Купола собора Василия Блаженного. Фармер считал, что это одно из самых красивых строений в мире, запятнанное, однако, кровавой победой Ивана Грозного над татарами, в честь которой его возвели. Вымарывание истории всегда служит интересам власть имущих, любил он повторять. Как бы то ни было, я понимал, что в собор мне с ним не попасть. В Москве нас ожидал туристический маршрут по-фармеровски, поездка, какую можно совершить в любом крупном городе планеты. Нам — Фармеру, мне и прилетевшему из Нью-Йорка Алексу Гольдфарбу — предстояло посетить тюрьму.
«Матросская тишина», самая большая московская тюрьма, — это СИЗО, следственный изолятор. Здание огромное, но представить себе его точные размеры я затруднялся, путаясь в бесконечных поворотах, низких дверных проемах, через которые надо проходить, пригнув голову, подъемах по старым железным лестницам, длинных коридорах, напоминающих туннели подземки. Стены коридоров были кое-как обиты желтым материалом вроде фанеры.
— Летом,— шепнул мне Фармер,— вентиляция тут работает не ахти. — И добавил: — За последние годы я изрядно поднаторел в сравнительной пенологии.
Мы миновали разные «климатические зоны» — тепло, холодно, снова тепло — и области разнообразных запахов, от пищевых до вовсе непонятных, о происхождении которых и задумываться не хотелось.
— Не потеряйтесь,—сказал нам представитель тюремной администрации. — Тут не лучшее место для заблудших.
Нам встретилась вереница заключенных, одинаково одетых в тренировочные штаны и потрепанные пальто и шапки. В тусклом свете их лица казались серыми. У одного нос загибался таким крюком — я подобного в жизни не видел. Наконец мы добрались до тюремной больницы.
— Вспомните Кубу, — шепнул мне Фармер, — и посмотрите на это убожество.
Сопровождавшие нас врачи в уныло-зеленой форме и чиновники от здравоохранения в такой же уныло-зеленой форме сами жаловались на здешние условия. Они открыли нам дверь в камеру для больных СПИДом.
— Тут народу меньше, чем в обычных камерах, — пояснила женщина-врач.
— Сколько? — В этой камере всего пятьдесят.
Камера туботделения СИЗО в старинной тюрьме Нижнего Новгорода. Август 1998 г.Фото: Сергей Гитман/Международный научный фонд
Фармер вошел первым, за ним переводчик. Мы оказались в неопрятном сером помещении, поменьше многих американских гостиных, заставленном рядами двухэтажных кроватей. На веревках сушилось белье. Большинство заключенных были молоды. И снова серые лица — возможно, из-за того же тусклого освещения? Фармер тотчас принялся пожимать мужчинам руки, хлопать их по плечам, и мгновение спустя они уже громко, наперебой, выкладывали ему свои горести.
— Вам бы в судах защищать права подсудимых, больных СПИДом, — заметил один из них.
— Скажите ему, что в США я этим занимаюсь, — попросил Фармер переводчика. — Но поскольку я не гражданин России…
Еще один заключенный, самый старший и, судя по всему, призванный говорить от имени всех присутствующих, сообщил, что был лишь свидетелем убийства, но из-за СПИДа получил пятилетний срок. А самому убийце (их судили вместе) дали всего три года.
— Как выйду, башку ему отрежу, — заключил он. Все рассмеялись — и заключенные, и врачи. Смех оглушительно отдавался от стен тесного помещения. Фармер сделал себе пометку: «Больных СПИДом сажают на более долгие сроки?»— и обещал передать информацию специалисту по СПИДу во Всемирном банке. Затем он поблагодарил заключенных.
Старший сказал:
— Вы бы почаще нас навещали.
— Я бы с удовольствием, — ответил Фармер.
Мы покинули камеру с пятьюдесятью больными СПИДом. Дверь захлопнулась за нами. Грохот тяжелого старого металла о металл эхом прокатился по слабо освещенному коридору. Ни коридору, ни эху словно бы не было конца.
— Представляете, каково слышать это с той стороны двери? — спросил я Фармера.
— Каждый раз представляю, — ответил он. Да и не так-то трудно вообразить себя совершающим ошибку, которая приведет в камеру в этих стенах. В то время в России уголовное правосудие было так перегружено, что молодой парнишка, стянувший батон хлеба или бутылку водки, мог угодить в тюрьму и целый год, если не четыре, томиться в СИЗО, пока дело дойдет до суда. Во время ожидания либо отсидки ему с высокой вероятностью светило заражение туберкулезом — по оценкам, около 80 процентов российских заключенных являлись носителями палочек Коха. И тогда его шансы слечь с активной формой болезни были куда выше среднего, поскольку в тюрьме этому способствовали плохая гигиена, нездоровое питание и изобилие других заболеваний. Между тем в скудно финансируемых тюремных больницах оборудования и лекарств не хватало даже для того, чтобы нормально лечить лекарственно-чувствительный ТБ. Молодой заключенный мог подхватить чувствительный штамм, который потом вследствие неадекватного лечения разовьется в МЛУ-ТБ.
Или же — такая вероятность возрастала день ото дня — он мог получить уже готовый устойчивый штамм от заразившего его товарища по несчастью и умереть, так и не дождавшись приговора за кражу батона.
Нас провели по очередному извилистому коридору, вниз по железной винтовой лестнице и через помещение, смахивавшее на средневековый пыточный подвал. Мимо нас прошел старик, кативший перед собой тележку, уставленную большими алюминиевыми бидонами. Из одного торчал огромный половник. Старик остановился у двери камеры. В дверном окошке появилось чье-то лицо.
Огромная камера — более 100 человек — туботделения СИЗО в старинной тюрьме Нижнего Новгорода. Август 1998 г.Фото: Сергей Гитман/Международный научный фонд
— Еда здесь вообще-то неплохая, — поведал мне Фармер. — Соленая.
Высокая похвала от врача-гипертоника.
Мы пришли в туберкулезное отделение. Сотрудник тюремной администрации пустился в объяснения:
— Врачи работают сверхурочно и почти не защищены. Рентгеновское оборудование изношено. Даже для текущих пациентов не хватает лекарств. Лабораторных услуг город нам не оказывает.
Они сами не знали, сколько у них больных с лекарственно-устойчивыми штаммами. Но уж точно не несколько человек. Туберкулезом страдали 100 тысяч заключенных, МЛУ-ТБ — вероятно, около 30 тысяч. В октябре Фармер выступал в телепередаче «6о минут», рассказывал об эпидемии в России и бывших республиках СССР.
— Мы объявим чрезвычайную ситуацию в области здравоохранения на мировом уровне, — говорил он.
— Как скоро ситуация выйдет из-под контроля? — спросил ведущий.
— По мне, так уже вышла, — ответил Фармер.
Мы задержались в вестибюле туберкулезного отделения. Кто-то из русских врачей сказал:
— Мы не получаем информации из других учреждений, откуда к нам поступают заключенные. У нас тут такой вокзал. Пятьдесят процентов не из Москвы.
Фармер поинтересовался, как долго больному ТБ заключенному добираться отсюда в сибирскую тюрьму.
— Примерно месяц. Их пересылают по этапу. Продолжать лечение в пути нет никакой возможности.
Повернувшись к Гольдфарбу, Фармер тихо прокомментировал:
— Эти перевозки заключенных обернутся кошмаром. Мы снова зашли в камеру, на сей раз к туберкулезникам. В целом она мало отличалась от предыдущей, разве что народу побольше, и воздух более влажный, — результат дыхания множества больных легких. Несколько человек кашляли. (Каждый на свой лад, подумал я: вот шаляпинский бас, вот баритон, вот тенор.) Фармер стоял возле кровати, слегка опираясь рукой о матрас верхней койки.
— Хорошо выглядите, — сказал он одному из заключенных. — Кто-нибудь кашляет кровью?
— Нет.
— Значит, в целом вы идете на поправку?
— Ну хоть не под откос, — отозвался кто-то.
Фармер поинтересовался, откуда они. Грозный, Поволжье, Баку.
— Скажите им, что я был в Баку, — обратился Фармер к переводчику. — И что здесь лучше. Скажите, что я был в колонии номер три.
Молодой человек, сидевший на верхней койке, оживился:
— А я вас видел в третьей. С вами была женщина.
— Совершенно верно! — воскликнул Фармер, пожимая парню руку. — Рад видеть вас снова.
Наглядная агитация в колонии в Мариинске, находившейся под патронажем «Врачей без границ».Фото: Сергей Гитман/Международный научный фонд
Пришло время прощаться. Через переводчика Фармер пожелал больным удачи.
— Скажите им: я надеюсь, что все они поправятся.
Мы направились обратно в помещения администрации.
— Нравится мне здешний медперсонал, — признался Фармер. — Они стараются. — Он повернулся к переводчику: — Передайте Людмиле, что врачи в этой тюрьме, по-моему, всей душой преданы своей работе.
Свой отзыв он адресовал именно врачу Людмиле неслучайно. Она рассказывала ему, как один итальянский правозащитник, инспектировавший учреждение, обвинил ее в жестоком обращении с больными СПИДом, имея в виду их изоляцию от остальных заключенных. Фармер на это ответил: «В рассаднике туберкулеза?! Не изолировать их было бы нарушением прав человека!»
Пока мы шли по коридору, Фармер тихо говорил мне:
— У них тут семьсот больничных коек, из которых пятьсот заняты туберкулезниками. Подсказка, лишь подсказка, что, возможно, имеет место проблема.
Один из врачей пожаловался Фармеру, что помимо лекарственной устойчивости повышается еще и заболеваемость сифилисом. Тревожный знак: разгул сифилиса провоцирует разгул СПИДа, который, в свою очередь, значительно усугубит эпидемию туберкулеза.
— Катастрофа, черт подери, — бормотал Фармер.
Тем временем нас проводили в зал для совещаний с выкрашенными в горчично-желтый цвет стенами. Большой стол был уставлен угощениями.
— Ой, спасибо! Как приятно! — громко воскликнул Фармер и, обращаясь ко мне, вполголоса добавил: — Вот этого я и боялся. Ненавижу водку.
Однако сел и лихо опрокинул рюмку, искусно притворяясь, будто ему нравится. Точно как в Гаити, когда его потчевали продуктами пятой группы. Зазвучали тосты. Ответные речи Фармера постепенно становились все длиннее.
— В Гаити я работаю с юности, уже без малого два десятка лет, и несколько лет назад власти Массачусетса пригласили меня в комиссию штата по борьбе с туберкулезом. А я их спрашиваю: «И на кой мы такие нужны?» В Гаити у меня было несколько пациентов с МЛУ-ТБ, я взял у них мокроту на анализ, привез в Бостон и отдал в лабораторию, надписав «Пол Фармер, комиссар ТБ». Я хотел, чтобы там сделали анализ моих гаитянских образцов, и они все сделали без единого вопроса. Поэтому я стал возить туда образцы все чаще, потом и из Перу тоже, и в конце концов у меня, разумеется, попросили объяснений. Я ответил:
«Массачусетс — солидный штат. В нем есть все для лечения ТБ: большие лаборатории, фтизиатров хоть отбавляй, специально подготовленных медсестер и лаборантов полно. Одного только не хватает — туберкулеза».
Начальник русских врачей, полковник, рассмеялся. Одна из его подчиненных без тени улыбки сказала:
— У нас туберкулеза хоть отбавляй, а лабораторий нет.
Снова тосты, снова водка. Полковник сунул руку в карман, потянул было оттуда пачку сигарет, но остановился, чтобы спросить Фармера:
— Америка — демократическое государство?
Лицо Фармера стало серьезным:
— На мой взгляд, государству с огромными ресурсами легко называться демократическим. Я себя считаю прежде всего врачом, а уж потом американцем. У нас с Людмилой одна национальность — забота о больных. Американцы — ленивые демократы. Как представитель той же национальности, что и Людмила, я убежден: богатые могут сколько угодно провозглашать себя демократами, но наши больные — не среди них.
Я думал, на этом он успокоится, но он всего лишь сделал паузу ради переводчика, чтобы тот не отстал.
Огромная камера — более 100 человек — туботделения СИЗО в старинной тюрьме Нижнего Новгорода. Август 1998 г.Фото: Сергей Гитман/Международный научный фонд
— Знаете, я очень горжусь тем, что я американец, потому что это дает мне много возможностей. Я могу свободно путешествовать по миру, могу запускать проекты. Но это называется привилегией, а не демократией.
По мере его выступления полковнику все труднее становилось контролировать выражение лица. Наконец он не выдержал и расхохотался.
— Да я просто собирался спросить, не возражаете ли вы, если я закурю, — пояснил он.
Гольдфарб поморщился:
— Пол! Он спрашивал разрешения закурить, а ты ему толкнул речь о социализме и демократии.
— Но речь была замечательная, — сказал полковник, улыбаясь Фармеру, у которого уже явно слипались глаза.
[…]
Почти в любой стране заболеваемость ТБ в тюрьмах намного выше, чем среди гражданского населения. Но в пенитенциарных учреждениях России она была не просто выше, а выше в сорок-пятьдесят раз. Более того, у большинства больных заключенных оказывались резистентные как минимум к одному препарату штаммы, а в некоторых тюрьмах до трети больных страдали полномасштабным МЛУ—ТБ.
Туберкулез стал наиболее частой причиной смерти в тюрьме, но не все больные умирали там. Многие успевали выйти на свободу и посеять свой лекарственно-устойчивый штамм МБТ среди гражданского населения. К тому же их и после освобождения не лечили, в основном потому, что гигантская система борьбы с ТБ в России лежала в руинах.
Ситуация складывалась жуткая, но мировое сообщество пока реагировало на нее вяло. Пять-шесть иностранных организаций искали способ взять эпидемию под контроль. Бюджет на расходы у большинства из них был весьма ограничен — у кого несколько сот тысяч долларов, у кого миллион или два. Не все их проекты были хорошо организованы, но все запускались путем преодоления немыслимых препятствий — и все продемонстрировали вовсе не то, что планировалось: одна стратегия DOTS не только не поможет, но и расширит эпидемию. В Ивановской области американские Центры по контролю и профилактике заболеваний сознательно лечили больных МЛУ—ТБ препаратами, к которым их туберкулез был устойчив, и вылечивали всего пять процентов. И Фармер предсказывал, — как потом выяснилось, верно, — что у многих из этих пяти процентов случится рецидив. Даже «Врачи без границ», получившие Нобелевскую премию за работу в России, до сих пор применяли только DOTS и вылечивали всего 46 процентов своих больных в ФКУ ЛИУ-33 Кемеровской области. «Отлично организованные клинические ошибки» — так называл Фармер эти проекты в своей статье.
Эпидемия в сибирских тюрьмах оказалась хуже всего, что ему довелось повидать в Перу, а в некоторых аспектах даже хуже всего, с чем он сталкивался в Гаити. Поэтому, вернувшись в Москву из поездки по колониям, Фармер с Гольдфарбом устроили пресс-конференцию, чтобы сообщить миру страшные вести. Однако в тот же день в Вашингтоне независимый прокурор обнародовал свой отчет по скандалу с Моникой Левински. Так что репортеров к ним пришло совсем мало.
Трейси Киддер «За горами — горы. История врача, который лечит весь мир». Перевод с английского: Екатерина Владимирская и Наталья Сонина. Издательство CORPUS, 2015.
Фотографии Сергея Гитмана из проекта «Туберкулез и тюрьмы в России (1998-1999)», снятого при поддержке Международного научного фонда (Фонд Сороса).