Митя Алешковский спрашивает, что я знаю о центре «Сестры»? Отписываюсь общими фразами — это центр помощи пережившим сексуальное насилие. Сказать, что у них финансовые трудности, — ничего не сказать. Им, чтобы существовать, — не жить без забот, а просто удержаться на плаву, – сейчас очень нужны деньги. Если разделить на всех нас, то совсем немного: ста, двухсот, пятисот рублей уже хватит. Психологи и консультанты больше года работают без зарплаты. А «Сестры» помогают справиться с тем, что пережила каждая третья женщина.
Мне бы сказать Мите сразу, что мне такую колонку будет очень трудно написать. Слишком много личного. Слишком хорошо я все помню.
Прошло уже почти пятнадцать лет. Пройдет еще пятнадцать — и я буду так же хорошо все это помнить. Катя, пусть ее зовут Катей. Мы дружили. Даже не так — Катя была мной. Или я была ею, наверное, мы тогда и сами путались. И однажды, когда я уже жила одна, она пришла. Юбка сбилась набок, колготки порваны… А дальше, как в дешевом боевике про обиженную девушку и возмездие:
«Кать, кто?» — спрашиваю я, прекрасно понимая, что с ней случилось. Катя сползает по стене. Садится в прихожей прямо на тапочки, разбросанные по полу. На кухне пронзительно свистит чайник. У меня в груди как будто что-то лопается… Мне хочется плакать вместе с ней. Почти до утра она сидела передо мной и рассказывала. Познакомились в сквере, он симпатичный и старше на пять лет, такой спокойный и взрослый. Они погуляли немного, потом пошли посидели на стадионе (там все подростки пили и курили за трибунами). Я переспрашивала по три раза — как будто не слышала. Сейчас в памяти всплывает ее лицо с размазавшейся косметикой и с пустым, остекленевшим взглядом.
Тогда я отказывалась верить, что ее, мою Катьку, мою веселую симпатичную толстушечку, кто-то изнасиловал. Нет, не кто-то. Знакомый нашего общего друга. На нее не напали в темном переулке — такие изнасилования большая редкость. Все было — о, ужас — среднестатистически. Он пригласил ее к себе домой выпить кофе и немного протрезветь: «Ну не заявишься же ты к своей матушке в таком состоянии?» Кофе дома не оказалось, зато было еще немного алкоголя. «Ну выпей, выпей, дурочка. Какая же ты у меня маленькая еще…»
«Маленькая, понимаешь! Ты у меня маленькая! Да со мной мать так никогда не разговаривала…» — Катя будто пыталась оправдаться. Или оправдать этого ублюдка. Она хотела хотя бы самой себе объяснить, почему позволила себя поцеловать.
А потом он полез под юбку. Слишком короткую юбку. Да плевать бы на нее, на юбку эту, на ее длину, но она повторяет это раз пять: «А у меня юбка короткая, понимаешь? Короткая!» Она наверняка мгновенно протрезвела. И, конечно, испугалась. Ей же 17 лет. Она же не готова. Она же ждала принца. И первой брачной ночи. И красивого белья. И романтики. А не полупьяного мужика, который беспардонно полапает ее и спустит свои штаны, едва обслюнявив ей щеки. Он ударил ее, скрутил руки, повалил на кровать. Катя перестала брыкаться…
После всего он застегнул штаны, пнул Катьку и бросил: «Ну а что ты хотела? Сука не захочет — кобель не вскочит». Мерзость.
«Понимаешь, а я лежала и думала только о том, что у меня белье некомплектное. Трусы черные, а лифчик белый…» И только теперь, вспомнив эту странную деталь, она начала захлебываться в рыданиях. Наверное, ее нужно было обнять? Но я почему-то даже боялась прикоснуться к ней. Нам было по 17. Да что мы вообще понимали?
Лето 2015 года. Воскресное утро. Я сижу в центре Москвы, в кафе и спрашиваю у директора центра «Сестры», Марии Моховой: «Ну как это так? Тебя насилуют, ломают волю, бьют… Ну можно ли думать о некомплектном белье?!» И Мохова спокойно, словно в тысячный раз отвечает: «Всем, кто звонит нам, мы объясняем: это нормальная защитная реакция мозга. Во время изнасилования жертва может думать, например, о том, что кран не закрыла – и вода течет». Как же жаль, что тогда я не знала про этот телефон доверия. Они работают с 94-го года. Сейчас все могло быть по-другому…Это защитная реакция мозга. Во время изнасилования жертва может думать, например, о том, что кран не закрылаТвитнуть эту цитату
Тогда, уже под утро, я совершила самую страшную ошибку, которую и сейчас совершает, пожалуй, каждый. Я задала Катьке самый страшный вопрос. Потом мне долго еще казалось, что это я ее сломала, а остальные уже доламывали.
«Катя! Зачем ты вообще туда пошла?» — я заволокла ее в ванную и одетую затолкала под ледяной душ. «Зачем? Ну неужели ты не понимала? О чем ты вообще думала?!» Все. Катюха сломалась. И на своих подломленных ногах уже не могла стоять. Сползла и села в ванну, как будто под тяжестью намокшей одежды.
Потом было отвратительное утро в отделении милиции. Ей пришлось все рассказать. И несколько раз. Сначала в дежурке, потом следователю — какая же мерзкая у него была ухмылка. Потом еще раз ему же, но уже «под запись, под протокольчик, ага, вот тут распишетесь»… Я держала ее дрожащую руку, пока не приехала Катькина мать. И не отхлестала ее по щекам там же, в кабинете следователя, и в этот момент его ухмылка стала еще отвратительнее. Ни мне, ни моей Кате, ни ее маме, ни омерзительному следаку, который ржал ей в лицо в своем кабинете, – никому никто не пытался объяснять, что Катя не виновата (да и не может быть виновата) в случившемся. Никому и в голову не пришло, что ее, Катю, надо было отправить к психологу. Потому что она пострадала. Потому что ей плохо и больно. Потому что она была одна против огромного пьяного ублюдка, который заранее знал, что и как будет. Потому что она всю жизнь будет это помнить. Нет. Мы все, каждый из нас, а вслед за нами и она, попытались найти долю ее, Катиной, вины. Средневековье…
А теперь давайте по-честному. Пусть каждый из вас ответит себе на вопрос: вам же не было жалко мою Катьку? Только честно. Почти у каждого появилась эта уродливая, но как будто правильная и справедливая мысль: «Ну а чем она думала? В своей короткой юбке, под градусом, одна дома у взрослого малознакомого мужика». Это значит, что мы все до сих пор живем в Средневековье. И в изнасиловании по-прежнему виноватой «назначают» жертву. Все. Каждый.
И первое, что «Сестры» пытаются объяснить тем, кто к ним обращается, — в изнасиловании виноват только насильник. В изнасиловании виноват только насильник Твитнуть эту цитатуНе существует никакой провокации насилия. Не виновата утка в том, что ее застрелил охотник. Это охотник, а не утка, принял решение убить. Это охотник, а не утка, зарядил ружье. Это охотник, а не утка, выстрелил. И к изнасилованию не бывает приглашений. Не бывает слишком вызывающего поведения. Не бывает слишком короткой юбки. Не бывает. И все.
Следователь отдела милиции нашего крошечного городка потом несколько раз вызывал Катю. И расспрашивал обо всех деталях и подробностях. Катя рассказывала. И о некомплектном белье. И том, что это сделал, в общем, знакомый человек. И о том, что она сама пошла к нему. И о короткой юбке. И о выпитом коньяке. И о том, что быстро перестала сопротивляться — потому что бесполезно. Дело даже не открыли. Но подробности той омерзительной ночи стали известны всем. И даже местная газетка в криминальной хронике писала про гражданку К., 1984 г.р., которая пыталась обвинить в изнасиловании гражданина А., 1979 г.р. Ни имен, ни фамилий. Но все же знали, кто эти граждане К. и А. И на мою любимую Катьку стали показывать пальцем. Да и Катькой моей она уже не была, она стала гражданкой К., 1984 г.р. Она перестала выходить из дома. А потом и отвечать на звонки. Мама, которая единственный раз открыла мне дверь, раздраженно бросила: «Сдохла Катька, не трезвонь».
Брошюрка центра «Сестры». Последняя страничка: «Как избежать изнасилования». Не выходи раздетой. Не ходи одетой. Не выходи вечером, днем или утром. Не ходи одна. Не ходи с подругами. Не дружи ни с кем. Не оставайся дома. Избегай детства. Избегай старости. Не имей родственников, соседей. Не выходи замуж. Не родись вообще. Все это может спровоцировать насильника.
Мохова замолкает. «Понимаешь, изнасилование – это же не про секс и не про любовь. Это про власть и контроль над жертвой. Насильник так говорит жертве: «Я могу контролировать то, что даже ты не можешь потрогать руками — твою сексуальность». И даже когда в семье муж с женой захотят поиграть в БДСМ, большинство просто не может причинить боли своему супругу. Потому что это противоестественно».
С Катькой мы не виделись с тех пор. Прошло уже почти 15 лет. Через две недели после изнасилования — когда уже стало понятно, что не будет уголовного дела, что все всё знают, когда уже стало понятно, что в маленьком городе она будет встречать его постоянно — моя Катька наглоталась каких-то таблеток и порезала вены. Ее успели спасти, откачали. А потом поставили на учет у психиатра. Говорят, она долго лечилась. Но уже в другом городе. Ей пришлось уехать. Потому что у нас каждый знал, какого цвета на ней было белье. Единственный центр, который помогает жертвам не сломаться и жить дальше, может не выжить самТвитнуть эту цитату
А вот теперь о самом страшном. Даже не о том, что в Москве в год возбуждают от силы 800 уголовных дел по статьям о сексуальном насилии. И не о том, что только у каждой пятой принимают заявление об изнасиловании. И даже не о том, что меньше трех процентов таких дел доходят до суда. Я о том, что единственный центр, который помогает жертвам не сломаться и жить дальше, может не выжить сам. «Сестрам» нужно-то не очень много. В моей редакции в одной комнате сидят десять человек. С каждого по сто рублей – и мы уже оплатили расходы «Сестер» на Интернет. В соседней комнате – еще семеро. С каждого по сто – и мы оплатим этот самый важный для каждой третьей женщины телефон, 499-901-02-01.
И я очень прошу, чтобы вы тоже перечислили по сто, двести, пятьсот рублей. Потому что таких, как моя Катька, слишком много. И им очень нужна помощь. Я хочу, чтобы такой Катьке обязательно помогли, и уж точно не обвинили. Я хочу, чтобы мы с вами, все, каждый, выросли из нашего Средневековья.