Полезайте в воду! Либо проходите мимо

Люба бросила пить. Находясь на дне, без работы и денег, без перспектив и помощи, да еще и с парализованной матерью на руках, не каждый сможет такое сделать. Вернее, почти каждый не сможет. А Люба смогла. Продержалась бы подольше! По ее лицу видно, что пила она почти всю жизнь, но точно так же видно, что сейчас она в завязке.

Люба оформила матери инвалидность. Раиса Константиновна парализована с 2015 года, но сразу после удара она еще могла говорить и что-то видела. Это сейчас старушка не видит, не слышит и, похоже, ничего не понимает. Во всяком случае не на всякое обращение она реагирует хоть каким-то движением или взглядом стеклянных и очень усталых глаз.

Возможность обслуживать себя самостоятельно она потеряла, и сразу же потребовался уход. Одна пачка подгузников сколько стоит? А их Раисе Константиновне нужно несколько в день. Где взять, если не оформлена инвалидность? Вот Люба и оформила. Отвезла мать на комиссию. И всего-то через 16 месяцев после травмы государство начало помогать. Если бы не Любовь, не помогло бы никогда — кому есть дело до старой парализованной бабки?

Сразу после того как Раису Константиновну разбил удар, терапевт Морковкина приехала по вызову. Да вот незадача, даже давление не измерила старушке, которая предположительно перенесла инсульт. Просто сказала: «Да-а-а-а, с головенкой у нее бо-бо», — и ушла. Ни госпитализации, ни «Скорой помощи». Ничего. Так никто и не знает, какой у Раисы Константиновны диагноз. То ли инсульт, то ли микроинсульт. А может, вообще что-то другое.

Лечат ее цитрамоном и анальгином. Во-первых, потому что нет диагноза и никаких назначений врача, а во-вторых, потому что нет ни копейки денег. Вообще. Так вот, когда Люба отвезла мать на комиссию по инвалидности, там ее тоже никто осматривать и диагностировать не стал — не их это дело. Их дело сказать — инвалид человек или нет. Печать поставили и отправили обратно домой.

Люба поклеила обои. Сказать, что Раиса Константиновна с Любой живут в ужасающих условиях — это ничего не сказать. Чтобы попасть в старую покосившуюся мазанку, надо сначала пройти через груду хлама по маленькой тропинке, да еще умудриться не быть растерзанным грозным псом. Любовь во время нашего визита заталкивает собаку в будку и закрывает ей выход своим задом, как заслонкой, присев на корточки. «Проходите скорее, я держу!» — кричит.

Вещи оставить лучше на улице, перед входом, а внутрь дома обязательно надо заходить в халате, перчатках и бахилах. Избушка маленькая снаружи, а изнутри сжимается еще больше, окружая гостя своими внутренностями, и становится похожа на нору или гнездо. Темно, затхлый воздух, грязно так, что на полу среди хлама сразу же натыкаешься на множество вещей — бритву, ручку, батарейку. Везде что-то развешано — шампур, чашки, ковшик, кепка, тряпка.

Прошу показать холодильник, и что мама с дочкой едят. В ответ Люба демонстрирует пакетик с тремя дошираками, висящий на вбитом в потолок гвозде.

На столе стоит газовая горелка с подключенным баллончиком. На нем Люба готовит маме кофе «три в одном». Света в доме нет. Газа нет. Тепла нет. Воды нет. Нет холодильника, телевизора, плиты, рукомойника, туалета. Ничего нет. Только горы хлама.

В единственной комнате две кровати. Одна — Любина. В обшарпанном углу, продавленная, закиданная грязными тряпками и с ватником вместо одеяла. А другая — Раисы Константиновны, застеленная, с подушкой, с одеялом. Над кроватью поклеены голубые обои — «чтобы маме было посветлее».«А еще, чтобы уютнее ей было, я окно помыла, ведь раньше вообще было черным, и никакого света не проходило», — говорит Любовь.

Сам дом тоже чужой, документов на него нет. «Дом принадлежит «соловью»», — объясняет Люба, а у Раисы Константиновны есть свой, через пару кварталов. В нем живет ее сын. Он же отнимает у парализованной матери пенсию. Приходит, избивает мать и сестру, отнимает пенсию и пропивает ее.

Дом Раисы Константиновны больше. Целых три комнаты. Но он тоже завален мусором сверху донизу. Обогревают его раскаленными докрасна электрическими тэнами, лежащими на кирпичах. Тэны напрямую подключены к розетке голыми проводами. В первой же комнате — заваленный бутылками стол. Около него на диване спит пьяный сын Раисы Константиновны Александр. В соседней комнате громко храпит его племянник с какой-то девахой. Спят прямо в одежде на полу. Он на спине, а она у него на груди. Романтика.

«Саша, Саша, вы когда мать домой обратно впустите?» — спрашивают бравые сотрудницы  патронажной службы. Из-под одеяла появляется мятая и пьяная морда, которая, изъясняясь исключительно матом, начинает прогонять нас из дома. «Я, б***ь, тут ремонт сделаю, щас, только водки найду, пошли н***й отсюда, идите к черту».

У Раисы Константиновны был еще один сын, он умер. Третий сын живет где-то в далекой деревне и, наверное, не отличается от остальной семейки, еще один сидит в тюрьме. Всего Раиса Константиновна родила семерых. Трех дочерей и четырех сыновей.

«Мы ее моем, переодеваем, привозим ей продукты, помогаем как можем, — рассказывают сотрудницы патронажной службы. — Но дела до нее никому, кроме Любы, нет. Ни государству, ни социальным службам, никому. Коляску инвалидную два года ждем, так и не выдали». Конечно, правильно было бы забрать одинокую старуху из нечеловеческих условий в дом престарелых, да только умрет она там моментально. Ведь там до нее — парализованной, глухой, слепой и немой — никому дела не будет. А тут хоть Люба старается изо всех сил. Обещает, что силой будет отстаивать следующую пенсию и на нее сразу свет проведет в их с матерью берлогу. Только бы получилось…

Делай добрые дела, и тебе воздастся

Чего скрывать, очень многие творят добро для того, чтобы загладить ошибки прошлого перед неизбежным судом в будущем. Не знаю и не стану утверждать, что Сергей Сергеевич Ловцов, 1946 года рождения, руководствовался альтруистическими или же, наоборот, эгоистическими соображениями в своей жизни, но судьба его сложилась таким образом, что много лет он был единственным человеком, который ухаживал за своими парализованными родными — сначала братом, потом матерью. А теперь парализован сам и навсегда прикован к кровати. Ноги почти не работают — паралич нижних конечностей.

С самого детства Сергей Сергеевич был одиночкой и почти не общался со своими сверстниками. Иногда, по словам Ловцова, он, пытаясь завязать дружеские отношения, ходил на танцы, но заканчивалось это лишь тем, что «товарищи» постарше мутузили его, чтобы покрасоваться перед девчонками. Шли годы, и Сергей Сергеевич остался совсем один, без жены, детей и матери. Некоторые родственники уехали в Германию еще в восьмидесятых, но связь пропала очень быстро.

Недостаток общения со сверстниками Сергей Сергеевич компенсировал саморазвитием. До сих пор его главные страсти в жизни это театр, балет и книги. Маленький дом Ловцова, расположенный в центре города Маркса Саратовской области, полон всевозможной литературы — на прикроватной тумбочке лежат два тома из собрания сочинений Чехова, по стенам ровными рядами выстроились книжные полки.

— Я раньше на развале с рук покупал, все, что находил, нес домой, — рассказывает прикованный к кровати старик, увидев мою заинтересованность его библиотекой.

— А какая ваша любимая книга? — спрашиваю я.

— Много таких, самую любимую не назовешь. Художественную литературу люблю, историческую. Наверное «Чингисхан» Яна, очень уж красиво там все описано, — отвечает, немного подумав.

Признаться, я и сам люблю эту книгу.

Дом Сергея Сергеевича находится в центре города, но выходит он из него не часто. По праздникам сотрудницы патронажной службы отвозят его на инвалидной коляске в католический храм на службу, а в остальном Ловцов живет совсем один. Один-одинешенек. Один настолько, что завесил стены своей избушки множеством портретов. В комнатке около входа в деревянных рамках висят черно-белые портреты родных, а вокруг кровати и на кухне множество известных людей. Тут Пушкин с Есениным, Иоанн-Павел Второй и Феликс Дзержинский, пару которому на подоконнике в кухне частенько составляет кошка Машка, задумчиво глядящая через стекло на внутренний двор.

— Феликс-то ваш? — спрашиваю Сергея Сергеевича.

— Нет, это от отца осталось. Но я поставил, чтобы не так одиноко было.

Паралич разбил Сергея Сергеевича в феврале этого года. До того у Ловцова уже отказывала одна нога, но он продолжал ходить с палкой. Самостоятельно себя обслуживал, готовил пищу, прибирался дома, стирал. Но с февраля все изменилось кардинально.

— Я хорошо помню этот момент, — рассказывает Сергей Сергеевич. — Я у плиты стоял, и тут вдруг меня как дернет за ногу, ну я и упал. Попытался встать, но не могу. Еле дополз до телефона, чтобы в «Скорую» позвонить. Из больницы меня обратно уже привезли брат со своим другом. Еле дотащили до кровати. Повозились со мной, уложили на постель и уехали. И остался я один. Знаешь, каково это — остаться полностью одному в этой тишине, когда вообще никакого звука вокруг нет, а ты лежишь? Я в первый момент, когда один остался, такие чувства испытал, — знаешь, какой это психологический удар? Парализован, ни двинуться, ни ходить, ничего не можешь… Ты один лежишь, и тишина вот эта вокруг. О чем тут начнешь думать, когда такой удар получаешь?

Нет, он не сказал, о чем. Вздохнул и замолчал, так, что сразу стало понятно, что именно он имел в виду. Но вдруг продолжил.

— Ладно, чтобы отвлечься. Я хорошо помню, как я в театр ходил, вот сколько у нас театров хороших в России, а по телевизору не показывают. Я в Саратовский театр оперы и балета ходил, когда в Москву ездил, тоже в театр ходил, я и в Большой ходил. Все же доступно было! Вот посмотреть бы еще балет «Спартак» с Лиепой и Плисецкой… Они умерли уже, конечно, но вот бы по телевизору их показали. Или, может, купить где запись можно? Я же хорошо помню, хорошо помню, что все было доступно! Я все мог себе позволить. Вот приехал я как-то в Москву, пришел во Дворец съездов, я в таком восторге был! Помню, первый акт был балет, а второй — бал-маскарад!

Сергею Сергеевичу всего 70 лет, по матери он немец, родился в Поволжье. У него парализованы ноги, но разум остался совершенно чистым. Он с легкостью вспоминает важные для него моменты из жизни и с невероятной точностью и деталями, постоянно приговаривая «я хорошо помню», описывает их. В Германии люди с таким диагнозом посещают любой театр и любой балет. Было бы желание. Ну а в России Сергей Сергеевич — узник в собственном доме.

— А знаешь, что самое обидное? Я вот удивляюсь, какая жизнь дешевая была. Помню, когда во Дворце съездов в перерыве в буфет зашел, пирожки по три и по пять копеек покупал. А сейчас… А сейчас с этой пенсией ничего ведь не купишь. А мне не помешало бы винограду, яблок. Я фрукты в последний раз ел… даже и не помню, когда. Брат в начале лета привез яблоки, вот тогда и ел. Сейчас я себе покупаю только хлеб, мойву да лапшу. Остальное мне не доступно. Ни печенья к чаю, ни конфет.

Когда Сергей Сергеевич жалуется, он немного растягивает гласные в последнем слоге и говорит, как обиженный ребенок: «Фрукты я себе не покупааю. Ни печенья к чааю, ни конфееет». Говорит он это с такой горькой обидой, что с первой секунды общения чувствуешь, как в нем клокочет безнадежность, как его злит то, что он слаб и беспомощен.

— А вам можно сладкое? — по глупости спрашиваю я.

— Да не помешало бы!

Заметно заводясь, Сергей Сергеевич переходит на полтона выше и начинает говорить громче.

— Телевизор как включишь, а там постоянно реклама с объедаловкой. Понимаешь, я его включаю, любой канал, а там еду богатую показывают. Нет, ты знаешь, как это раздражает? Я любой канал включу, а там фильмы про сытую жизнь.

Вот Медведев сейчас говорил, что пенсии понижают, потому что надо помогать Сирии. А нам? Нам никто вообще не помогает. Почему? Знаешь, как это раздражает? Знаешь?

А про Сирию, ну что я про Сирию знаю. Знаю Дамаск, еще этот город, как его там, который осаждают сейчас… Ну, забыл как называется.

Сотрудницы патронажной службы просят Сергея Сергеевича не волноваться, но его это не успокаивает. Уже заведясь на полную, он продолжает, иногда срываясь на крик, изливать накипевшее.

— Знаю, что там повстанцы со всего мира, что у нас там аэродром, что наши солдаты там стоят, только знаешь, что я тебе скажу: слишком дорого нам это обходится! Мне за последние три месяца, представляешь, надбавку к пенсии снизили! У меня была надбавка 1500 рублей, а в прошлом месяце прислали на 700 рублей меньше, а в этом надбавку к пенсии прислали всего 140 рублей. Это как называется? Как такое вообще возможно?

В прошлом-то году я еще ходить мог, пошел в горисполком, хотел насчет крыши поговорить, она у меня протекает. А они мне единственное, что предложили — дом продать и переехать в пятиэтажку. А куда теперь мне в пятиэтажку? Чтобы вообще никогда на улицу не выйти, на коляске даже? Но крышу так и не починили. Из соцзащиты приходят два раза в неделю. Не бесплатно, конечно. Стоит это 300 рублей. Я хоть и одинокий инвалид, но бесплатного обслуживания мне не положено. Социальная работница врача не вызывает, я сколько ни просил, не приезжает на дом врач, а я же больной совсем.

Я бы если за матерью да братом не ухаживал, сейчас давно в Германии жил бы. Мне пастор предлагал давно помочь с переездом, да куда я теперь перееду-то? Уже не перееду никуда…

В какой-то момент силы у Сергея Сергеевича заканчиваются, и он перестает жаловаться. Наш разговор так и обрывается ни на чем. Сотрудница патронажной службы усаживает его в инвалидное кресло и, подвезя к окну, аккуратно намыливает лицо губкой. Сегодня день бритья. Аккуратно, всего один раз немного порезав, приговаривая: «Вы у меня как младенец сейчас будете», уверенными движениями она делает кожу покинутого старика розовой и чистой, вытирает ваткой с перекисью порез на лице, расческой утихомиривает разбушевавшиеся седые волосы и везет Ловцова на кухню обедать.

На прощание Сергей Сергеевич попросил прислать ему записи балетов на DVD, а я все не мог перестать думать о том, как хорошо было бы свозить его в театр, чтобы он хоть одним глазком посмотрел на свой любимый балет…

Будь значимой фигурой, чтобы в старости общество отблагодарило тебя

— А это кто бегает? — Тихим, хриплым голосом спрашивает с кровати в углу комнаты худая седовласая старуха с огромными слезящимися глазами, смотрящими прямо перед собой.

— Это твои, бабуль, правнучки.

Нина Кузьминична не помнит ничего. Пыталась бы запомнить, но не может — короткой памяти на девяностом году жизни не осталось совсем. Долгой тоже не осталось, но что-то еще помнит, а настоящее вылетает из головы сразу.

Нина Кузьминична и ее покойный муж хорошо известны жителям Маркса. Он — работал в АТП, преподавал там устройство автомобилей, помогал всем с ремонтом, а она 46 лет и пять месяцев работала в школе учителем химии и биологии.

На черно-белых фотографиях из прошлого Нина Кузьминична выглядит красивой и счастливой. Вот она с учениками в школе. Дети окружили ее и смеются, она их обнимает и тоже улыбается. А вот она совсем молодая с мужем на берегу Волги в тени деревьев. Ее волосы покрывает платок, она в легком летнем платьице, на лице улыбка, а на коленях у отца сидит дочь. На третьей фотографии она с коллегами, уже строго одетая и повзрослевшая, но с неизменной улыбкой на лице.

Жизнь Нины Кузьминичны получилась длинной, и все это время она была человеком, которого в городе все знали и уважали. Обычно таких называют почетными горожанами, такими, как она, гордятся, иногда даже вешают портреты на доску почета.

Когда 6 января 2016 года Нина Кузьминична сломала шейку бедра, все уважительное отношение к ней испарилось. «Скорая помощь» отказалась ехать на вызов, объяснив это тем, что перелом не смертельный, а у них много других дел. В итоге из Саратова, за 60 километров, приехала внучка, которая все-таки настояла на вызове бригады. Когда же врачи приехали, они отказались грузить Нину Кузьминичну в машину. На носилках до машины ее тащили внучка с мужем. В больнице отношение тоже не поменялось. Нине Кузьминичне сделали снимок, подтвердили страшный диагноз — перелом шейки бедра — и отправили домой, не госпитализировав ни на один день.

Для большинства стариков этот диагноз звучит как приговор. Такой перелом очень болезненный и делает старого человека полностью прикованным к постели. Такие случаи чаще всего встречаются именно у пожилых, так что оперировать эти переломы не представляется возможным, и это в один момент делает старика прикованным к кровати до самой смерти.

До сих пор Нине Кузьминичне не дают группу инвалидности, а это значит, что не дают и индивидуальных средств реабилитации, таких как подгузники, ходунки, кресло-туалет, противопролежневый матрас, пеленки — ничего. Человек, который не может самостоятельно не только в туалет сходить, но даже повернуться на кровати, человек, который всю свою жизнь отдал государству и обществу, получает от общества удар под дых — лежи и подыхай.

— Что нам дало государство? — вздыхает внучка. — Да ничего не дало вообще. Только вот из школы каждый год приходят дети, их по разнарядке присылают, чтобы они незнакомой бабке цветочек подарили. А больше и не вспоминает государство о ней никак.

Все специальные средства реабилитации в доме от патронажной службы. Сотрудницы «Каритас», в отличие от бездушной государственной машины, пришли к Нине Кузьминичне через день после перелома, да так и остались. Теперь два раза в день, утром и вечером, помогают: меняют памперсы, помогают вставать с ходунками, перекладывают на кровати, помогают психологически и самой старушке, и ее родным. И будут делать так до самого конца.

Спасение утопающих — чьих рук дело?

Всемирно известный философ Питер Сингер в своей книге The life you can save описывает этическую и философскую проблему, с которой сейчас придется столкнуться каждому из тех, кто дочитал текст до этого места.

Сингер пишет:

Чтобы заставить своих студентов задуматься о том, должны ли мы помогать людям, нуждающимся в помощи, я предлагаю им представить, что по пути в университет они проходят мимо мелкого водоема. Однажды утром, рассказываю я им, вы заметили, что в воду упал ребенок, и он тонет. Вмешаться и вытащить его из воды было бы несложно. Однако в этом случае вы намочите и испачкаете свою одежду, а пока сходите домой переодеться, первая пара уже пройдет.

Я спрашиваю студентов: «Обязаны ли вы спасти ребенка?» Студенты единодушно отвечают, что они должны это сделать. Спасение ребенка намного важнее испачканной одежды и пропущенного урока, и эти вещи ни в коем случае не могут служить оправданием неспасения ребенка. Далее я спрашиваю: «А имеет ли значение, что мимо водоема проходили и другие люди, которые так же могли бы спасти ребенка, но не стали этого делать?» Нет, отвечают студенты, тот факт, что другие не стали делать то, что должны были сделать, не может являться причиной того, что я не должен делать то, что должен.

Когда мы выясняем, что обязаны спасти тонущего на наших глазах ребенка, я задаю вопрос: «Имело ли бы значение, если бы ребенок находился далеко, например, в другой стране, но ему так же угрожала бы смерть, и вы так же могли бы его спасти с не очень большими затратами и абсолютно без риска для себя?»

По сути, мы с вами находимся в той же самой ситуации. Мы с вами точно знаем, что прямо сейчас сотни тысяч парализованных и одиноких стариков по всей стране нуждаются в нашей с вами помощи. В этом нет никаких сомнений, вы только что прочитали истории некоторых из них.

Более десяти тысяч таких людей, как Сергей Сергеевич, Раиса Константиновна и Нина Кузьминична, находятся под опекой патронажной службы «Каритас» по всей стране. Десять тысяч человек в городах средней полосы России и в Сибири. Можем ли мы с вами им помочь? Конечно, можем!

Патронажная служба работает в десяти городах, и один день ее работы по всей стране стоит около 21 тысячи рублей. Думаю, что примерно столько тратит начальник из какого-нибудь министерства, чтобы купить себе билет в командировку в один из тех городов, где лежат эти самые старики.

Однако почти все мы можем оказаться в роли тех, кто «не прошел мимо водоема»: все мы можем спасти или облегчить человеческую жизнь, жизнь тех людей, которые могут просто-напросто умереть без нашей помощи. И это практически ничего не будет нам стоить: стоимость нового CD, рубашки или вечера в ресторане или на концерте может оказаться решающей в вопросах жизни и смерти.

Тут, как пишет Сингер в своей книге, возникает ряд вопросов, связанных с различными практическими трудностями. Например, можем ли мы быть уверены, что наши пожертвования действительно дойдут до нуждающихся в них людей? Не поглотится ли большая часть пожертвования административными расходами? Есть ли смысл в спасении жизней этих людей, пока проблема не решена в целом? На все эти вопросы можно ответить:

Да, помощь дойдет до нуждающихся людей, это гарантирует юридический договор между нашим фондом и службой «Каритас».

Нет, мы не откусываем ни рубля на административные расходы от собранных пожертвований.

И да, мы не решим проблему с одинокими стариками в целом. Мы лишь поможем тысячам из тех, кто нуждается в этой помощи. Но наши траты  — ничтожны по сравнению с тем, насколько жизненно важны для этих стариков помощь и уход патронажной службы.

Это не касается меня

В завершение я хотел бы обозначить еще одну проблему. Как показывает практика и как показывают рассказанные тут истории, от такого ужасного конца не застрахован вообще никто. Даже если вы успешны, добры к другим, богаты и знамениты, востребованы обществом и имеете много родственников, в какой-то момент вы можете оказаться в одиночестве и без возможности самостоятельно сходить в туалет, душ или просто пообедать.

Решить эту проблему в целом очень сложно, но можно. Решение заключается в следующем — надо перестать думать, что это не касается лично вас. Когда мы будем жить в обществе, где ни один человек не пройдет мимо умирающего, тогда вы сможете быть уверены, что ваша старость будет достойной. Вы точно будете знать, что даже если что-то случится, вас поддержат, вас вылечат либо обеспечат надлежащий уход. Но пока что мы живем в таком обществе, где факт существования парализованной бабушки, живущей в мазанке без света, газа и тепла, не удивляет никого. И это нам с вами предстоит изменить.

Первый шаг к тому, чтобы изменить это общество, вы можете сделать прямо сейчас. Начните с себя. Поддержите работу службы «Каритас», которая помогает десяти тысячам лежачих больных ежегодно. Оформите ежемесячное пожертвование, даже на самую маленькую сумму, на 100, на 200, на 300 рублей. Такие деньги не станут весомой тратой практически ни для какого семейного бюджета, зато станут жизненно важным вкладом в дело спасения чьей-то жизни.

На сегодняшний день 165 человек уже оформили такие пожертвования. Средняя сумма их пожертвований составляет 465 рублей в месяц. Это позволяет нам собирать для патронажной службы 862 116 рублей в год, то есть примерно одну десятую от общего годового бюджета. Остального не хватает, и остальное мы должны собрать. Потому что если мы не соберем и если мы не поможем, этого не сделает никто.

Знаете, что надо сделать дальше? Полезайте в воду. Либо проходите мимо.