Русская доля и American dream

Особняком в этой компании выглядел Антон. Спокойный и работящий, он без вопросов помогал по дому, не отлынивал от дежурства и моментально находил общий язык со всеми волонтерами. Была в нем некоторая тихая грусть и легкая меланхолия, от которой становилось ясно, что к своим 20 годам он видел такое, после чего лишний раз не улыбаются.

Антон поделился короткой историей своей жизни. Рос без отца. В шесть лет его с младшим братом Стасом забрали от пьющей матери. Некоторое время они находились вместе в Печорском детском доме. Спустя год Антон начал психовать и не укладываться в режим, в результате чего загремел в детское отделение психиатрической больницы. После «лечения» Антона перевели в коррекционку. Все контакты с семьей и родными были потеряны. По окончании школы его не то внушением, не то запугиванием заставили подписать заявление на взрослый интернат, и было непонятно — кому могла прийти в голову мысль отправить парня с аттестатом не в училище, а в дом для психохроников до конца жизни.

За месяц мы крепко сдружились и предложили Антону помощь в отчислении. Поскольку жить было негде, на первое время его поселили у нашего священника. Параллельно отправили на независимое обследование, по итогам которого получили представление на имя директора о немедленном отчислении парня и устройстве его в училище. Получив документ и ценные указания, Антоха поехал в интернат.

Перед отъездом он собрал контакты волонтеров. Заметив, что большинство аккаунтов у волонтеров в Facebook, Антон завел там страницу. Спустя некоторое время ему пришло корявое сообщение: «Здравствуйте Антон, это Виктор McKinney или, как вы знаете меня как своего младшего брата, Стасик…» 

Надежда

Вернемся на 10 лет назад в Печоры. 

После того как Антона положили в больницу, Стас остался один. Сложно представить, что может чувствовать ребенок, потерявший дом, мать, а затем и брата. По словам парня, это его в некоторой степени закалило — если раньше он рассчитывал на защиту старшего брата, то жизнь преподала ясный урок, что полагаться можно лишь на самого себя. 

Как и в случае с Антоном, в судьбе мальчика сыграл важную роль летний лагерь. Правда, в отличие от нашего, расположен он был на другой стороне земного шара — в городе Райт Сити американского штата Миссури. В конце 90-х некая некоммерческая организация ежегодно устраивала поездки для детей из Печорского детского дома. Ребята жили в местных семьях и отдыхали на территории христианского прихода. 

Надо сказать, у лагеря была дополнительная функция — американские пары перед усыновлением присматривались к детям  в полевых условиях. Этическая сторона таких «смотрин» с каждым годом вызывала все больше и больше вопросов, пока Москва не прислала в Псков бумагу с рекомендацией свернуть подозрительную лавочку. Однако перед этим одна из семей успела выбрать Стаса и подать документы на усыновление. Через три месяца прошел суд, мальчик получил имя Виктор и переехал в Америку.

По словам Стаса — вернее, уже Виктора, — жизнь в первой семье не заладилась с самого начала. Пара жила очень закрыто, обещание найти старшего брата и забрать его в Америку родители не выполнили. Он вспоминает, что часто просил вернуть его в Россию, на что раздраженные родители предлагали устроиться на работу и купить себе обратный билет. В ответ Виктор начинал психовать, что провоцировало взрослых на весьма экстравагантные поступки: например, приемная мать проводила домашние обряды экзорцизма, считая, что детский протест вызван одержимостью сатаной.

О дальнейших событиях Виктор не распространяется в подробностях. В ходе очередной ссоры вскрылся факт сексуальных контактов между приемным отцом и мальчиком. Женщина не смогла смириться, заставила мужа сдаться в полицию, но, будучи человеком набожным, приняла решение остаться с супругом. Приемный сын в эту христианскую идиллию не вписывался, и его изъяли из семьи.

В 11 лет Виктор снова вернулся в систему социальной защиты, правда, на этот раз в американскую. В Соединенных Штатах практикуется фостерная технология, когда ребенок, оставшийся без родителей, помещается не в детский дом или приют, а передается на время в семью. В дальнейшем эта семья может усыновить его либо воспитывать до 18 лет (есть еще возможность возвращения в кровную семью, однако в случае с Виктором этот вариант был, мягко говоря, затруднителен). Подопечный при этом имеет возможность отказаться от какой-то семьи — тогда его поместят в другую.

В течение следующих двух лет Виктор прошел через 11 семей, причем все они проживали в одном районе штата (я даже затрудняюсь сказать — хорошо это или плохо). Минимальный срок — две недели, максимальный — около года. Первое время Виктор жил в семье, которая усыновила его друга, паренька Мишу из Печорского детдома. У них все складывалось неплохо, но вскоре родителям пришлось переехать во Флориду.

Затем была вереница семей, на каждую из которых Виктор отвечал отказом. Среди прочих он вспоминает семью ассимилировавшихся арабов, в которой ему было вроде бы неплохо. Однако там возник конфликт с кровным сыном: привыкший находиться в центре внимания, он ревновал к приемному ребенку. Когда на семейном совете встал вопрос об усыновлении, мальчик не дал согласия, и Виктора передали следующим «родителям».

Вспоминая это время, Виктор говорит, что едва не отчаялся: его забрали из дома, потом увезли из страны, а затем вновь оставили одного. Грела лишь надежда, что, «если есть в мире плохие люди, должны однажды появиться и хорошие…»

Наконец, после двух лет фостерной карусели Виктор нашел их — ими оказались супруги МакКинли. Отец инженер, мать домохозяйка. Воспитав собственных детей, они вошли в фостерную программу и приняли 13-летнего мальчишку. Спустя годы Виктор вспомнит, что симпатия возникла с какой-то мелочи: будущая мама подарила раскраску с Человеком-Пауком, от которого Виктор был без ума. Еще он запомнил, как женщина постоянно готовила его любимый лимонад. 

Все это время Виктора не отпускала мысль о старшем брате. Долгое время он пытался найти его на Facebook и вдруг однажды наткнулся на свежий аккаунт. Возраст, место и, главное, фотография — все указывало на то, что это его брат. Виктор написал сообщение на английском, а потом перевел через Google translate. Получилось: «Здравствуйте Антон, это Виктор McKinney или, как вы знаете меня как своего младшего брата, Стасик».

Пять лет 

Антон был рад найденному брату, правда, на этом поводы для радости заканчивались. План с отчислением из взрослого интерната провалился. Директор откровенно наплевал на результаты обследования, распорядился не пускать сотрудников «Ростка» в интернат, а Антону пригрозил изолятором. Была в этом, безусловно, и моя вина. Надо было ехать вместе с Антоном в интернат, выступать посредником при переговорах и доводить дело до конца. Вместо этого я предложил Антону написать заявление в прокуратуру и пустил дело на самотек. Его закрыли в корпусе и хорошенько прессанули, дабы пролечить все протестные настроения. Следующие пять лет Антон провел во взрослом интернате.

Дважды Антон был в бегах. Первый раз он насобирал денег на автобус и умотал к своему однокласснику-сироте в Струги Красные. Второй раз ездил к учителям той самой коррекционной школы, где жил и учился в детстве. Визит, правда, был омрачен появлением группы захвата: напоив Антона чаем, учителя сдали его с потрохами, сообщив о местонахождении беглеца в интернат.

К счастью, Антона выпускали в деревню на заработки. Он и еще несколько толковых ребят из интерната работали в окрестных деревнях: кололи дрова, пасли коров и помогали местным жителям с мелкими работами. Надо сказать, за это время Антон весьма наловчился в деревенском быту и получил хороший рабочий навык. Это, конечно, не училище, но лучше чем ничего.

Антон часто звонил мне и писал. Я к тому времени уже не работал в организации, но поддерживал связь со всеми ребятами. Антоха, похоже, смирился с судьбой, хотя и не выглядел особенно подавленным. Возможно, потому что 15 лет парень провел в системе и не особенно драматизировал ее злоупотребления. А может, потому что кроме брата в его жизни внезапно возникла родная мать.

После изъятия детей Ольга, по ее признанию, запила пуще прежнего и окончательно потеряла контроль над собственной жизнью. Не вдаваясь в подробности, она призналась, что попала в тюрьму. Это, конечно, не оправдывает женщину, но отчасти объясняет тот факт, что она не навещала сыновей в детском доме. После освобождения мать долго не решалась, но в конце концов предприняла попытку разыскать детей. 

Когда впервые женщина позвонила старшему сыну, Антон не стал разговаривать, сказалась обида за детские годы. Но спустя некоторое время он отошел и позвонил сам. Кончилось это тем, что Антон оформил отпуск и уехал в гости к матери в Изборск. Там мы и встретились этим летом, чтобы в очередной и окончательный раз решить вопрос с отчислением.

Было время, когда мы забирали ребят очень просто: подъезжали вечером на машине к заднему двору интерната, по-быстрому грузили пожитки, а потом отбивались от ментов и требовали через управление вернуть паспорт. На сегодняшний день в «Ростке» есть профессиональные социальные педагоги, и эти вопросы решаются через телефон и по факсу. В сентябре Антона отчислили одним днем, и он переехал к нам в деревню.

Wright City, our days

Месяц назад я встретился с Виктором на заправке в пригороде Сент-Луиса, штат Миссури. Я сидел в машине минут 40 и ждал, пока парень разберется со службами поддержки своего банка и сотового оператора. Возникла какая-то проблема со счетом (они дважды списали одну и то же сумму), и Виктор очень последовательно разбирался со спорной транзакцией, требуя возврата денег. Я отметил его настойчивость и упрямство — качества, которые пригодились бы старшему брату.

Сейчас Виктору 23, он учится в колледже, увлекается рисованием и работает в Walmart.

Мы катались с Виктором по окрестностям города и напевали русские песни, которые он помнил еще с детского дома. Попсовые мотивы «Блестящих» и «Тату» похожи на вирус герпеса: вроде бы его давно уже нет, но стоит иммунитету ослабеть, как эти болячки-припевы моментально вскакивают во всех подробностях. Виктор напевал под нос мелодию, а затем начинал машинально произносить слова, смысла которых он уже и не помнит.

Я предложил выпить пива. Виктор отказался:

— Мне нельзя, bad genetics. American people говорить: «Все русские пьют водка». Говорить так, is kind of joke. But that is no reason for jokes. Это совсем не смешно. 

Виктор старается говорить по-русски, однако 12 лет в Америке не прошли бесследно: многие слова забыты, и он срывается на английский.

Позже мы заехали в гости к его друзьям — Андрею и Елене, уроженцам маленького поселка Полоное в Порховском районе Псковской области. Андрея усыновили из Печорского интерната в возрасте 11 лет. Через год выяснилось, что у него есть родная старшая сестра. Родители вернулись в Россию и забрали и ее (к тому моменту я начал жалеть, что привез только один магнит с Псковским кремлем в качестве сувенира). Сейчас ребята выросли и живут отдельно от приемных родителей. Елена работает в доме престарелых. Брат служил в корпусе Морской пехоты США, но был комиссован из-за травмы.

Я смотрю на Андрея — высокого, крепкого парня — и ловлю себя на мысли, что оставшись в России, он бы наверняка пополнил личный состав Псковской 76-й десантной дивизии. Елена говорит, что после травмы армия США готова оплатить его обучение и проживание в любом университете. Как один из вариантов они рассматривают Москву.

— Да, я тоскую по России, — говорит Лена. Она была усыновлена в 13 лет и неплохо помнит язык. — Наши приемные родители — хорошие люди. Нам дали самое лучшее образование. Но все равно они относятся к нам как к своим pets, you know? Мать никогда не говорила «это моя дочь», она говорила «это моя приемная дочь». Тут везде чувствуется дистанция между людьми, искусственные улыбки. В России все более искренние и честные…

Я замечаю в ответ, что, возможно, искусственные американские улыбки лучше, чем искренняя русская ругань. Мы смеемся.

На короткое мгновение ребята производят впечатление так и не повзрослевших детей. Их воспоминания о России и жизни в ней обрывались на тех 11, 13 годах, когда они перелетели Атлантику в один конец. Со временем сознание вытесняет неприятные подробности, оставляя в памяти красивый мираж о том, как было хорошо. Они помнят веселые летние вечера в школе, но не помнят обшарпанных стен порховского приюта, куда их забирали из семьи.

***

Вернувшись в Россию, я решил встретиться с последним героем этой истории — родной матерью Антона и Виктора. Это было непросто: женщина постоянно переносила встречу, ссылаясь на занятость. Я уж было подумал, что Ольга меня избегает, как вдруг она позвонила сама и сказала, что готова встретиться. На следующее утро я взял Антона, и мы выдвинулись в Изборск. Женщина ждала нас дома, когда мы зашли, застали ее на кухне за готовкой обеда.

— Я сегодня еще ничего не успела… Со вчерашнего остались щи — хотите?

Ольга выглядела немного уставшей, сегодня первый выходной день за неделю. Она работает на местной птицефабрике под Псковом, живет в доме своего гражданского мужа. В доме тепло и чисто, под ногами крутятся две кошки.

Антон наворачивает щи и выглядит очень довольным. Ольга обреченно садится на стул, наш разговор не клеится.

— Плохая я мать, что тут сказать. Свою жизнь сломала, еще и детям жизнь испортила…

Я видел много матерей, лишенных родительских прав, которые спустя годы брались за голову. И каждый раз я задаю себе один и тот же вопрос: «Если у женщины есть этот потенциал сейчас, неужели его нельзя было разглядеть раньше?»

Сколько было попыток разных людей, служб и ведомств исправить ситуацию с Антоном и Виктором. Сколько потрачено сил, средств и времени. Все то безумие, о котором я рассказывал до этой строчки — череда приютов, детских домов, приемных семей, — всего этого могло бы и не случиться, если бы в момент кризиса в семье хотя бы десятая доля этих сил была брошена на ее сохранение.

P.S. Сегодня Антон находится в социальной гостинице, работает в деревне и ездит к матери на праздники. «Росток» помогает подать документы на получение жилья, поскольку дом, в котором прописан Антон, принадлежал колхозу и с его закрытием разрушился. Хотя закон позволяет претендовать на квартиру, шансы получить ее без суда минимальны. Бюджет псковской области на 2017 год позволяет обеспечить жильем лишь 145 детей-сирот из 1428, стоящих на учете.