Бомж содержит бомжа, и руководит ими бомж

Вожатый Емельян

Мы встречаемся рано утром в храме Космы и Дамиана в Столешниковом переулке в центре Москвы. Здесь Емельяна все знают. Местные бабушки интересуются, как идут дела с конфликтом вокруг открытия нового социального городка под Сергиевым Посадом, обещают молитв. Одна тихонько сует в руку купюру на помощь его подопечным.

В 80-е Емельян Сосинский работал старшим пионервожатым, в 90-е занимался трудными подростками. Последние 13 лет его подопечные — бомжи. Когда в начале нулевых он пришел к вере, говорит, что выбирал направление, которым «будет спасать свою душу». Так в его жизни появились бездомные. Работал в службе милосердия при храме в Красногорске, был ответственным за помощь нуждающимся.

Емельян рассказывает, что прошел путь, типичный для любого волонтера: бездомных кормили, одевали, выслушивали горестные истории, сочувствовали, собирали деньги на билет домой, искали кров над головой, помогали с документами и не понимали, почему спустя какое-то время те же люди снова возникали на пороге. Так продолжалось года два. «Когда работаешь с бездомными изо дня в день, а не просто даешь пирожок и гладишь по голове, начинаешь задумываться, почему один и тот же человек появляется у тебя снова и снова. Повторяет легенду, в которой ты ему уже помогал, или, наоборот, рассказывает какую-то совершенно иную историю жизни, — говорит Сосинский. — Мы поняли, что форму помощи нужно менять. Иначе от наших действий в лучшем случае нулевой эффект, а в худшем — мы этих людей еще больше развращаем и помогаем опускаться в трясину. Свозятся тонны гуманитарной помощи, лекарства и одежда раздаются всем без разбора, и никаких требований к человеку. Пьешь — пей, тунеядец — продолжай балбесничать. Вот тебе еда, вот тебе новая одежда, чтобы ты мог ее выкинуть, — покакаешь, приходи за новой», — Сосинский в сердцах рассказывает о том, что его не устраивало в принципах работы с бездомными, которые он видел вокруг на протяжении многих лет.

Стали думать о других формах помощи, искать приюты в разных регионах, куда принимают без документов и могут помочь с работой. Но в середине нулевых приютов почти не было. Нередко под прикрытием приюта для бездомных, по словам Сосинского, работал ушлый пройдоха, который собирал деньги на приют и на них строил себе дома или покупал квартиры. Любая недвижимость, в которой живут бездомные, всегда записана на учредителя. А значит, он в любой момент может найти повод его закрыть. «Да, это бизнес для владельца, да, он получает доход, но бизнес социально направленный. В любом случае это благо, хотя меня и коробит», — признается Емельян.

После церковного приюта Сосинский полтора года работал в «Преображении России», одной из самых одиозных организаций, работавших с бездомными, алкоголиками и наркоманами (президент организации сейчас отбывает девятилетний срок за убийство). Говорит, на то, чтобы разобраться, что за христианскими лозунгами скрывается практически рабовладельческая секта с криминальными замашками, у него ушел почти год. Но именно там он впервые увидел, что приют для бездомных может быть самоокупаемым. Каждый день каждый физически крепкий человек работал подсобником на стройке. Летом рабочий день подсобника стоит 1500 рублей. Бездомные в секте денег не получали, все полностью уходило хозяину. За возражения и несогласие Сосинского вскоре выгнали. Хобби мужа не выдержала и жена Емельяна. «Был накал в семье, жена сказала, что мои бомжи уже достали, и либо я бросаю эту работу, либо мы расходимся. Я верующий и бросать семью не имею права. На четыре месяца я с этой работы ушел. А через четыре месяца взвыли все, — смеется Емельян. — Я начал воспитывать детей и жену, и мне сказали, что пусть я лучше снова иду к бомжам».

Ноев ковчег

Первый дом трудолюбия «Ной» открылся в 2011 году. На аренду коттеджа и обустройство деньги в долг выделила община храма Космы и Дамиана, где Емельяна хорошо знали. Он помогал организовывать кормления бездомных. До 2013 года в Столешниковом было одно из самых больших кормлений в Москве. Дважды в неделю столы накрывали прямо в храме и кормили до 400 человек. Потом городские власти лавочку прикрыли. В один из таких дней Сосинский и обратился к собравшимся бездомным, рассказал про «Ной» и пригласил приходить всех, кто готов изменить жизнь, завязать и начать трудиться. Откликнулись лишь трое. Но к концу месяца все места были заняты.

Сосинский сразу решил, что любой труд должен оплачиваться. На все доводы, что алкоголику деньги в руки давать категорически нельзя, он отговаривается многолетней статистикой. Текучка в «Преображении» была 80% в месяц, в «Ное» — 40%. И в любом случае, лучше пить на свои, чем воровать.

Каждый дом трудолюбия — самостоятельная община со своим руководством. Все должности занимают такие же бездомные. Руководителя и его первых помощников по труду и безопасности назначает Емельян, остальные позиции — внутреннее дело общины.

Порядки строгие, но разумные. Главное требование — трезвость и труд. Все обитатели общины, включая руководителей, в обязательном порядке проходят через алкотестер при каждом возвращении домой. Бывают и внеплановые «продувы». Жестко пресекаются и любые конфликты. Работа шесть дней в неделю. Есть своя система штрафов и поощрений. Уйти можно в любой момент — двери открыты, а вот обратно могут и не взять. Традиционно летом вольные граждане подаются на природу, и количество обитателей сокращается на треть.

Как только схема заработала, практически сразу появились и социальные места. Примерно половина заработка шла на зарплаты, остальное в общий котел. Когда на счетах скопилось денег вдвое больше, чем нужно, чтобы просто перезимовать, открыли первый социальный дом, а спустя полтора года второй. «Меня тревожит мысль, что можно умереть, оставив в сейфе деньги, на которые можно было сделать что-то полезное», — смеется Емельян.

Бездомных тружеников на начало сентября, к примеру, всего 350, а социальных 250. Тяжеловато. Идеальная пропорция 25—30% социальных мест. В этом случае удается спокойно перезимовать за счет внутреннего стабилизационного фонда. Зимой работ на стройках (а это основное место заработка) практически нет. Но бездельничать все равно не дадут. «Я всех желающих зимой отлежаться в тепле предупреждаю сразу: если не будет работы за деньги, будет социальная работа — в храмах, детских домах, на уборке снега в поселке, где мы живем. Бездельничать не удастся», — говорит Емельян. Женщин в рабочих домах не более 15%. Их вообще на улицах значительно меньше.

Продержавшимся месяц без срывов и замечаний помогают с документами. Подключают юриста и соцработника. За паспорт нужно потрудиться. Это серьезный актив. Паспорта продают, пропивают, закладывают. Тем, кто продержится полгода, обещают постоянную регистрацию. Больше полугода без срывов выдерживают не больше 2%, констатирует Сосинский.

Алкогольная статистика

В ЖЖ «Ноя» читаю объявление: «Совсем недавно от нас ушел Александр, который был руководителем филиала в Щитникове. Ушел потому, что не смог смириться с отставкой за употребление спиртных напитков …Александр ушел и открыл собственный приют». Таких случаев немало, подтверждает Емельян. Несколько человек, ушедших из «Ноя», открыли приюты и, дорвавшись до денег, спились и умерли. Сдерживать их алкогольный угар было некому.

Сейчас у бездомного большой выбор, куда податься. И в «Ное» не самые привлекательные для вольного люда условия, признает его основатель. Конкуренция огромная. Деньги везде платят примерно одинаковые. Но ограничений в образе жизни во многих домах нет. Свобода превыше. Многие в качестве приманки говорят, что после работы можно выпивать, а то и сами наливают и опохмеляют.

«Люди улиц — это духовные инвалиды, и им нужна другая среда обитания, — говорит Емельян. — Как для маломобильных создают доступную среду и пандусы, так для бездомных доступная среда — это общинное жилье и общинная работа. По-другому они не могут. Раз человек оказался на улице — это последняя стадия перед смертью, когда человек уже порвал со всеми и со всем. Как-то к нам приезжал представитель “Анонимных алкоголиков” и для пущего драматизма сказал, что целых две недели прожил на улице. Наши все заржали… 20 лет — это для них авторитет. А две недели — так, каникулы».

Только пятеро из сотни, по оценке Сосинского, находят в себе силы порвать со средой и вернуться  в мир.

«Большинство бездомных — аферисты. Те же пятеро из сотни действительно попали в беду, для остальных это просто способ жить легко», — неумолим Сосинский. Одной женщине, просившей на хлеб, дали лопату и сказали расчистить снег перед храмом за деньги, а через полтора часа заплатили 500 рублей, она орала, что пойдет жаловаться на эксплуататоров патриарху — слишком мало. 500 рублей легко заработала бы у метро, рассказывая слезливую историю. Как-то Сосинский с удивлением слушал, как бездомные хвастались, сколько им удавалось собрать за один проход по электричке. В среднем, по рассказам, выходило тысячи три.

Школа эффективной байки

«Жизнь делает из тебя актера и сказочника, потому что так легче найти теплое место. Школу эффективной байки на улице проходишь быстро, когда понимаешь, что твой слезливый рассказ приносит деньги. Я это хорошо знаю по себе», — признается Игорь Петров, руководитель социального «Ноя» в Капустине. Игорь — из тех самых редких «пяти из ста», что смогли вырваться и найти себя. Он отлично пишет, у него грамотная образная речь, хорошее чувство юмора, обаятельная жена из Петербурга, забавный лупоглазый той-терьер, холодный проницательный взгляд и впечатляющий шрам на голове. Именно тяжелейшая травма черепа, полученная в какой-то пьяной уличной потасовке, стала толчком к возрождению.

Когда-то он приехал из Сибири к другу отца на заработки, тот занимался строительством загородных домов. Сначала Игорь малярил, штукатурил, постепенно стал руководить бригадой, искал подряды. Больше объектов — больше денег, попал в струю, снял хорошую квартиру, зависал в ночных клубах. И столичная развеселая жизнь его засосала. Со всеми перессорился, работу потерял, переехал в общежитие, а потом исчезло и оно.

Лучше чем он сам, его историю никто не расскажет: «На одной из пьянок в общежитии, за которое мне уже практически нечем было платить, проснувшись утром, я не обнаружил паспорта и всех своих документов. Но спиртное не давало возможности реально оценить положение. Вечер. Октябрь. Я бреду по Садовому кольцу. Понятия не имею, где буду ночевать, что есть и что вообще мне делать. В одном из скверов на скамейке сидела группа грязно одетых ребят, которые ели хот-доги и что-то бурно обсуждали. Я понял, что это бездомные. Из отражения в витрине дорогого бутика на меня суровым взглядом посмотрел бомж. И я осознал, что парни на лавочке — мои братья. Набравшись смелости, неуверенными шагами я направился в их сторону. Уличная жизнь встретила меня с распростертыми объятиями».

Все свои истории о двухлетнем бомжевании на Арбате, нравах и микромире бездомных Петров, наверняка, когда-нибудь соберет в книжку. В «Ной» он пришел, услышав приглашение Сосинского на кормлении в храме. «Где-то в глубине души я не терял надежду вырваться из пропасти. Когда бородатый дядька предложил попробовать изменить жизнь, мне выпал шанс. Я, не раздумывая ни секунды, подошел к нему и сказал: «Вы знаете, последние месяцы я мечтаю об этом. Но бомжи никому не нужны». Мне не верилось, что я сейчас приму душ и лягу в чистую постель».

Социальный дом в Капустине. Комната для мужчин

Получив через неделю первую зарплату, гордый Петров отправился к бывшим собратьям наставлять их на путь истинный. Утро встретил в подъезде. Говорит, что до того судьбоносного удара по голове и пробуждения в реанимации срывался пять или шесть раз. Потом взялся за ум и построил в «Ное» карьеру: рядовой рабочий, бригадир, помощник по работе, помощник руководителя, руководитель.

С будущей женой, Луизой, Игорь познакомился на одном из православных форумов. Год переписывался и общался в Skype, а потом предложил приехать посмотреть, как он живет. Неделю Луиза жила в общей комнате для женщин в «Ное». В декабре они обвенчались, и Луиза перебралась из квартиры с видом на Финский залив в социальный дом в Капустине.

«Я ничего от нее не скрывал. Жить в правде спокойно и светло. Сказок я уже в своей жизни нарассказывался, — говорит Петров. — Она полностью в теме, у нее свои обязанности, она помощник руководителя, а не то чтобы терпит все это из-за меня. И я четко понимаю, что сейчас на своем месте».

Коттедж для контингента

«Забей слово “бездомные” или “приют” в любой поисковик — и выпадает информация только про животных. Бездомных людей общество старается просто не замечать», — грустно констатирует Петров. Мы разговариваем в его кабинете под крышей «Ноя» в Капустине. Ехать туда, признаться, было страшновато. Все мои представления о приютах для бездомных ограничивались горьковской пьесой «На дне». «Ной» совсем другой: современный трехэтажный комфортабельный коттедж недалеко от Клязьмы. Во дворе на лавочке курят несколько человек, будка с собакой, разбросанные детские игрушки, коляска. Чисто, никаких неприятных запахов. На двери столовой — расписание приемов пищи с перекусами для детей. Говорят, кормят очень вкусно. Среди бездомных встречаются и бывшие профессиональные повара. Комнаты похожи скорее на палаты с вплотную поставленными кроватями. Но и там никаких «бомжовых» запахов. В прачечной на первом этаже темнокожий Франсуа гладит себе рубашку. Что с ним приключилось, как он оказался в России, никто толком не знает. Позвонили, попросили на время приютить. По-русски конголезец не говорит, местные не владеют французским. У Франсуа онкология, и скоро он улетает в Америку на операцию.

Контингент у Петрова сложный: люди без ног, слепые, с тяжелой онкологией, эпилепсией. У поступающих просят только выписку. Обычно в больнице ее дают даже людям без документов, попавшим по скорой с улиц. Раз в неделю приезжает врач-волонтер из московской больницы. А в случае чего — скорая. Накануне Петров три с половиной часа добивался госпитализации для одного из своих жильцов — 24-летнего парня с тяжелой формой эпилепсии. Рассказывал про приют, показывал ролики, ругался, просил и таки добился своего.

«Мой стаж — два года на улице — это ерунда. То ли дело 10-15 лет. Есть у нас обитатель, который 20 лет прожил в шалаше, обиделся на маму за то, что она не разрешила ему куда-то поступать. Психанул, уехал из дома в Челябинске. На этой почве у него поехала кукушка. К нам попал после скорой, — рак поджелудочной. Нашли его маму. Веду с ним разговоры, что пора уже примириться», — рассказывает Петров.

Праздность не пройдет

«“Ной” каждый месяц тратит примерно миллион рублей на социальные дома. А ведь Емельян спокойно мог бы класть их себе в карман, как делают другие. Об этом я говорю на каждом собрании. Не в упрек. А чтобы они понимали», — говорит Петров.

В социальных домах праздности нет места. В первом социальном доме своя ферма. В Капустине оборудована небольшая швейная мастерская, местные обитатели плетут из полосок ткани коврики, салфетки и даже придумали и сплели забавную переноску для животных. Не знаю, запатентовали ли уже бренд, но все эти изделия — с маркировкой «Дизайн «ЛУ» (люди улиц). Бабушки вяжут теплые носки. Те, кому сложно передвигаться, работают не в мастерских, а в своих комнатах.

В «детской» сейчас пятеро малышей, самому старшему — пять лет, самому младшему полтора месяца, скоро появится еще один. Три молодые мамы и бабушка с двумя внучками.

Светлана Фоменко с внучками в приюте две недели. Она из тех, у кого когда-то что-то пошло наперекосяк, и выбраться никак не получается. В 90-е бежала с маленькой дочкой из Сухуми, бросив дом. Получила статус беженца, стала обустраиваться в России. Попали под черных риэлторов — и статус потеряли, и жилья не приобрели. Дочка выросла, встретила мужчину, родила двух девочек. У того оказалась шизофрения психопатического типа, обстановка в семье была невыносимая, и однажды, схватив детей, женщины сбежали. С тех пор мыкаются по съемным квартирам. Дочка сломалась и начала пить, где она сейчас, Светлана не знает. В приют с девочками она пришла, когда малышек стало совсем нечем кормить. Собирает документы для оформления опеки над внучками. И мечтает собрать 200-300 тысяч, которых вместе с материнским капиталом хватит на дом в Краснодарском крае, поближе к родной Абхазии.

Не хотят их видеть

За пять лет через «Ной» прошли около шести тысяч бездомных. Местным жителям такое соседство всегда поначалу не нравится, о чем они активно сообщают в различные органы посредством заявлений.

Как-то участковый, проводивший очередную проверку по заявлению об ухудшении криминогенной обстановки в связи с появлением приюта бездомных, честно сказал, что по статистике в районе ничего не изменилось. Но лучше всего свои претензии высказала дама, жившая по соседству с первым «Ноем» в Домодедове: «Я не для того себе строила отдельный коттедж, чтобы, когда я выхожу на балкон, на меня с крыльца соседнего дома смотрели бомжи».

Социальный дом в Заозерном. Мама Настя и дочка Даша

Примерно такая же история разворачивается сейчас вокруг будущего социального городка «Ноя» недалеко от поселка Голыгина в Сергиево-Посадском районе Подмосковья. «Ной» арендовал территорию заброшенного дома отдыха, ремонтирует 12 двухэтажных корпусов и планирует именно там поселить всех своих социальных бездомных. Сейчас у «Ноя» только 250 социальных мест, и все уже заняты. В лагере смогут разместиться от 500 до 700 человек.

Местным, а особенно дачникам, перспектива такого соседства категорически не нравится. Разгорелся нешуточный конфликт. Жители пишут во все инстанции, что не хотят жить рядом с бомжами, уголовниками и наркоманами. Обе стороны вовлекли в разборки всех, до кого смогли дотянуться — представителей церкви (есть с обеих сторон), полиции, местных властей, «Ночных волков», местных депутатов, съемочные группы различных местных и федеральных каналов (сюжеты зачастую противоречат друг другу). Чем закончится противостояние, сказать сложно. Пока оно смахивает на информационную войну. И жаль будет, если бездомные в ней проиграют.