Ее звали Анечка. У нее были светлые волосы, очки с толстыми линзами, широкая улыбка и открытый, слишком открытый взгляд. Она была не похожа на остальных.
Сейчас я знаю, как по-научному называют таких людей, а тогда не знала, как и никто из нашего двора.
Она жила в соседнем подъезде с бабушкой, которая иногда следила за ней из окна их квартиры на втором этаже, наблюдая, как она сидит с нами. Родителей у Ани вовсе не было, по крайней мере, мы о них не слышали.
Анечке было десять лет, когда она пыталась молча, без единого слова, влиться в нашу компанию во дворе. Кажется, она вообще не говорила, только улыбалась. И она обычно ходила молча, улыбалась и доверчиво смотрела на всех.
Мы играли в «прятки» и «казаки-разбойники», качались на качелях, гонялись за дворовыми собаками и гладили их, несмотря на запрет родителей. Аня за нами наблюдала, а мы держались от нее подальше. Родители ребят во дворе не то чтобы запрещали с ней общаться, но пренебрежительно-брезгливый взгляд в ее сторону говорил о многом, и мы понимали, что, видимо, да, и правда не стоит.
Мы гладили котов, Аня тоже подходила и гладила их, копируя наши движения. Мы пробовали курить, спрятавшись за гаражи, Аня находила нас и там, с каким-то изумленным восхищением смотрела на «бычки», одновременно морщась, — ей не нравился запах сигарет. Но она оставалась с нами и всячески старалась нам понравиться. А мы от нее убегали или игнорировали, хотя и не издевались. На дворе стоял 1993 год, нам было по десять-двенадцать лет, и мы совершенно не хотели вникать в чужие проблемы. Мы были слишком глупы, жестоки и много разных «слишком», как это обычно бывает у подростков.
Когда бабушка Анечки умерла, ее забрали в интернат. Кажется, у нее были какие-то родственники (я слышала об этом от родителей подруги), но они, видимо, посчитали ее обузой и не захотели связываться.
Прошло несколько лет, мы уже закончили школу и не играли в «казаки-разбойники», а тусовки переместились со двора в кафе и клубы. Осенью 2000 года в местной газете появилась новость о том, что воспитанница интерната Анна С. покончила с собой. Ей было 17.
Теперь я часто думаю, как могла сложиться жизнь Анечки, если бы она выросла в нормальных условиях, с нормальными друзьями, а впоследствии с нормальной помощью взрослых? Как и кто мог бы ей помочь, когда она выросла?
Но говорить о реальной и нормальной помощи таким людям, как Анечка, – людям с аутизмом — в те годы, увы, бессмысленно. Аутичный человек был и остается подвержен социальной изоляции с самого детства, а вместе с ним в изоляции находятся и его родственники. Где были Анины родители? Почему она осталась одна с бабушкой? Был ли кто-нибудь, кто мог взять Аню после смерти бабушки?
Если родителей нет, а иногда и при живых и бодрых родителях, дети с аутизмом попадают в интернат, и уже в процессе лечения медикаментами теряют надежду на связь с миром. Анечка не была опасна, Анечка умела дружить, Анечка могла бы жить.
Сейчас в России появляются проекты, которые готовят людей с аутизмом к жизни в обществе. Один из них называется «Тренировочная квартира» и создан в Фонде содействия решению проблем аутизма «Выход в Петербурге». Этот проект учит взрослых людей с аутизмом основным социальным и бытовым навыкам. Чтобы, в отличие от Анечки, у них был шанс и смысл жить. После обучения участники проекта начинают впервые в жизни выполнять домашние обязанности и делать покупки, им становится легче общаться с посторонними людьми. Они учатся жить в обществе, работать и заботиться о себе, чтобы их родители и опекуны не боялись умереть, чтобы таких, как Анечка, не запихивали в интернаты.
Сейчас фонду очень нужны деньги для работы «Тренировочной квартиры» в течение года. Деньги пойдут на аренду квартиры, а также на зарплату четырех тьюторов и психолога. Они помогают каждому, кто приходит в квартиру, научиться делать то, что мы делаем автоматически, — ходить в магазин, заботиться о себе.
Если каждый из вас пожертвует хотя бы 100, 200, 300 рублей, то у особенных людей появится шанс на нормальную жизнь.
А если бы так было раньше, мне бы сейчас не пришлось говорить: прости нас, Анечка.