В Советском Союзе был большой отложенный спрос на монашество. С одной стороны, на приходах, а то и на тайных скитах (в деревенских домах или городских квартирах), существовали тысячи тайных монахов и монахинь и еще большее количество мирян, желавших монашеской жизни. С другой — в обществе, особенно среди интеллигенции, жило убеждение, что монастырская жизнь должна быть возрождена как часть национального культурного достояния. С третьей — новая власть считала правильным передать разрушающиеся монастырские памятники архитектуры Русской православной церкви (РПЦ).
Поэтому число монастырей, когда их разрешили, выросло взрывными темпами — в 50 раз за 30 лет. В СССР в 1985 году их было 18, а на начало 2016 года — 926 (455 мужских и 471 женский).
Иллюстрация: Анастасия Алексюк для «ТД»
При этом у РПЦ не было никакой программы по возрождению монашества. Решения об открытии монастырей принимали местные архиереи — епископы, архиепископы, митрополиты, а Священный синод их только утверждал.
Архиереи обычно хотели открыть в областном центре, где у них была резиденция, по одному женскому и мужскому монастырю. Первый должен был обстирывать епископа и шить облачения для духовенства, во втором был центр «духовного руководства» городскими прихожанами и ковались кадры епархиальных администраторов. Затем эти монастыри открывали где-то в пригородах «скиты» — несамостоятельные монастырские хозяйства, где в стойле стояла личная корова архиерея и паслась его любимая кобыла.
Плюс в области зачастую были значимые исторические монастырские комплексы, которые надо было занять с точки зрения как стратегической позиции, так и оправдания надежд губернатора на «возрождение православия». Это для начала еще пара монастырей — мужской и женский.
Уже к концу 1990-х четыре монастыря стали минимумом для среднего российского региона.
Из детей — в монахи
Когда монастырь открывается, туда должны прийти не только монахи, но и те, кто знает, как устроить монашескую жизнь, — а это целое искусство. Такой опыт был у тех, кто входил в руководящее ядро 18 действующих советских монастырей, то есть у нескольких десятков человек. Для руководства создаваемыми монастырями опытных монахов и монахинь из старых монастырей разбирали подчистую. Однако их не хватало. Настоятелями новых монастырей становились люди с минимальным монашеским опытом, а то и вовсе без такового.
Необходимые знания они получали из старых, наспех переизданных книг, пользовались советами и слухами, обходились собственным житейским опытом.
Не лучше была ситуация и с рядовыми насельниками. Первые монастыри имели возможность выбора и собрали под свою крышу лучшие кадры. В таких к концу 1990-х было уже по 50—100 монахов или монахинь, что полностью обеспечивало их потребности. Из речи патриарха следует, что в 2015 году в подчиняющихся лично ему «ставропигиальных» монастырях среднее число монашествующих было 65 для мужских обителей и 54 — для женских. Но, по моим данным, большинство новых монастырей и сегодня насчитывает менее десятка, а то и одного-двух полноценных насельников в монашеском сане.
в 1990-е Молодежь охотно «благословляли» на монашескую жизнь. между тем до революции молодого человека выдерживали в статусе послушника как минимум до 30 лет
Основные обитатели монастыря — те, кто монахами не является. Они делятся на две категории.
Первая — послушники, то есть те, кто имеет право надевать монашеское одеяние, «принят в братию», но в монахи не пострижен. Их относительно немного, поскольку нужда в полноценных монахах большая и их сравнительно быстро «стригут». Вторая — трудники, то есть те, кто, живя в монастыре, обязан работать (за деньги или за стол и ночлег), но еще далек от вхождения в монашество. Их много. Чаще всего это платные рабочие, бомжи, «странники» (включая беглецов от закона), а также люди, которые решили сделать в жизни «остановку».
Чтобы восполнить дефицит монахов, РПЦ в 1990-е использовала весь свой авторитет.
Молодежь всячески «благословляли» на монашескую жизнь. Это шло вразрез с дореволюционными традициями, когда молодого человека выдерживали в статусе послушника как минимум до 30 лет. Считалось, что в этом возрасте человек уже может принять осмысленное решение, чтобы потом не становиться «расстригой».
Из монастыря — в мир
Кризис наступил в конце 2000-х. «Сокращение количества стремящихся стать инокинями и иноками» и «недостаточный уровень канонического сознания насельников и даже руководителей монашеских общин» признал патриарх Кирилл. В то же время десяти лет жизни в монастыре для многих людей, пришедших туда молодыми, оказалось достаточно, чтобы пережить разочарование. Рай далеко, а проблемы близко — тяжелая физическая работа, строгий распорядок дня и армейская зависимость от самодурства начальства.
Об этом ярко пишет известный публицист игумен Игнатий (Душеин): «Думаю обо… многих, кто принял монашеский постриг и священный сан от рук красноречивого витии. Кто заплатил жизнью, психическим здоровьем или сломанной судьбой за свои иллюзии, за веру в «духовных» руководителей, за наивное предположение, что тем на них не наплевать. Они были еще мальчишками и не знали ни себя, ни тех последствий, которые их неминуемо ждут. Но тот, кто бросал их, как котят, в водоворот, он ли не знал?»
кроме выхода на приход из монастыря есть и радикальный выход — в мир. часто он сопровождается полным разочарованием в православии
Для мужчин в этой ситуации есть достойный выход. Поскольку подавляющее большинство монахов имеют священный сан, они могут уйти священниками на приход. Епископат такие кадры ценит. Во-первых, священник-монах имеет уже значительный церковный опыт, что выгодно отличает его от «новобранцев». А во-вторых, в случае чего его можно загнать на любой бесперспективный приход — не будет жалоб на невозможность прокормить семью. Монахиням сложнее: для них возможности пребывания вне монастыря формально ограничены архиерейской резиденцией. Но в реальности их могут взять и на приход — работа для квалифицированных кадров найдется.
Есть и радикальный выход — в мир. Зачастую он сопровождается полным разочарованием не только в монашестве, но и в православии.
Интернет переполнен рассказами расстриг о печальной монастырской реальности, заведенных на свободе семьях, новой работе и жизни в свое удовольствие.
Полной статистики нет. В самых благополучных, ставропигиальных монастырях (включая такие известнейшие, как Троице-Сергиева лавра, Валаам, Оптина пустынь, Соловки) дело обстоит так. Общее число подчиненных патриарху монастырей потихоньку растет, общее число монашествующих тоже.
При этом среднее число монахов на монастырь с 2010 года несколько снизилось, с 62 до 60, а на одного умершего в отдельные годы приходилось трое ушедших либо на приход, либо в мир (см. таблицу). В не столь престижных обителях дела, скорее всего, обстоят хуже. Фактически монашество из «призвания» превратилось для значительной части людей в вариант «жизненного опыта».
Старцы против архиереев
Монастырская братия часто признает начальником не архиерея и даже не назначаемого им руководителя монастыря, а неформальных духовных авторитетов — «старцев» и «стариц». Что представляют собой старцы, неплохо показано, например, в фильме Павла Лунгина «Остров». Для таких монахов бесы всегда рядом, и борьбу с ними следует вести, используя средства, которые многие сочли бы магическими: различные предметы, освященные на мощах святых, земля и песок с их могил и т. п.
Вот недавний рассказ настоятельницы Покровского монастыря в Москве Феофании (Мискиной) о том, как она начинала свою карьеру: «Это было трудное, но счастливое время… С 1995 года ездила на Даниловское кладбище к блаженной Матронушке, просила о помощи в делах, возила все важные бумаги, прикладывала их к могилке. Мы с сестрами даже кормили там прихожан пирожками — только чтобы Матронушка нас услышала и помогла. Брали песочек и потихоньку от арендаторов (которые не хотели съезжать. — Н.М.) сыпали его в помещениях монастыря. Читали акафисты Царице Небесной и святым, молились по ночам. Три года продолжалось противостояние».
Старцы (или «духовники» — в случае нахождения в священном сане) составляют ту часть церковного организма, которая не дает отпасть от церкви наиболее радикальным группам верующих. Старцы и старицы образуют сложные сетевые структуры. У основных старцев есть партнерские отношения между собой, личные духовные дети, среди которых настоятели и духовники различных провинциальных монастырей, настоятели приходов и даже архиереи.
«Ездила на кладбище к блаженной Матронушке, просила о помощи в делах, возила все важные бумаги, прикладывала их к могилке»
В монастырях эта неформальная иерархия завоевала большее влияние, чем епископат. Средний архиерей вынужден был с этим смириться. Он знал, например, что наместник его монастыря входит в клан одного из старцев, регулярно исповедующего постоянных членов Священного синода РПЦ. Или что другой наместник является духовным отцом для трети священников епархии. Или что игуменья третьего его монастыря остается подружкой монахини, перестилающей патриаршую постель. Кроме того, вокруг настоятелей значимых монастырей быстро начала клубиться светская публика — чиновники, бандиты, предприниматели. В результате со второй половины 1990-х архиереи монастырями де-факто не управляют.
Монастырско-туристический комплекс
Монастыри создавались как «реплики» дореволюционных богатых и многолюдных обителей. Если с точки зрения монашеского делания это удалось не вполне, то богатство и многолюдье во многих случаях налицо, особенно по выходным. Экономический рост 2000-х не обошел стороной и монастыри.
Основную роль тут сыграло государство. Оно все больше готово было тратить на «духовное». А храмы и монастыри были естественными получателями таких денег. Возрожденным монастырем удобно отчитаться перед избирателем. На государственном уровне существовала хорошо финансируемая программа помощи. Скажем, согласно недавнему расследованию о ставропигиальном Валаамском монастыре, на каждого из 80 монахов и послушников за последние 10 лет там пришлось 43 миллиона рублей государственных инвестиций. А на уровне начальников сохраняется мода собирать пожертвования на возрождение православия у частных предпринимателей. Пару лет назад РБК подробно рассказывал, как госкомпании и члены «списка богатейших» Forbes скидываются на московскую программу «200 храмов».
средний класс хотел куда-то вывезти своих детей на выходные кроме как к шашлыкам и водке. тут монастыри оказались кстати
В отреставрированные комплексы стало приятно заходить и мирянам. Российский средний класс, обзаведшийся новыми автомобилями, хотел куда-то вывезти своих детей на выходные кроме как к шашлыкам и водке. А в среднем российском регионе мест, куда можно поехать «с культурной программой» хотя бы на первую половину дня, немного. И тут монастыри и храмы оказались кстати.
А куда была проложена туристическая тропа, туда потекли и деньги. С середины 2000-х мой электронный почтовый ящик начал забивать спам, рекламирующий отдых выходного дня с выездом из Москвы. Он был явно предназначен для организованного развлечения рядовых работников заводов и офисов и включал автобусные туры, обеспечивающие сочетание визитов в храмы и монастыри Ивановской, Владимирской или Ярославской епархий с катанием на санях и ежедневными вечерними дегустациями продукции местных ликеро-водочных заводов.
В 2015 году мне довелось проехать по такому православно-туристическому маршруту — между старинным городом Верхотурье Свердловской области, в котором находятся два монастыря, и селом Меркушино, где располагается подворье одного из них.
Маршрут, заполненный микроавтобусами с «паломниками выходного дня» из Екатеринбурга и Нижнего Тагила, включал пару сельских храмов, новый рубленый придорожный храм у памятного камня, где торговали «фирменными» лесными травами и чаями, и финальную остановку в православной женской обители, где была возможность окунуться в холодный «святой источник». Последнее — типичная фишка подобных путешествий.
Так многие монастыри превратились в туристический бизнес. Для его обслуживания не надо большого количества монашествующих. Достаточно нескольких человек для ведения церковной службы и публичного представительства. Всем остальным — от администрирования до торговли — могут заниматься нанятые сотрудники, для приличия одетые в подрясники.
Автор — историк, социолог, ассоциированный научный сотрудник Исследовательского центра по изучению Восточной Европы при Бременском университете (Германия)
