Миссии выполнимы

90% наших сотрудников в миссиях — местные специалисты. Врачи без границ не стремятся заменить Минздрав: только сотрудничая, можно отстроить программу, чтобы она потом могла работать без нас. В каждой стране, куда меня отправляют, я должна изучить налоговое и трудовое законодательство, найти людей, провести собеседования, заключить контракты и так далее.

До Уганды я была в миссии в Таджикистане, работала с проектом по борьбе с детским туберкулезом, а также в Иордании, где действует госпиталь реконструктивной медицины.

Я не обязана общаться с пациентами, но все равно стараюсь общаться: это не дает забывать, зачем я здесь и ради чегоТвитнуть эту цитату Реконструктивная хирургия приходит на помощь тогда, когда раны уже зажили, и дальше нужно улучшить условия жизни. Пациенты туда попадают из Йемена, Ирака и Сирии, из мест, где идет война. Перед этой командировкой я волновалась, зная, что там будут дети и пациенты с тяжелыми увечьями, обезображенные, обожженные. Я не знала, как это восприму. И когда я начала там работать и знакомиться с пациентами, они меня восхитили. Особенно дети — им приходится проходить через многочисленные операции, а они все равно жизнерадостные, веселые. Мы старались их куда-нибудь сводить развеяться. В госпитале была девочка, всеобщая любимица. Никто из ее родственников не мог с уверенностью сказать, сколько ей лет: в Йемене, откуда она роддом, особенно не регистрируют. Она попала в госпиталь не из-за войны, а после взрыва бытового газа. У нее были страшные ожоги на лице, и совсем не было носа. Два года она провела в этой больнице, где ей помогли вырастить новую кожу и сделали пластику носа. Если бы MSF ее не нашли, она бы не выжила с такими повреждениями.

Я не обязана общаться с пациентами, потому что занимаюсь бухгалтерией, но все равно стараюсь общаться: это не дает забывать, зачем я здесь и ради чего. Конечно, временами тяжело — вдали от семьи, от друзей. Коллеги тоже разъезжаются кто куда. Иногда хочется уже где-то осесть и остепениться. Не знаю, чем я буду дальше заниматься, вряд ли я пойду в частный сектор, все-таки я хочу продолжать делать что-то конкретное, что приносит настоящую пользу. Может, займусь преподаванием.

Мария Морозова, Сеть организаций по защите прав секс-работников

Венгрия

Секс — табуированная тема, и все, что с ним связано, либо запрещенное, либо скандальное. При этом сексистская реклама, использующая для продажи товаров полуголые женские тела, — обычное дело. Когда же речь идет о выживании или зарабатывании на жизнь секс-работой, моралисты начинают причитать.

Я работаю в Sex Workers Rights Advocacy Network — сокращенно СВАН. Эта организация объединяет людей, отстаивающих права и интересы секс-работников, а также координирует работу организаций в 18 странах Центральной и Восточной Европы, а также Центральной Азии.

С этической точки зрения секс-работа лучше, чем, например, работа на скотобойне или служба в армииТвитнуть эту цитату Я не просто так говорю «секс-работа»: на слово «проституция» у людей сразу негативная реакция. Важно называть секс-работников так, как они сами себя называют. Согласно ВОЗ и ЮНЭЙДС, проституция — это недобровольное предоставление сексуальных услуг, и детская проституция также включена в это понятие. Нужно различать секс-работу и торговлю людьми. Секс-работа — дело добровольное. У каждого своя история, и в некоторых местах человек не имеет возможности заработать себе на жизнь. С этической точки зрения секс-работа лучше, чем, например, работа на скотобойне или служба в армии.

В каждой стране как минимум несколько тысяч секс-работников. И одна из самых острых проблем везде — насилие со стороны сотрудников правоохранительных органов и отсутствие правосудия. У этих людей мало шансов на справедливое решение суда, даже если их обокрали.

Более того, в некоторых странах секс-работники подвергаются более высокому риску заражения инфекциями, передающимися половым путем, — из-за правового преследования. В Албании, Казахстане, Румынии и Сербии секс-работникам опасно носить с собой презервативы: полиция может конфисковать их в качестве «вещественного доказательства» против секс-работника и не раз так делала. Бывали случаи, когда в больницах секс-работникам отказывали в тестировании на заболевания, передающиеся половым путем.

Недавно мы опубликовали исследование о насилии над секс-работниками со стороны государства и частных лиц. Там были собраны истории из разных стран. Из России, например, была такая: накануне Дня полиции пьяные полицейские пришли в подъезд, где расположена квартира, в которой занимаются секс-работой, и начали стрелять по двери. Девушки позвонили в полицию, но задержать решили их, а не стрелявших коллег. А в Сербии из автобуса на глазах у водителя, который ничего не стал делать, выволокли девушку-трансгендера. Ее избили и изнасиловали, но полиция потом никого не нашла, да и особенно не старалась. В Киргизстане двух секс-работниц неизвестные посадили в машину, вывезли в поле, осыпали оскорблениями, избили и ограбили. Там же один сотрудник милиции дважды насиловал секс-работницу.

Законы везде разные. В Турции секс-работой имеет право заниматься только незамужняя гражданка Турции. Четко регламентировано, сколько раз в год она должна проходить медосмотр и где именно может работать. В Венгрии можно легально работать либо в собственной квартире, либо в так называемых «зонах терпимости», кроме того, нужно иметь все необходимые медицинские справки. В других странах региона СВАН законов, регулирующих секс-работу, либо нет, либо они предусматривают разные виды наказания -— от административного до уголовного.

У организаций-членов СВАН широкий спектр деятельности. Среди прочего мы занимаемся так называемым снижением вреда — проводим аутрич-работу, тестируем на ВИЧ/СПИД, раздаем одноразовые шприцы, презервативы. Во многих организациях работают психологи, юристы, а в некоторых действуют программы по выходу из секс-работы.

Конечно, не все готовы бороться за свои права. Есть люди, которые говорят: «У меня все в порядке, я могу откупиться от полиции». Но есть и другие — кто-то работает на улице, в квартире, в массажных салонах, в саунах, перед веб-камерой, в стриптизе. Быстрых результатов в нашей работе достичь невозможно, но в долгосрочной перспективе — есть, куда стремиться. Пример всем — Новая Зеландия, где секс-работа декриминализирована, и достигнут едва ли не самый низкий показатель заболеваемости ВИЧ/СПИД у этой категории граждан, а также низкий коэффициент насилия в отношении секс-работников.

Дмитрий Литвинов, Greenpeace

Швеция

Я работаю в «Гринпис» уже 26 лет: плавал на судах по всем океанам, бывал в Антарктике, работал с морской экологией и экологией суши, с лесами, ГМО, токсическими загрязнениями и так далее. Но большая часть моей работы проходит за компьютером, чему я не рад.

Я рос в семье правозащитников, диссидентов (отец Дмитрия  — известный диссидент Павел Литвинов — прим. ред.). Когда мне было шесть, я поехал с семьей в ссылку в Забайкалье. Всю жизнь знал, что есть тюрьма, и если бороться за свои принципы, то скорее всего туда попадешь. В 2013 году случилась история с «Приразломной», и мне пришлось провести несколько месяцев в СИЗО-1 в Мурманске и в Крестах в Питере. Это был не первый мой опыт задержания властями, но никогда до этого меня не обвиняли в таких серьезных преступлениях, как пиратство, — минимум 10 лет тюрьмы. Никаким пиратством мы, естественно, не занимались: приплыли к «Приразломной» протестовать против добычи нефти в Арктике. Газпром между тем готовился добывать там нефть. Не очень вежливые зеленые человечки в масках и с автоматами высадились из вертолета и загребли нас. Я думал, самое худшее — нас отпустят через неделю. И совсем не ожилал такого поворота событий.

Было страшно: представьте, вы в полусотне морских миль от побережья, судно идет 12 узлов, а вам говорят, что сбросят за бортТвитнуть эту цитату Вообще властям и компаниям выгоднее нас игнорировать, а не вызывать полицию: когда нас задерживают, дело приобретает огромный общественный резонанс. В начале 90-х мы проводили акции против ядерных испытаний на полигоне в США, в пустыне Невада. Мы буквально заходили на полигон и пытались своим присутствием воспрепятствовать взрыву. В пустыне стояла страшная жара, воды мы взяли мало, и в какой-то момент было непонятно, сколько мы сможем продержаться. Но ничего, продержались. А в Атлантике мы взяли на абордаж одно из пиратских судов. Пираты действуют так: например, крупный испанский рыботорговец нанимает какое-то количество судов, ставит туда своих людей, находит контакты для продажи рыбы. Он может продавать груз от судна к судну или заходить в порт, где можно провернуть какую-нибудь сделку, например, в Мавритании. Потом эта незаконно выловленная рыба идет в Китай, упаковывается, привозится в Европу и продается. Рядом с побережьем рыбы меньше, поэтому пираты идут далеко, в открытый океан. Мы настигли пиратов там, где подводный хребет идет на глубине более километра — это очень большая глубина для лова. Сели им на трал. Те начали угрожать, что спустят трал в воду. Было страшно: представьте, вы в полусотне морских миль от побережья, судно идет 12 узлов, а вам говорят, что сбросят за борт. Не самое приятное ощущение.

Работа приносит свои плоды. Я уже упоминал Антарктику: сейчас действует Мадридский протокол, по которому запрещено добывать там полезные ископаемые. Добыча нефти, меди, чего угодно, привела бы к серьезным загрязнениям на этом чрезвычайно чувствительном континенте. Мадридский протокол был подписан после долгой работы «Гринпис» и других организаций. Запрет на коммерческий вылов китов — тоже наша заслуга. Если бы не мы и другие зеленые, сегодня в Мировом океане китов не было бы вовсе. А в Европе запретили сброс в море радиоактивных отходов. Но я, конечно, не могу сказать: «Ура, все, мы победили» — к сожалению, на нашей жизни экологических проблем будет более чем достаточно. Мы живем в открытом экономическом цикле: вынимаем существующие ресурсы и возвращаем обратно в виде мусора. Любой дурак знает, что в конце концов это приведет к катастрофе, ресурсы закончатся, и мы задохнемся в нашем мусоре. Это произойдет, если не изменить подход.

Олег Кучерявенко, Oxfam

БРИКС и Мексика

На фотографии я нахожусь в деревне в ЮАР, в 50 километрах от Йоханнесбурга. Там пустыня, посреди нее школа, у людей нет ни чистой воды, ни здоровой еды. В радиусе 50 километров нет ничего кроме круглосуточного Макдоналдса. Здравоохранения тоже нет, как нет и лекарства, при этом распространенность ВИЧ в ЮАР — 20%. В деревне, правда, есть врач — его терапевтом не назовешь, это просто лекарь, который должен делать все. Там я впервые увидел детей с голодными глазами. Они смотрели рекламу по телевизору, видели еду, всякие угощения, которые доступны только богатым людям, живущим в большом городе (например, в Кейптауне). Они попросили у меня конфет, сказали, что никогда их не видели, и бутылку для питьевой воды — потому что никакой емкости, кроме бумажного стакана из-под кока-колы, они в руках не держали.

Я увидел качество медицинского образования в России и понял, что, даже если закончу мед с золотым дипломом, все равно буду отстающимТвитнуть эту цитату Мне всегда нравилась биология и нейронаука. Я очень люблю Оливера Сакса: это идеал врача, который совмещал науку, медицину и умел интересно рассказывать о своих изысканиях широкой публике. Я всегда хотел быть таким, как он. Первые несколько лет в меде я собирался стать нейрохирургом, но потом понял, что нейронаук в России не существует, и моя мечта неосуществима. Это был первый удар: я осознал, что клиническая неврология — безнадежная область. Она не может помочь больному. А потом случился второй удар: я увидел качество медицинского образования в России и понял, что, даже если закончу мед с золотым дипломом, все равно буду отстающим. На втором курсе я решил найти в Москве НКО, которое занимается общественным здравоохранением, и начал работать консультантом в Oxfam. Это конфедерация 17 благотворительных организаций, которые работают по всему миру. В разных странах у Oxfam разные программы. Например, когда был тайфун на Филиппинах, организация везла туда устройства для очищения воды, питьевую воду, туалеты и так далее. Жителей Индии Oxfam обеспечивает чистой водой и предметами гигиены. В Великобритания делает доступными препараты для лечения рака, ВИЧ и гепатита С и так далее. Эта работа круто изменила мою профессиональную жизнь.

Я работаю в программе, которая занимается объединением общественных гражданских организаций в Бразилии, Индии, Китае, ЮАР и Мексике. Благодаря этой программе академики, ученые, профессионалы из разных стран могут познакомиться и обменяться опытом, понять, как они могли бы сотрудничать. Моя задача — сделать препараты для лечения ВИЧ и гепатита С доступными. Еще я изучаю, как транснациональные корпорации влияют на доступ к лекарствам.

В прошлом году в Бразилии состоялся саммит БРИКС. После него я съездил в обычную деревню в 20 километрах от города Форталезы. Форталеза считается курортом, а отъезжаешь — разруха, нет еды, нет медицинских клиник, в том смысле, в котором мы их представляем. Люди приходят в полуразрушенные здания, где о гигиене и речи нет. При этом Бразилия — одна из самых активных стран в борьбе с неравенством, там действительно многого добились за последнее десятилетие. В 1995 году власти двух городов, Кампинеса и Бразилии, решили начать денежное субсидирование малоимущих семей. Но на определенных условиях: дети из этих семей должны были сделать все прививки и исправно посещать школу. Огромное количество людей смогли выкарабкаться из бедности благодаря этой программе, и к 1998 году она действовала в 20 городах. Правительство Лула де Сильвы усовершенствовало эти инициативы и свело их воедино под названием Bolsa Familia, — они до сих пор действуют. Проблема Латинской Америки, как и Африки, была в низком уровне образования, но этих детей заставили ходить в школу, и у них появились перспективы. Доступ к образованию и качественному здравоохранению — залог успешного развития и преодоления неравенства.

Олег Стороженко, Всемирная организация здравоохранения

Сьерра-Леоне

Я работаю во Всемирной организации здравоохранения уже семь лет. Из них пять лет я провел в Средней Азии, больше года — в секторе Газа и на западном берегу реки Иордан, а последние полгода нахожусь в Сьерра-Леоне.

В секторе Газа я был координатором медицинской деятельности. Люди там живут на своей волне, волне войны: на центральной площади, — если это можно назвать площадью, — среди обрушенных зданий стоит памятник крылатой ракете, которую запускают в сторону Израиля. Все нацелены на противостояние. Сектор Газа — это самый густонаселенный район земли. Там живут полтора миллиона человек, и бешеный уровень рождаемости. Настоящая тюрьма под открытым небом с двумя выходами. Один — в сторону Израиля, и гражданское население может пройти только по мощным медицинским показаниям. Второй — на территорию Египта, но во время войны этот выход был закрыт.

Город сильно разрушен, есть масса проблем: не вывозят мусор, канализационные стоки прохудились и не ремонтируются, — они разбиты во время налетов, и запах стоит специфический. Но жизнь идет, дети ходят в школу, к чему гуманитарная миссия ООН прилагает массу усилий.

Если сегодня Эбола обнаружена у одного, завтра она будет у двоих, а послезавтра — у 125 человекТвитнуть эту цитату Когда в 2014 году началась вспышка Эболы, я еще был в секторе Газа. Но тут же откликнулся на призыв поехать в Сьерра-Леоне. По образованию я эпидемиолог, то есть человек, который работает с цифрами: cобирает данные о заболеваниях, анализирует их и передает дальше тем, кто принимает решения. В Сьерра-Леоне моей задачей было предотвратить проникновение инфекции через границу. Границы с Гвинеей как таковой нет — просто джунгли и река, которая разделяет две страны и не охраняется. Летом она пересыхает, и ничего не стоит перейти русло по песку. Но колючая проволока — не наш метод. Нужно было узнать, сколько случаев заражения на той стороне и сколько на нашей, наладить коммуникацию с тамошним ВОЗом и с местными Минздравами. Если сегодня Эбола обнаружена у одного, завтра она будет у двоих, а послезавтра — у 125 человек. Надо было понять динамику, разобраться, что происходит в местных деревнях.

Мы организовали несколько мобильных бригад, которые ежедневно объезжали свои зоны. Они общались со старейшинами, и дистанционным термометром мерили температуру у жителей. Работа усложнялась тем, что дорог нет, иногда надо идти десять километров пешком по тропинке через джунгли. Сьерра-Леоне — это бывшая британская колония, сюда США возвращали рабов после отмены рабства. Основная масса населения говорит на английском, но в тех районах, где мы работали, на границе с франкофонной Гвинеей, говорят на собственном языке, и были нужны переводчики.

Для этой работы мы проходили тренинг по использованию защитного костюма, но работать в нем очень жарко и неудобно. Эбола — это болезнь грязных рук, поэтому ничего нельзя трогать, а если у жителя деревни есть подозрение на Эболу, действует целый протокол: не входить к нему в дом, соблюдать дистанцию в метр, не принимать никакой пищи. Одна медсестра работала в родильном и грудничковом отделениях местной больницы. Когда у нее начались симптомы болезни, она побоялась, что ее отправят в клинику, и не стала докладывать о своем состоянии местным властям. То есть продолжала работать в родовой, а чтобы заработать дополнительно, делала дома мороженое из молока с сахаром и продавала детям и женщинам в больнице. В результате ее госпитализировали в очень тяжелом состоянии, а те люди, которые окружали ее во время болезни, были помещены в длительный карантин (21 день). К счастью, никто не заболел, а сама она выжила. Это классический пример того, как неграмотность медицинских работников, живущих за чертой бедности, в сочетании со страхом наказания приводят к вспышкам опасных инфекций.

Каждый житель касался этой водой своей головы и лица. В результате из 90 жителей деревни 65 заболели, 47 умерлиТвитнуть эту цитату Другой случай был в соседней деревне, когда туда приехал человек из Фритауна, столицы Сьерра-Леоне. Он навещал своих родственников и был уже болен. Но вместо того, чтобы известить нас, старейшины решили лечить его на месте и позвали местного травника. Через пару дней гость умер. На похороны собралась вся деревня, чтобы проводить в последний путь по всем правилам, — с ритуалами и омовениями. Каждый житель касался этой водой своей головы и лица. В результате из 90 жителей деревни 65 заболели, 47 умерли в нашем госпитале. Это была последняя большая вспышка.