У Аркадия Аверченко есть рассказ «Слепцы». В нем молодой писатель, по волшебству ставший королем, озаботился судьбой слепых, которым жить в городе необычайно трудно — то лошадь не заметят, то обидит кто. Писатель издал указ, предписывающий «не допускать слепцов ходить по улицам без провожатых, а если таковых нет, то заменять их полисменами, в обязанности которых должна входить доставка по месту назначения». И очень собою гордился, пока не увидел из окна, как полицейские тащат куда-то сопротивляющегося слепца, подталкивая пинками и подзатыльниками. Возмущенный неисполнением указа, он повелел разобраться. Привели тех полицейских — они и отрапортовали, что, дескать, таков был королевский указ: «Всякого замеченного на улице слепца хватать за шиворот и тащить в участок, награждая по дороге пинками и колотушками». Выяснилось, что, пока указ шел из королевского кабинета до околотков, он постепенно, на каждой ступеньке, обрастал новыми подробностями, теряя изначальные, и в конечном итоге дошел до рядовых полицейских в виде сурового поражения слепцов в правах. Чем не энциклопедия русской жизни?
Как птицы-фениксы из пепла восстали два дня назад на московских просторах те самые околоточные — только теперь они называются сотрудниками столичных правоохранительных органов. Отросшими крыльями они бодро сграбастали десятилетнего мальчика, читавшего в центре Москвы «Гамлета», скрутили, запихнули в машину и увезли в отделение. Попытки мачехи воспрепятствовать были пресечены, а позже на нее даже составили протокол о неповиновении сотрудникам полиции. (Все-таки ранимость наших полицейских сравнима лишь с нежностью юной орхидеи в момент внезапных заморозков. Особенно по весне нежность наших правоохранителей заметна — то 6 мая 2012 года им нос поцарапают, то 26 марта 2017 случайно к голове беззащитного омоновца прикоснутся, то теперь вот 26 мая молодая женщина очень бестактно себя повела.)
Если бы сто лет назад Аверченко сказали, что в третьем тысячелетии российские законы будут исполняться с таким же «рвением», как и в его времена — он бы похвалил за такой шторм воображения. И даже помыслить бы не мог, что через сто лет слепцы-правоохранители умудрятся десятилетнего ребенка скрутить так, как скрутили бы пойманного с двадцатью килограммами тротила бойца ИГИЛ (организация, запрещенная в России. — ТД). Ладно — спасибо, что хоть наручники на мальчика не надели, мешок на голову не напялили, на капот машины не повалили с заломленными руками. Ничто человеческое, видно, им не чуждо.
Пусть юристы разбираются — на основании какого закона мальчишку повязали, и имеют ли извинения, которые потом принесли отцу ребенка, юридическую силу. Кстати, мальчику никаких извинений не принесли. Да и правильно — ребенок, он человек, что ли? Вот подрастешь, закончишь школу, институт, выйдешь в костюме и при галстуке на приличную работу — тогда и поговорим.
Кстати, мальчику никаких извинений не принесли. Да и правильно — ребенок, он человек, что ли
Больше всего в этой истории вводит в ступор не агрессивная тупость полиции (в конце концов, нам ли ей удивляться?), а неожиданно благостная реакция людей на нее. Думаете, соцсети взорвались возмущением? Да ничего подобного — не меньше, чем возмущенных, оказалось и тех, кто встал на защиту нежных полицейских и их «адекватного поведения». Мол, так и только так надо реагировать на мальчика, читающего Шекспира на улице рядом с открытым чемоданом. А уж тем более когда парнишка признался, что и правда собирал «Гамлетом» деньги — ну тут уж, извините, вообще все ясно. Тюрьма плачет по этому юному уголовнику, а родителей — сразу к стенке.
Обратите внимание, как часто в связи с этой историей были произнесены слова «попрошайка», «попрошайничество». Мерзкие, унизительные слова бросают в адрес мальчишки, который читал стихи за деньги. Что там думают по этому поводу его родители — неважно. Кто-то отпустил бы ребенка промышлять в центре столицы чтением Шекспира, кто-то — нет. Это дело родителей — и только. Но мальчик не воровал, не безобразничал — работал, причем без нарушения закона. Советского Союза давно нет, но дело его живет — люди в большинстве своем не могут даже помыслить, что работать можно не только с десяти до шести в офисе или на заводе, что не иметь записи в трудовой книжке — не преступление, что свободный труд не есть тунеядство, хотя и за тунеядство сажать вроде как перестали.
«Палочки должны быть попендикулярны», — утверждал Гаер Кулий, персонаж «Двух капитанов» Вениамина Каверина. Действительно — во всем должен быть порядок. Хочешь читать стихи прилюдно — запишись на курсы чтецов — победи на олимпиаде — выступишь во Дворце пионеров — закончишь ГИТИС — поступишь на службу в театр — начнешь получать зарплату. Тогда ты — работяга и настоящий чтец. А без этого — попрошайка. Или вот, скажем, культура. Хочешь денег от государства — старайся снять кассовое кино, чтобы было чем отчитаться перед благодетелями. В противном случае ты — попрошайка. С наукой — то же самое. Хочешь считаться в ответственных кругах ученым — сделай какое-нибудь открытие, которое потом люди будут использовать с радостью в труде и в быту. Ну вырасти, скажем, арбуз с шершавой коркой, чтобы люди на ней не поскальзывались. Или скрести слона с креветкой, чтобы электорат мог наслаждаться креветками круглые сутки. Не можешь? Ну, так ты и есть попрошайка. Это не говоря уж о благотворительных фондах — ходят с протянутой рукой, а «где деньги, Зин?» Кто-нибудь видел, чтобы они прибыль приносили акционерам? Тьфу на них, попрошаек.
люди в большинстве своем не могут даже помыслить, что свободный труд не есть тунеядство
Присмотритесь при случае, как реагируют люди на уличных музыкантов. Однажды в Барселоне я была свидетелем тому, как в подземном переходе пожилая пара закружилась в танго под музыку уличных музыкантов. К ним присоединилась еще одна пара. Потом еще. И еще. Через пять минут в переходе танцевало столько людей, сколько он мог вместить. Полиция прогуливалась неподалеку и, кажется, следила только за тем, чтобы партнеры не наступали своим дамам на ноги. Наш человек пробегает мимо уличного музыканта, потупив взор, словно спешит скорее скрыться от непотребства. Ему, как правило, неловко за музыканта. А потом тот же человек придет в консерваторию и будет аплодировать более удачливому коллеге того, из перехода. Ну правильно — у него есть запись в трудовой книжке, и играет он в специально отведенном для этого месте.
Тот же самый человек, наш человек, без малейшей неловкости умиляется деткам из телевизора, напомаженным и накрашенным, одетым как взрослые артисты — мальчики в бабочках, девочки с стразах, — поющим что-то из репертуара «Виагры». Ау, Москалькова, Кузнецова! Одна выходит на тропу борьбы с разрушителями детской психики, призывая запретить до 20 лет ходить на митинги. Другая бормочет что-то невнятное про полицейских, свинтивших мальчишку: «Я, конечно, понимаю, что полицейский не аниматор, но это же ребенок, завтра со всем разберемся». Околоточные из рассказа Аверченко берут вас в свою компанию без экзаменов, милые дамы.
А интересно — кто из них первым догадается поцеловать мальчика в живот?
