Ушли в минус

«Умирают у нас как везде — нормально, — рассказывает смотрительница кладбища Анна Сергеевна, симпатичная молодая женщина, незамужняя мать троих детей. — Бывает, в день хороним двоих, бывает, неделю не хороним никого. Правда, есть еще деревенские кладбища. Старики умирают, — это понятно, но много и молодежи: наркоманов, алкоголиков, тех, кого убили наркоманы и алкоголики, или просто людей, которым жить надоело».

В десяти минутах ходьбы от кладбища — рынок. Еду тут продают только в сезон, дачникам, в остальное время это бессмысленно, у каждого свое хозяйство с более-менее одинаковым ассортиментом. Немногочисленные столы ломятся от дешевой обуви и одежды, но их почти не берут, средняя зарплата новоржевцев, которым повезло с работой, — девять тысяч рублей. У фуры с коврами, прибывшей из Беларуси, долго переминается крупный серьезный мужчина, не может решить, взять ковер с портретом Сергия Радонежского или с портретом Путина. Продавец, искренне желая помочь, интересуется: «А для какой цели? Путина можно и на пол кинуть, а Сергия надо только на стену!» Мужчина демонстративно отодвигает с шеи махровый шарф, — на груди висит значок «Единой России». Под навесом с земли торгуют клюквой и калиной смешливые старушки. Самая энергичная говорит: «Ты, доча, не вовремя. К нам летом надо, тогда ой как у нас красиво. Приезжай в июне, я тебе медведя в лесу покажу. А сейчас в Питер возвращайся, а то удавишься от тоски».

Что особенно бросается в глаза в Новоржеве, — это отсутствие мужчин. «А чему тут удивляться? — медитативно протирая вилки и ложки в вечно пустой столовой, объясняет мне красивая пышногрудая брюнетка. — Работы для мужиков тут нет, они уезжают на заработки в Псков или в Питер, и не возвращаются. На неделе соседи не могли заснуть из-за странного тявканья, оказалось, что в одной из комнат поселилась лисаТвитнуть эту цитату Две трети наших баб — одинокие, разведенки или вдовы. Замужем, хоть за каким, — уже, считай, счастливая. Лишь бы не пил».

Мужчинам в Новоржеве, и правда, приходится тяжело. Фактически для них тут есть два предприятия: бывший завод «Объектив», который сейчас выпускает кабель, и ООО «Технопроект», где делают детали для газовых автоколонок. В общей сложности на этих производствах занято не больше ста человек. Остальные валят лес, пилят дрова, на которые в городе без отопления всегда есть спрос, делают что-то по мелочи или просто отсиживаются по домам. Почему-то даже строить часовню при въезде в город позвали не своих, а приезжих из Брянска.

Брянские строители живут в гостинице «Гостиница» посреди улицы Германа. Это одно из тех зданий, где есть батареи, но они еле теплые, и строители спят чуть ли не в ватниках. «Бедные они, я им даже из дома одеяла принесла, — говорит мне Люба, единственный работник гостиницы. — А вы не бойтесь , будете жить в «люксе», это в жилом доме напротив, личная квартира начальника нашего ЖКХ, сдает он ее так. Там печь стоит, дров хватает, не замерзнете». Идем заселяться в «люкс». Разбитые окна двух из четырех квартир первого этажа криво заколочены досками. На прошлой неделе соседи не могли заснуть из-за странного тявканья, оказалось, что в одной из комнат поселилась лиса. На чердаке над «люксом» кто-то скребется, версий три: голуби, коты или крысы. Люба неуверенно ставит на котов.

В местном Доме Культуры гостей прямо у порога встречает администратор Михаил, участник народного ансамбля «Новоржевские скобари». Он необыкновенно дружелюбен и, кажется, рад любому общению. На втором этаже проходит выставка работ клуба «Затейница», и по дороге туда Михаил рассказывает, что район с каждым годом хиреет из-за неправильной политики администрации, которая длится десятилетиями. Вдруг, безо всякого предупреждения, обведя широким жестом комнату, наполненную вязаными салфетками, Михаил начинает вкрадчиво декламировать: «Наш городок, как и другие, немало видел бед, побед. И пусть в истории России он будет, как они, воспет. Еще с времен Екатерины раскинулся он средь озер. Через вершины и равнины глядится на родной простор. И вспоминает дни былые, с высот окрестных глядя вдаль. Как в капле в нем — судьба России, ее надежда и печаль». На столике рядом с книгой отзывов лежат большие пухлые тетради, заполненные стихами Михаила. Одна из них — личные посвящения. Кажется, Михаил нашел слова для каждого жителя города.

 Благодаря Михаилу выясняется, что ситуация с городской властью в Новоржеве парадоксальная: народные выборы прошли еще в сентябре, в результате кандидатов на пост главы города все равно осталось шестеро, в перспективе они и составят городской совет. Но сейчас они должны решить между собой, кто будет главным, и никак не могут договориться. Но не потому что занять этот почетный пост хотят все, а потому что не хочет никто. Народ относится к этому с пониманием: «Наивная ты девчушка, — с отеческим добрым прищуром объясняет мне шофер, дипломированный философ Василий. — Ясное дело, никто не хочет мэром становиться. Денег-то у города совсем нет, а это значит, что с одной стороны, вопросы решить не получится, а с другой, воровать нечего. Самоубийственная должность, козел отпущения».

О том же говорит и директор художественно-краеведческого музея Марина Михайловна, чудная энергичная женщина с очевидным партийным прошлым. Ее музей сгорел еще четыре года назад, и бюджетных средств на восстановление нашлось очень мало, но Марина Михайловна шаг за шагом делает ремонт на собственные деньги, работая частным гидом и издавая книги по истории края.

«Конечно, район умирает, — наши люди не могут себе позволить рожать детей, — вот и демографический кризис. Наша перепись населения — это мертвые души: люди давно сбежали, а прописка осталась. А бегут почему? Работы нет. Надо развивать туризм. Наконец-то руководство это поняло, недавно меня попросили подготовить доклад о богатстве края».

По вечерам в Новоржеве неуютно. Но есть два злачных места, куда можно пойти, если дома сидеть неохота.

Я вам не мать Тереза — в третий раз покупать презервативыТвитнуть эту цитату В маленьком кафе «Колобок», которое работает с девяти вечера до трех часов утра, за соседним с моим столиком собирается компания из пяти женщин. У одной из них, очевидно, день рождения, поэтому на столе стоит букет роз, подарочный набор «Невской косметики», две бутылки шампанского, две бутылки водки, бутыль пива и тарелка с орешками. Женщины одеты в самое лучшее — полупрозрачное, декольтированное, с люрексом и оборками. Веселятся как умеют, исполняют довольно откровенные танцы, кажется, скорее от отчаяния, чем из куража. Потом валятся за стол, выпивают и начинают обсуждать Колю. Из громких разговоров очевидно, что Коля — общий мужчина трех из пяти. Одна жалуется, что Коля не может починить стул, другая хвалит за то, что взял себя в руки и съездил по объявлению о работе в соседние Пушкинские горы, третья вздыхает, что Колю на работу не взяли. «А, да, я что хотела обсудить, — вдруг начинает заводиться одна из колиных женщин. — Я вам не мать Тереза — в третий раз покупать презервативы. Я не знаю, чем вы там занимаетесь, что у вас все улетает вот так, но ко мне Коля все время приходит без гондонов. Короче, был договор, покупаем по очереди. Да, Лен, Оль, был?! Я чеки сохранила, — вернете деньги, короче».

Альтернативное «Колобку» ночное заведение — местная дискотека «Кафе-бар». Это довольно большой ангар без окон, со сценой, стробоскопами и невероятно громкой музыкой. Песни русские, про любовь и страдания. Кроме меня за столиками группами и по одиночке в основном сидят женщины разных возрастов. Посреди зала под «Ты ушел, а я осталась, сердце надвое сломалось» пляшет бабка в пуховом платке и валенках. В баре все продается не рюмками и бокалами, а бутылками, к которым выдают пластиковую посуду. «А смысл возиться с граммами? У нас тут народ отдыхает как надо, — говорит девушка за стойкой. — Людей больше всего в пятницу, но вообще всю неделю кто-то есть, с пяти до семи утра особенно, — перед работой заходят зарядиться. А открыты мы почти до полудня». На улице в курилке фотографируется компания симпатичных студентов. Самый бойкий из них, красавчик и шутник, обнимает разомлевшую девушку и, пытаясь сделать селфи поэффектнее, доверительно рассказывает мне: «Дома, конечно, хорошо, — харч и уютно. Батя — начальник пожарки, так что бойцом можно устроиться на раз, но смысл? Пятнадцать тысяч в месяц? Для Новоржева это запредел, конечно, и богатство, но такой жизни мне не надо. Я в Пскове отучусь, а потом дальше поеду».

«Скучаешь?» — бросает он ей. Женщина неопределенно пожимает плечами. «Со мной пойдешь? У меня руки сильные!»Твитнуть эту цитату Из кафе-бара выходит очень пьяный человек с лицом убийцы. Он садится рядом со мной на скамейку. Пытается сфокусировать на мне оценивающий взгляд, но быстро переводит его на грустную нетрезвую покачивающуюся женщину со скамейки напротив. «Скучаешь?» — бросает он ей. Женщина неопределенно пожимает плечами. «Со мной пойдешь?» Она поджимает губы, но так, что непонятно, — пойдет или нет. «У меня руки сильные!» — мужчина выставляет между собой и женщиной мясистые кулаки со сбитыми костяшками. Женщина рассматривает их с интересом, но продолжает молчать. «Я ими соседа восемь лет назад задушил тут, за углом, на Рабоче-Крестьянской. Вот, откинулся вчера. Пойдем, а?»

Утром бесцельно еду кататься по Новоржевскому району. Здесь одновременно и очень красиво, и чрезвычайно безотрадно. Над озерами поднимается туман, вдоль разбитых проселочных дорог через заросли борщевика бегают косули и кабаны, в каждой второй деревне возводится церковь, при том, что каждая третья напоминает Чернобыль: брошенные дома, насквозь проросшие сорной травой, скрипящие на ветру остовы колодезных журавлей, завалившиеся заборы, — настоящая балабановщина.

Встречаются и совсем мертвые деревни, и те, в которых остались один-два-три жителя. Все охотно делятся со мной своими горестями и радостями. В деревне Батково восьмидесятичетырехлетняя старушка жалуется, что автобусы отменили, и ей приходится идти на остановку за десять километров, если надо в город. Древняя бабулька из Лжуна гордится тем, что смогла заработать несколько тысяч, сдавая в пункт приема яблоки по два рубля за килограмм. В Дублинькове живет баба Шура, узница концлагерей, про которую однажды зимой все забыли, и старуха до поздней весны топила в котелке снег и грызла старые коренья. Она сидит в покосившейся избе под образами и овальной надгробной плашкой со своим портретом, — заказала давно, чтобы уж была. На эмали — совсем молодая баба Шура, дата рождения — 1922 год, и пробел. «Поскорей бы на тот свет, никому мы не нужны», — спокойно говорит она. Дед из Залога чуть не плачет, что никак не может пережить смерть своего маленького хозяйства: сначала из-за птичьего гриппа вышло постановление уничтожить всех куриц, потом из-за коровьего бешенства запретили коров, а страх перед африканской чумой унес жизни сотен свиней по всему району. Восстановить поголовье при нынешних ценах нереально. К тому же по новым нормам Россельхознадзора у каждой свиньи должна быть отдельная комната с электричеством и горячей водой, а так шикарно в районе устроились далеко не все люди.

Вслед за «Скорой помощью» еду на вызов в деревню Гривино. Пока фельдшер приводит в чувство одну старушку, другие собираются вокруг меня с разговорами. Выясняется, что на весь Новоржевский район есть всего четыре кареты «Скорой», работают посменно. Дозвониться по 03 можно, только если бригада на месте, они и снимут трубку. Проверяю, звоню, — к телефону действительно никто не подходит.

Бабушки продолжают давить фактами. По первому звонку «Скорая» не срывается, долго расспрашивают, что и как болит, часто дают рекомендации по телефону, — выезжать на все вызовы не хватает бензина. Больница есть в Новоржеве, но, как и все здесь, — это филиал, прикрепленный к более богатым соседним районам, так что денег нет, и из врачей есть только терапевт. Если, не дай бог, у кого-нибудь случается инфаркт или инсульт, везут в больницу города Острова. Но почти никогда не довозят, — и далеко, и дороги в таком состоянии, что убивают больных в буквальном смысле слова.

Удивительно, но в деревнях встречаются молодые семьи, которые приехали в район из больших городов и хотят, чтобы их дети росли здесь, на природе. Соня и Юра построили большой красивый дом в Лябине пять лет назад, — сбежали из Петербурга, подальше от суеты и политики, родили сына. И в итоге оказались главными диссидентами района. «В 2010 году здесь было ровно то, о чем мы мечтали: маленький провинциальный район с тихим симпатичным центром. Все, что нужно: врачи, детское образование, транспорт, — худо-бедно, но все было. А потом началось укрупнение: вместо восьми волостей с самостоятельными бюджетами сделали три, денег на них стали выделять в три раза меньше. Этого можно было избежать, но у власти стоят марионетки, им как сказали голосовать, так они и проголосовали, а глава района Пашков подписал документы. Все идет к тому, что Новоржевский район просто разорвут на части и присоединят их к соседним. Люди у нас тут прекрасные, но не понимают, что бороться можно и нужно». Соня в сентябре была избрана жителями волостным депутатом. Супруги из Петербурга — одни из немногих в районе людей, кто пытается изменить ситуацию к лучшему и открыто выступает против местной власти.

Разговор с главой районной администрации Михаилом Александровичем Пашковым напоминает одновременно и пинг-понг, и игру в наперстки.

— А почему в «Скорую» не дозвониться и врачей нет?

— Чушь это все. Все есть, и дозвониться можно. А к врачам, если надо, можно и в Остров, и в Бежаницы поехать, автобусы ходят регулярно.

— Автобусы отменяют, людям не уехать никуда.

— Так а чего ехать? Пускай дома сидят. Шучу. А если серьезно, посчитай: вот одной бабушке захотелось поехать к другой бабушке, и что, ради нее одной запускать автобус? Бензин там, плата шоферу, автопарку это в убыток.

— Дороги у вас плохие, по весне, говорят, до некоторых деревень не добраться.

— Кто говорит? Нормальные у нас дороги!

— В Вехне свалка огромная, не уберут никак.

— А что, я сам должен прийти с лопатой ее убирать? Ты скажи, я пойду. Я работы не боюсь.

— Сельское хозяйство загибается. Борщевик повсюду растет.

— Да чушь полная, мы наоборот на подъеме сейчас. Ты за борщевик заходила? Там поля рабочие. Мы третий год плюсуем молоко.

— Работы нет.

— Да полно работы! Кто хочет, тот найдет. Мне это нравится, начинают ныть «нет работы», а сами валяются дома пьяные. Не найти двух рукастых мужиков, чтобы бабкам прилавки на рынке сделали.

— Молодежи некуда ходить, не за что зацепиться.

— Это как это? Да у нас четыре хоккейных команды! Наши дети в конкурсах участвуют, в концертах, — это просто сказка, что они делают. Ни в одном районе такого нет.

— По статистике получается, что у вас людей умирает больше, чем где бы то ни было.

— А у меня другая статистика. Да, у нас пожилое население. Да, есть большая группа риска, те, кому за семьдесят пять. Ну вот они и умирают. Ты в соседние области поезжай, там все гораздо хуже.

В воскресенье в ДК открывается сезон театрализованным представлением «Секрет вечной молодости». К трем часам дня в зале собираются около восьмидесяти человек, мужчин — не больше десяти. На сцену выбегают Солоха и Черт, которые никак не могут пожениться. В перерывах между диалогами на сцену выходят творческие коллективы и отдельные исполнители. «Новоржевские скобари» в кокошниках и кирзовых сапогах поют народные песни. Четыре трогательные десятиклассницы из чтецкой группы «Эдельвейс» драматически читают какие-то очень серьезные стихи, похоже, их сочинил Михаил. Потом на сцену выходит местная звезда Виктор Шавкун, печальный высокий человек, похожий на отставного полковника. Пока он поет, все женщины в зале улыбаются, ахают и мерно покачивают головами. Затем одна за другой с десяток дам разных возрастов поют песни про нелегкую бабью долю.

И снова на сцене «Скобари», которые теперь напоминают героинь фильма «Интердевочка». Они поют частушки, самая приличная из которых заканчивается словами «бабы настоящие любят все входящие». В завершение на сцену выбегают школьники из театральной студии «Волшебная маска» и группировки «БЭМС» — боевые, энергичные, молодые, симпатичные — и под фонограмму изображают, что они «Тату», Тимати, Виа Гра и Кончита Вурст.

Солоха и Черт, наконец, решают сойтись и кричат в зал: «Не унывайте, смейтесь побольше, оставайтесь молодыми и здоровыми! Все будет хорошо!» На сцену тихо падает занавес.