Александр П.: «Куска горбушки с чесноком и сала хватало на полдня»
В Луганской области у меня родственников много было, линия фронта подходила все ближе и я понял, что засиделся дома, пора помочь. Взял перерыв на работе и выдвинулся. Ни за деньги, ни за что — я идейный, быть добру, как говорится! Я служил в разведроте — до того ведь я занимался кикбоксингом, в армии побывал, посещал потом военно-патриотический кружок. На юго-востоке ты в режиме постоянной онлайн-войны учишься каждую минуту. Базовый минимум за неделю поймешь: куда бежать, куда прятаться, откуда летит. Мы были все братья, никакого разделения по национальностям: главное — выгнать врага.
У меня ранений было несколько. Но лечить меня ни у кого не было желания — купировали ногу в первый деньТвитнуть эту цитату В плен попал во время выполнения боевого задания. Сформировали сводную группу: штурмовики и нас четыре разведчика. Хоп, и попали в засаду, раненые без сознания валялись, один умер. Нас пленили солдафоны, но среди них были и эти *** [служащие нерегулярных частей]. В итоге нам решили сохранить жизнь. У меня ранений было несколько: два в ногу, одно в голову. Но лечить меня ни у кого не было желания — купировали ногу в первый день. Прощай, спорт! Операцию никто не предлагал. Сейчас уже поздно думать, стоило ли так высоко ногу ампутировать или нет, могли и просто расстрелять, такие разговоры были.
Первые десять дней я провалялся в госпитале, им ведь надо было нас как-то вытянуть, чтобы потом обменять. Медсестры — прекраснейшие, мы для них не союзники, не враги, а просто люди. Ну а потом с моей культей кинули меня в камеру — мрачное, холодное СИЗО. Всего там содержалось 220 человек, из них только 20 воевавших.
Был с нами мужик, который эту всю их движуху сам спонсировал. Так eму свои же и подкинули патроны, прострелили жопу, а затем потребовали 20 тысяч долларов за освобождение. Помогал он им, помогал, а выяснилось, что не тем-то помогал! Если бы не нога, то я сам бы его убил. Я бы с ним не общался — мразь ведь, но как не общаться в таком тесном помещении? Будь я полноценен, то бил бы с утра до вечера этого обнаглевшего и обожравшегося миллионера. Он говорил, что нас надо собакам скормить или сразу расстрелять.
Все спрашивают, были ли пытки. Ну, всякое было. За себя не хочу говорить — просто не хочу. Соседа одного так забили, что полтела парализовало, до сих пор ходить не может. Видел лично, как одну женщину чуть насмерть не забили ремнем — ее взяли по подозрению в симпатиях к нам. Но про гражданских не буду говорить, я опасаюсь за их жизнь, они ведь еще там живут — под властью этих *** [нехороших людей].
Город, где меня держали, считай наш. Они ведь все ждут нас, когда мы их освободимТвитнуть эту цитату Среди гражданских много лиц, которые оказывали помощь — сам по себе город, где меня держали, считай наш. Они ведь все ждут нас, когда мы их освободим. Так вот люди еду нам передавали — лапшу быстрого приготовления и сало, а потом их ловили и сажали.
На завтрак нам давали вареную картошку, на ужин — сырую. В следующий день меняли: утром — сырую, вечером — вареную. Есть приходилось. Да много и не надо было, я ведь много крови потерял, костылей не было, вставать не удавалась, значит и энергии расходовалось мало. Мне куска горбушки с чесноком и сала три сантиметра на сантиметр хватало на полдня.
Мне было интересно говорить с охраной. Было реально познавательно выслушать их мотивацию, их точку зрения, ну а с другой стороны и деваться было некуда особо. Были совсем зазомбированные. Они считали, правда, что это мы зомби, что мы псы войны, что мы как орки из «Властелина колец». Вот такие нас каждый день по 24 часа в сутки в чем-то обвиняли. Вот к корешу подошли и спрашивают «Ты чо тут делаешь?», а он местный ведь. Ответил, что за народ воевал — получил прикладом в лицо: «За какой ты народ воевал?» Отзеркаливал ли я эту ситуацию? Типа, чтобы я делал, будь я на их месте? Ну, я с пониманием относился бы, но не потому, что я добрый или уже дома. Просто, как ни крути, мы все люди.
Что удивительно, были и среди местных спецслужб сочувствующие нам, нормальные ребята. Один вот дал денег немного, пацанам хватило на несколько пачек сигарет. Из камеры выпускали погулять только на допросы. В ментовском отделении стараются все без синяков сделать, а тут ребята не стесняются. От души ребята! Скрывать им нечего, ну кроме лиц — только у следака не было маски.
Одному моему товарищу во время разговоров за жизнь передние зубы прикладом выбили, а боковые напильником отточилиТвитнуть эту цитату Одному моему хорошему товарищу во время этих разговоров за жизнь передние зубы прикладом выбили, а боковые напильником отточили. Среди охранников было много граждан Российской Федерации — этого особо никто не скрывал. Говорили, что сражаются за славян. Националистов среди них было много, а может просто больные: вот этой высокой, как они считают, идеей.
Освободили внезапно. С утра пришли: «на выход пошел!». Погрузили в авто, потом сутки везли — завязали глаза. Еще сутки потом лежал в подвале, потом наконец-то к своим! Меня перенесли, и я сказал: «Ох, что-то я за все время устал, надо подремать». На следующие утро проснулся в госпитале и понял, что все нормально, улыбка до ушей, жизнь прекрасна.
Дмитрий Ш.: «После войны читать Ремарка скучно»
Как попал в плен? Да как все! Мы выходили из окружения, держались друг друга. В это время наше командование вроде как договорилось с солдатами неприятеля, что будет сделан коридор. В итоге попали под минометы, потом под «ураганы» — короче, были как мишени в тире, такие дела. Большинство нашей колонны сразу было уничтожено, ну а мы кое-как смогли закрепиться на небольшом хуторе. Вот там и держались следующие 36 часов.
Потом начались переговоры с противником — мы меняли их пленных (танкистов, десантников) и всю их технику на возможность вывезти наших. Мы хотели сдаться регулярным войскам — нам дали слово офицера. Пообещали, что все договоренности будут соблюдены, ага, конечно! На следующий день вывезли всех раненных, а те солдаты, что нас охраняли, исчезли. Зато подъехали тачки совсем с другими персонажами. Но мы-то воевали с регулярной армией, а этих [из нерегулярных формирований] били по всем фронтам. Они же ничего не сделали, а тут мы попадаем к ним в плен — западло, короче.
Если честно, то подумал, что нас расстреляют прямо здесь же, на ходу. Я уверен был, что будут пытки — ну там засовывание в задницу бутылок шампанского или отрезание конечностей.
Потом начались допросы по пять часов с элементами легкого избиения. Я просто сказал, что пришел воевать по идейным соображениям. Им, знаешь ли, мой ответ не понравился — настолько, что мне потом жестко по голове надавали. Но совсем садистских штук не было: ну да били, например, шнуром от монитора, бывало у ребят почки после этого к чертям отрывались. Или вот разок всадили пацану в колено обойму из травмата.
На допросах бывали и, как мы их называли, психологи, которые занимались прямой вербовкой. Была информационная обработка, говорили о наших политических пристрастиях, или что расстреляют свои же, когда мы вернемся домой. Психологов было двое: девушка играла плохого детектива, парень — хорошего. У них был четкий не местный акцент, это хорошо чувствовалось. Психологи эти предлагали анкеты заполнить, типа: «соглашаюсь передать информацию о движениях войск», обещали после подписи освобождение через пару дней, но никто из наших не подписал. Было и хорошее: почти сразу освободили парней 18-летних, уж больно они были напуганными.
Мы содержались в подвале, бывшем бомбоубежище с лежанками на 28 человек. На работы ремонтные нам запретили выходить — типа мы особо опасные. Нас же сюда набилось больше сотни — спали по очереди, свежего воздуха нет, лютая жара, сортир через день забился, все болели, короче тотальный ад.
Самое невыносимое в плену — это голод. Он превращает любого человека в животное. А быть животным очень обидноТвитнуть эту цитату Мы просыпались в 7 утра, через три часа — завтрак. Давали на 110 человек десять тарелок — кашу с камнями, ну и все. После жрачки чутка пообщаться-потусоваться, а потом нападало такое бессилие, адский голод был. Ложились обратно спать — просыпались около двух оттого, что есть хочется и давай круги наматывать. Наматываешь, чтоб хоть что-то сделать, пока не начнется ужин. А на ужин опять каша — с камнями, *** [черт возьми]!
Вот реально самое невыносимое в плену — это голод. Он же превращает любого здравомыслящего человека в животное, реально любого. А быть животным, знаешь, очень обидно — ты не можешь в этот момент больше ни о чем, кроме еды, думать. Это сильно меняет людей.
Сперва у нас было несколько человек, у которых никак не затягивались раны — нам не давали даже зеленки. И раз мы даже начали хвататься за оружие охранников: тут ведь наши товарищи. Не боялись ли мы, что тупо откроют огонь? Ну предполагали, что такое возможно. Но оружие, смерть — это стандартная тема, мы привыкли.
Вначале запрещали давать телефоны, но спустя месяц появился охранник, приехавший с боевых. После ранения ему было нужно отдохнуть. И он сказал: «Вы мне не враги, вы пленные, вот держите телефон». Ему говорим: «Чувак, нам запрещено звонить! Будут проблемы», а он в ответ: «Да мне пофиг, нужно иметь человеческое отношение ко всем».
Ты понимаешь, мы с этими охранниками несколько месяцев бок о бок жили, притерлись что ли, уже не опасаясь того, что можно влегкую получить по голове. Они были любители на уши приседать. Правда, сначала они были любителями по ночам нас избивать. Но *** [какие же] у них удивительные истории, как наши над ихними издеваются — просто *** [удивительно]. У нас ведь были определенные мифы друг о друге.
Я, например, думал, что они все страшные наркоманы, но их мифы еще жестче: говорили, что у нас все зигуютТвитнуть эту цитату Я, например, думал, что они все страшные наркоманы, но их мифы еще жестче: говорили, что у нас все зигуют. Короче, они были любители поговорить, но звучало много однотипных, заученных фраз. Буквально единицы говорили своими словами, были умные парни, несколько высших образований — с ними было интересно подискутировать: «ДНР или Украина?» или «Зачем вовсе эта война?».
Раз мы попросили охранников выпустить и поискать в разрушенном здании книги. Ох, какое же счастье читать. Мы были так рады, когда нашли фантастику — была ведь адская скука, а это была единственная возможность не думать о доме и семье. К концу заключения, когда не знали еще об обмене, мы уже планировали перебить охрану и сбежать. Это было бы не так сложно, как кажется.
Первый момент свободы — ох. Мы узнали об этом только утром, не верилось до самого конца. Блин, это просто невероятные ощущения. Ты смеешься, а тебя окружают солдаты с этими лентами, зло смотрят. Ты проходишь ничейную полосу, и тебя наконец встречают наши бойцы, и ты думаешь, что по-любому это сказка, сейчас ты проснешься. До конца не верилось, пока уже не доехали до города.
После фронта, плена многие шибко поменялись, у многих ребят пост-травматический синдром: стали серьезней, неразговорчивей, гораздо больше мизантропии. Вот у меня лично повышенная агрессия, не хочу видеть вокруг себя людей, и есть острое желание вернуться в гущу боевых действий.
Конечно, я читал Ремарка. Ну скажу так: после плена и войны читать Ремарка скучно. Все, что он описывает, ты уже пережил — причем настолько глубоко! Да и на самом деле продолжаешь переживать. Все эти психологические проблемы остаются с тобой, а потом вдруг резко всплывают. Да это ведь мы — все, кто воевал с той или иной стороны, — по сути потерянное поколение. Если даже будем жить в одной стране, то все равно будем друг друга буквально ненавидеть.
26-летний Александр попал домой в Воронеж только через месяц — до этого ездил по друзьям, воевавшим в различных батальонах ДНР. Роту Александра расформировали — она влилась в состав батальона «Викинг» 1-ой Славянской бригады. Сегодня он пытается собрать себе через интернет деньги на протезы, координирует поставку гуманитарной помощи в Донецк и сам сопровождает ее на территорию непризнанных республик.
26-летний Дмитрий уехал в Варшаву на лечение. Средства на это собрали волонтеры, государство не помогло. Бывший боец добровольческого батальона «Донбасс» на чиновников не в обиде: объясняет, что он анархист и защищал не государство, а мирное небо над Киевом — в зону боевых действий он уехал с Майдана. Дмитрий говорит, что если бы сразу вылечился, то сразу на эмоциях вернулся бы на фронт. Но сейчас он доволен, что не стал спешить.