегда носил с собой — боялся так же потерять мать.
Рассказ не всем дается легко — некоторые начинают плакать. Во время разговора с одной женщиной я записала на четырех листах истории ее родственников. В конце она заплакала и сказала: «Вы даже не понимаете, что вы сделали. Два года у меня лежали эти листы (краткие биографические справки на погибших. — Примеч. ред.), я ходила мимо них каждый день, но не могла найти в себе силы заполнить. А сейчас мы за полтора часа все записали».
Дмитрий Павлюченко, 33 года
Глава организации «Дорожный патруль Калуга»
Финансирование: собственные средства
Полтора года назад мы с группой друзей-автомобилистов создали Интернет-канал для обсуждения ситуации на дорогах в Калуге — пробки, ямы, ДТП, другие происшествия. Для маленького города это удобнее, чем «Яндекс-Пробки». К каналу стали быстро подключаться знакомые, и уже через две недели нас было больше трехсот человек.
Работает это, как рация. Ты скачиваешь на смартфон приложение Zello, находишь в поиске канал «Дорожный патруль Калуга», а потом слушаешь, узнаешь или сообщаешь новую информацию. Сейчас у канала порядка 8 тысяч подписчиков, и это самые разные люди — от обычных автомобилистов до таксистов и сотрудников ГИБДД. У нас теперь есть своя утренняя рубрика на местном радио «Ника FM»: журналисты связываются с нами в прямом эфире, а мы рассказываем об обстановке в городе.
Когда количество пользователей увеличилось, мы стали думать, как развиваться дальше, и решили бороться с хамством на дорогах и пьяными за рулем. Договорившись о сотрудничестве с местным ГИБДД, мы зарегистрировали новую общественную организацию «Дорожный патруль Калуга». Сейчас в ней около 150 человек: мы всех тщательно отбираем — важно, чтобы у человека была хорошая репутация. Например, если человека останавливали пьяным за рулем, мы его не возьмем.
Сеть охватывает весь город. Полиция сбрасывает нам на канал ориентировки на угнанные автомобили и пропавших людей, и мы помогаем с поисками. Так, прошлым летом вместе с «Лиза Алерт» мы искали пропавшую девушку — тогда порядка трехсот автомобилей прочесывали город и лесополосы. Один раз помогли найти потерявшихся детей. Был ранний вечер, дети ушли гулять. Родители без толку искали их час и в итоге обратились в полицию. Наши ребята мгновенно подключились, и минут через сорок детей нашли — они просто убежали через несколько дворов на другую площадку.
Но чаще мы занимаемся борьбой с хамством и пьяной ездой. С хамством как бывает: например, человек подрезал, а потом сам же выходит с кулаками. Можно сообщить об этом по каналу — через пять минут вокруг соберутся несколько десятков машин.
Мы спокойно объясняем человеку, что он неправ, в каком-то смысле давим количеством. Многие сразу все понимают и уезжают.
Мы спокойно объясняем человеку, что он неправ, в каком-то смысле давим количеством. Твитнуть эту цитатуС пьяными сложнее: по закону мы сами не можем задерживать пьяных водителей. У нас есть что-то типа народной дружины, в которую входят примерно тридцать проверенных человек. Время от времени мы вместе с сотрудниками ГИБДД выходим в рейды, стоим на постах. Один раз кто-то из ребят увидел неадекватную езду, сообщил приметы автомобиля по каналу, а потом поехал за водителем. Когда подъехала ГИБДД, он помог заблокировать автомобиль, взять его «в коробку». Оказалось, водитель пьян.
Или недавно был такой громкий случай. Водитель избил пожилого водителя скорой помощи, — он решил, что карета перегородила ему проезд, — и скрылся. Очевидцы передали по каналу приметы автомобиля и человека. За полтора часа водителя нашли, заблокировали его автомобиль и передали сотрудникам полиции. Мы его и пальцем не тронули, хотя руки, конечно, чесались.
Сейчас мы себя уже зарекомендовали: при виде «Дорожного патруля» (каждый водитель, вступивший в организацию, получает специальную наклейку) автомобилисты начинают вести себя приличнее. Были даже случаи, когда пьяные водители, увидев наших ребят, останавливались, выходили из машины и просто уходили пешком.