Однажды моему сыну пришлось провести почти сутки в больничном боксе.
Одному. В четыре года.
Это было инфекционное отделение, и мне оставаться в нем не полагалось никак. В боксе стояла детская кроватка с рыжим резиновым матрасцем и опускающейся решеткой, еще одна кровать, прикрытая пеленкой «Минздрав», стул, обитый черным дерматином, стол и тумбочка. Вдоль стены напротив шла ванна, а под ванной прятался большой эмалированный горшок, накрытый крышкой. Игрушек не было никаких. Огромное окно, за которым шумели двор и жизнь, было замазано снизу до половины белой краской, поэтому ни двора, ни жизни в окно видно не было.
— Идите домой, — сказала мне врач усталым голосом. — С ним ничего не случится, обязательно кто-то подойдет, хоть нам за это и не платят.
— Вы хотите сказать, что в детской больнице нет нянь для детей? — спросила я так, как будто выросла в какой-то другой стране.
— Хочу. Нет такой должности в штате — няня, мы уж сами как-то выкручиваемся.
Сын заплакал.
— Идите домой, — повторила врач. — Мальчик, перестань плакать, ты же большой, а плачешь! Вон, — махнула она рукой куда-то в сторону, — у нас отказнички лежат и никогда не плачут, а ты…
Слово «отказнички» царапнуло сердце, но на тот момент не задержалось, — сын, конечно, был важнее всего.
Так выглядела палата в больнице Копейска до прихода туда программы «Больничные сироты»Фото: Общественное объединение "Женщины Евразии"
Бокс находился между двумя точно такими же боксами, которые пустовали. Получалось, впервые в жизни маленький — да-да, маленький, не бывает в четыре года больших-то! — не совсем здоровый мальчик оставался один в незнакомом казенном помещении, да еще и на ночь. Дизентерия и все кишечные палочки на свете показались мне полной ерундой в сравнении с чумой одиночества.
Утром, узнав, что диагноз не подтвердился, я помчалась забирать ребенка. Сын по-прежнему был один в трех боксах, глядел в замазанное окно и тихо выл. Не плакал, а именно выл тоненьким голоском, а потом вжался в меня так, как будто прошла целая жизнь, а не одна ночь, и даже не хотел одеваться, чтобы не разжимать объятья.
Он давно вырос и забыл, конечно, про этот случай, а я уже давно знаю, кто такие «отказнички», только вот за окном почти ничего не меняется: няни (именно няни, а не санитарки!) в детских больницах до сих пор так и не предусмотрены — ни в Москве, ни на Камчатке — нигде в Российской Федерации. Я написала «почти не меняется», потому что некоторое движение все-таки есть: с прошлого года детей при поступлении в сиротские учреждения обследуют не в больнице, как раньше, а в обычной поликлинике, амбулаторно. Правда, выполняется это далеко не во всех регионах и, в любом случае, полностью проблему нянь никак не решает — больные малыши есть всегда. Так и продолжают врачи, медсестры и санитарки «выкручиваться».
Иногда им помогают неравнодушные люди. Вот как в Челябинске.
Сын по-прежнему был один в трех боксах, глядел в замазанное окно и тихо выл
Однажды, лет десять назад, Челябинск проснулся утром, чтобы увидеть, что по всему городу висят необыкновенные билборды — не про партию и шмотки, а про сирот. «Их всего сто, а нас миллион! Мы можем им помочь!» — говорил челябинцам рекламный щит. На самом деле сто тридцать семь малышей без мам находились на тот момент в детских больницах города… Это были несчастные дети, изъятые из неблагополучных семей, отказнички из роддомов, воспитанники домов ребенка и подкидыши.
Врачи и медсестры, конечно, их лечили, но никаких нянь у детей не было. Ни с одним из них никто не играл и не брал на руки, чтобы приголубить, никому из них никто не улыбался и не агукал. Они лежали маленькими старичками в своих унылых кроватках молча и бесслезно и от полного одиночества сосали собственные руки, волосы, слюнявили сбившиеся кроватные пеленки и раскачивались, раскачивались, раскачивались, баюкая себя… Опека в ту пору не очень спешила с оформлением документов, и больница, получалось, была единственным местом, где дети могли находиться, даже если не были больны.
Рекламный щит был результатом совместной деятельности программы «Больничные сироты» общественной организации «Женщины Евразии» и администрации города. И он сработал. До этого, правда, общественники два месяца обивали пороги разных кабинетов, хозяева которых в упор их не замечали, пришлось даже пресс-конференцию созывать, показывать фотографии детей, лежащих на прорезиненных матрасах без пеленок.
Но самым первым движением в сторону больничных сирот была частная инициатива молодой мамы Яны Захаровой:
«Помню, первый раз собрали для деток, к которым никто не приходил, два багажника пеленок, памперсов, игрушек всяких — у них же в больнице вообще ничего не было — обогреватель еще в палату купили, отвезли, передали. А на следующий день звонит оттуда одна мама и говорит — вы молодцы, но только обогреватель у главного врача в кабинете, а пеленки-распашонки забрали себе медсестры…»
Больница Челябинского тракторного завода. С этих детей началась программа «Больничные сироты». Больше они на голых клеенках не спалиФото: Общественное объединение "Женщины Евразии"
Тут и стало понятно, что бросать это дело никак нельзя, с главврачом пришлось встретиться и поговорить, потом решили выявлять таких ребятишек в других детских больницах Челябинска, оказалось, некоторые, совсем здоровые, просто жили в больницах чуть не по году, такая была волокита с документами.
Поскольку государством это не было предусмотрено, ни одна больница не имела права (и не имеет до сих пор!) нанять штатную няню, вот и получалось, что ни нормальным уходом, ни воспитанием, ни развитием детей с социальным статусом заниматься в лечебных заведениях было некому. К ним относились как к какой-то обузе, а еще чаще — вообще никак к ним не относились. Не нужны они были никому, эти государевы дети, кроме, пожалуй, студентов-медиков, учившихся на них делать уколы и ставить капельницы.
Яна:
«Мы приходили и просто плакали, стоя над их кроватками, думая о том, каким кошмаром начинается жизнь этих детей. Помню, кто-то сказал: «Ну и зачем вам эти дети? Они же все пропащие, государство пусть им помогает…» А еще кто-то ввернул равнодушно: “Да чего с ними возиться? Все равно все на органы пойдут.” У меня от подобных разговоров лишь поднималась волна энергии, рожденной жалостью, сопереживанием и сочувствием. А потом жалость преобразовывалась в дело, потому что очень хотелось что-то изменить.»
Татьяна Щур, руководитель проекта:
«Наша неожиданная реклама сработала, в фонд стали приносить и питание нормальное, и подгузники, и игрушки. Мы старались как можно чаще приходить к детям, вечером ждали, когда они уснут, только потом уходили. И знаете, нас не очень-то жаловали поначалу. Ведь ребенок благодаря нам начинал меняться, отвыкал быть один, расцветал, эмоции появлялись — ну и, конечно, когда мы уходили, начинал плакать, требуя к себе внимания. Персонал был недоволен, а по большому счету получался полный бред — чем больше человеческого мы приносили в жизнь малышей, тем больше мы мешали врачам. И стало понятно, что надо организовывать постоянных нянь, волонтерами одними не обойтись. Первые деньги на зарплату няням дали наши английские друзья… Потом уже получили несколько грантов, так вот до сегодняшнего дня и довели проект. Власти родного города, увы, приняли в нем минимальное участие…»
Они лежали маленькими старичками в своих унылых кроватках молча и бесслезно и от полного одиночества сосали собственные руки
Сейчас в проекте «Больничные сироты» работают шесть дневных нянь на постоянной основе.
Вот отрывки из моих разговоров с ними:
«Вижу однажды, давно еще: стоит малышок на подоконнике, в окошко смотрит. Медсестра мимо идет, спрашивает: “Чего ты смотришь?” Он ей лепечет в ответ: “Маму жду”. А она вдруг как сдергивает его вниз со словами: “Нечего смотреть, нету у тебя мамы!” Сейчас, конечно, уже так никто с нашими детками не разговаривает.»
«Количество детей сильно колеблется, вот сейчас их восемнадцать, и все по разным больницам, а через несколько дней может стать в несколько раз больше. Я вот сегодня мечусь с этажа на этаж между Сонечкой с пневмонией и изъятым из семьи Степкой… Идеально, конечно, нам иметь мобильную бригаду нянь, но это несбыточные мечты.»
«У нас же особый контингент детей, они все травмированные. Однажды привезли мальчика лет четырех, папа на его глазах убил маму. Малыш так боялся, что не выходил из-за занавески.»
А она вдруг как сдергивает его вниз со словами: «НЕЧЕГО СМОТРЕТЬ, НЕТУ У ТЕБЯ МАМЫ»
«Большинство отказных детей — инвалиды, жалко их особенно, и ухаживать за ними нужно тщательнее, чем за обычным ребенком, а получается наоборот. Их и так жизнь не пощадила, ласки и заботы им во сто раз больше нужно, тем более, когда болеют и в больницу попадают, да где уж тут…»
«К нашим детям ведь почему еще больничный персонал так относился? Потому что понимали, что заступиться за них некому, это ж не домашние малыши. А мы стали жаловаться — и на отношение, и на то, в каком виде детей зачастую привозят из детских учреждений, раньше-то не фиксировали, если ребенок поступал в больницу с синяками. Ну кому ж лишний контроль нужен?»
«Первое время я плакала от жалости к ним, потом поставила барьер, сказав себе так: “Я поработала целый день, даря им любовь, заботу и ласку. Теперь я иду домой к своим детям.”»
Маленький Ильдар, изъятый из семьи. С ним были няни Валентина, Римма Ивановна и СашаФото: Общественное объединение "Женщины Евразии"
«Самое прекрасное — увидеть, как ребенок чему-то научился. Вот не умел сосать — и вдруг ты видишь, как он первый раз это делает! Это непередаваемо! А первые слова! Шаги! Я вот подпитываюсь от них. Я дарю им заботу и любовь, а они мне — детскую непосредственность. Я учусь у них бороться за жизнь. Как-то я разнюнилась из-за неудач бытовых, а потом посмотрела на детей, да и говорю себе: “Ты чего переживаешь-то? Перед тобой ребенок, у которого нет ни мамы, ни папы, а ты взрослая тетка. Смешно просто.”»
«У нас была девочка Полина, очень тяжелая, с ДЦП. И еще у нее отсутствовал сосательный рефлекс. Ее кормили в доме ребенка через зонд, запущена она была катастрофически. Мы убрали зонд и просто по часу сидели около нее, кормили. И она начала сосать. Сама. И это была победа.»
«В 2012 году я работала общественной няней в отделении патологии недоношенных и новорожденных. Когда я первый раз пришла в больницу и увидела малышей, комок встал в горле. В палате лежали восемь отказничков, каждому было необходимо мамино теплое слово, ласка, любовь, мамины нежные руки, но никакой мамы рядом не было, за жизнь малышей боролись врачи, медсестры, в общем, все, кроме самого главного человека… На попечении одной медсестры находятся по 20-25 детей, и каждому нужно дать лекарства, кого-то покормить через зонд или сделать укол. Но самое большое количество времени уходит на заполнение документации. Я знаю, что медсестры стараются уделить хоть немного времени деткам, но, к сожалению, это не всегда получается. Не потому что они такие жестокие, а потому что просто нет времени.»
«Как-то раз нам одна дама в горадминистрации, отказывая в субсидии, сказала, что наш проект вредный, потому что дети приучаются к рукам и потом не дают воспитателям в доме ребенка покоя. Почему-то государственные люди совсем не умеют думать о детях, которыми они распоряжаются, как о своих собственных. Умели бы — половина проблем ушла бы сама собой и навсегда.»
Не так-то много им на первых порах и надо, но они и этого не получают
«Честно вам скажу — не любят в больницах брошенных детей. Я это вижу по тому, как с детками поступают, когда нас нет — в выходные, праздники и ночью. Утром прихожу на смену, памперс с малыша снимаю, а он весит сто шестьдесят грамм и течет с него — значит, с вечера как надели, так и не меняли ни разу.»
«Самое трудное для меня было поначалу — привыкнуть к их психологическим и физическим особенностям. Дети из домов ребенка ненормально мало плачут, зато часто встают на четвереньки и раскачиваются, успокаивая себя. Проходит несколько дней — они оживают, смотришь — уже и глаза у него горят, и улыбается! Не так-то много им на первых порах и надо, но они и этого не получают. Я их всех люблю, профессионально совсем я не выгорела, у меня к каждому свой подход, знаю, кто чего любит — одного на бочок положить, а другому песенку спеть.»
«Поступают некоторые совсем малюсенькие, еще с прищепкой на пупе. И самое приятное, когда прямо из больницы их усыновляют. Это непередаваемо.»
Слева: Римма Ивановна с малышом c ДЦП Справа: няня Юля, больница ЧТПЗФото: Женя Козикова
Таня Щур в конце нашей беседы говорит:
«»Вы ангажированы», — кидали мне в лицо несколько раз в высоких кабинетах как обвинение. А я и не спорю, мы действительно ангажированы больничными сиротами! Знаете, почему? Потому что младенец, не получивший своей доли родительских объятий, колыбельных и поцелуев, вырастает с практически неизлечимой травмой, зарабатывает своеобразный “синдром Маугли” — патологическую эмоциональную глухоту, огромные трудности в общении с другими людьми, комплекс страхов и душевную черствость. Вам это любой психолог скажет, не задумываясь.»
Кому-то все равно покажется, что наличие няни в больнице, — это больше из области лирики, розовых соплей и баловства. Но вы представьте лишь на секунду, что это вашего малыша после операции и перевязок некому взять на руки, прижать, поцеловать, успокоить, чтобы хоть как-то облегчить боль, и что это ваша кроха лежит одна в кроватке со сбившейся простыней, и это ваш маленький синеглазик плачет и раскачивает себя из стороны в сторону, пытаясь убаюкать и успокоить. Помочь тут может только человеческая неконтролируемая государством доброта.
Со своей же добротой государство как-то не очень торопится: общественные организации много раз пытались добиться изменений в закон о медицинской помощи, чтобы няня в больнице была положена маленькому человечку без мамы так же, как ему положены воздух, вода и лекарства. Но не замечает этих попыток государство, не слышит одинокий детский плач, несущийся из всех больниц великой нашей страны сквозь черный мрак ночи и ледяное одиночество дня. Ухо государства глухо.
Пожалуйста, станьте и вы ангажированными, помогите проекту, продлите доброту. Без нее больничным сиротам станет совсем худо. 100, 200, 500 рублей — любая сумма очень важна. Еще важнее — ежемесячные пожертвования. В январе наступит новогоднее затишье, когда благотворительная активность снижается. Если вы оформите регулярное пожертвование прямо сейчас, проект продолжит работу в новом году.
