Три смерти и одна жизнь

Через несколько дней Иру привели в онкологическую больницу. И там ей впервые стало страшно. «Если ничего серьезного, зачем мы тут?» — спрашивала она маму и плакала. Вокруг были дети в масках и без волос, и Ира в слезах хваталась за свои темные кудри. Иру с мамой оставили на ночь, обследовали, взяли биопсию и отправили домой. Через неделю пришел результат. Лимфома Ходжкина, четвертая стадия.

«Я даже не знала, что такое рак, никто в семье с этим никогда не сталкивался, — говорит Ира. — Я в детстве вообще никогда не болела». Врачи сказали, что на счету каждый день, и срочно назначили химиотерапию. А еще сказали, что отклонения были видны уже на первых анализах в сентябре. Но терапевт три месяца их просто не замечала.

Смерть первая

За полгода Ира прошла шесть курсов химиотерапии и один курс лучевой терапии в онкоцентре в Балашихе. Пришлось перейти на домашнее обучение, седьмой класс она закончила дистанционно. В июне ее отпустили домой и сказали прийти через три месяца на проверку. В августе обследовали и сказали, что все хорошо. Семья вздохнула с облегчением, кудри начали отрастать, Ира снова пошла в школу. А в октябре ей снова стало плохо.

Рецидив. Ира сначала ничего слышать не хотела про болезнь, отказывалась лечиться и проходить все это снова. Но мама заставила. «Ты должна лечиться и жить, чего бы это ни стоило», — повторяла она. Ира легла на противорецидивную химиотерпию.

«Как-то в больницу приехала профессор из Москвы, заведующая детским отделением в Центре детской гематологии, онкологии и иммунологии имени Димы Рогачева. Она отбирала детей с рецидивами, чтобы взять их к себе на аутологичную пересадку. Это когда у тебя из крови забирают стволовые клетки и замораживают. Потом тебе делают сильную химию, а затем пересаживают клетки назад, чтобы костный мозг смог восстановиться», — объясняет Ира.

Еще во время первых курсов химии мама ушла с работы и все время была рядом с дочерью. По всем больницам Иру с мамой возил дядя. Повез и в Москву. Там Ира прошла еще несколько курсов химии, и перед пересадкой ее отпустили на две недели домой. Через две недели дядя привез их в Москву, попрощался и поехал домой в Павловский Посад. А через день у мамы зазвонил телефон: дядя разбился насмерть.

«До пересадки оставалось три дня, и мама еле уговорила врачей отпустить нас на похороны, — вспоминает Ира. — Они боялись, что из-за стресса у меня упадут показатели крови, и пересадку придется отложить, а это опасно. Я поклялась, что вернусь через два дня, и мы уехали. Похоронили дядю».

Пересадка прошла очень тяжело. Ира ничего не могла есть, ее рвало кровью — начался мукозит во рту и проблемы с легкими. Маму иногда не пускали в палату, и тогда она дежурила в соседней — за стеклом с радионяней в руках. «Я помню, как она выбегала в коридор плакать, чтобы я ее не видела. А потом возвращалась и подбадривала меня. Врачи говорили, что, пока я не начну есть сама, меня не выпишут. Я очень хотела домой и очень старалась есть. Мама варила рис, это единственное, что я могла есть. Если съедала две ложки в обед — это была победа», — вспоминает Ира. Прошел месяц, анализы слегка улучшились, и их отпустили домой. К тому времени Ира весила 38 килограмм.

Еще до пересадки Ира закончила девятый класс на домашнем обучении и поступила в медицинский колледж. Насмотревшись на врачей, она тоже захотела помогать больным. Хотела стать хорошим специалистом, который не перепутает рак с аллергией. Осенью началась учеба. Жизнь снова налаживалась.

Смерть вторая

Когда в октябре маме стало плохо, и Ира с отцом вызвали «Скорую», они не знали того, что знала она. Страшный диагноз — лимфосаркома в четвертой стадии — мама узнала летом, во время Ириной пересадки, но никому не сказала. Ей важнее было спасти дочь. Когда маму увезли в больницу, Ире по-прежнему не говорили, что этот вид опухоли вылечить уже невозможно.

Маме становилось хуже с каждым днем. Она не вставала, начались пролежни. Постепенно она переставала узнавать окружающих. Ира взяла академический отпуск и сама ухаживала за мамой. Возвращаясь к действительности, мама повторяла: «Главное — ты живи во что бы то ни стало». Ира, папа и дедушка по очереди дежурили в палате. Ира не понимала, почему маме не делают химиотерапию. Врачи говорили, что в этом нет смысла, что мама ее просто не вынесет, но Ира надеялась до последнего.

31 декабря Ира была дома и резала салаты к новогоднему столу. Вечером дедушка пришел с работы мрачнее, чем обычно. Но сказал, что все хорошо. Семья встретила Новый год и собиралась на следующий день в больницу к маме. Ночью Ире приснился сон: они с мамой ходят по магазинам, а потом мама берет ее за руку и говорит: «Пойдем со мной». Но Ира не хочет идти, вырывает руку и плачет. Потом мама просто исчезла, а Ира проснулась. Поняла, что что-то не так, зашла в комнату к дедушке, а тот сказал: «Ира, мама вчера умерла».

«Ехать в похоронное бюро, заказывать гроб для мамы, выбирать одежду в шкафу, договариваться о месте на кладбище — это был ад. Меня не могли успокоить, я две недели не спала, хотя пила снотворное и успокоительное», — говорит Ира, сидя на кухне. Без слез, только сжимая руки до белых пятен.

Смерть третья

Наступила весна, Ира потихоньку начала приходить в себя, правда, все равно пила успокоительные. На восьмое марта у нее поднялась температура, врач прописал антибиотики, но они не помогли. Тогда Ира с дедушкой поехали в Москву, в центр Димы Рогачева. Там ей сделали томографию и ПЭТ. Снова рецидив.

Когда Ира услышала это слово, у нее потемнело в глазах. Только не это. «Мне как раз исполнилось 18 лет, а так как в центре имени Рогачева лечат только детей, мне посоветовали ехать в Петербург, в НИИ детской онкологии, гематологии и трансплантологии имени Раисы Горбачевой. Врачи сказали, что вместо новой химии меня будут лечить новым препаратом адцетрис, от которого не выпадают волосы, и который более точечно действует на раковые клетки. И я согласилась. Решила, что сделаю все, чтобы выжить. Ради мамы».

После смерти мамы папа уволился с завода и прекратил со всеми общаться. Закрылся у себя в комнате, перестал есть, сидел перед окном и смотрел в одну точку. Его ничего не интересовало, даже здоровье дочери. Поэтому в Петербург Ира поехала с дедушкой.

Когда тамошний профессор увидел Иру и ее историю болезни, он честно сказал: «Я не понимаю, как ты еще жива после всего, что с тобой было». Назначил пересадку костного мозга, начали искать подходящего донора в зарубежном регистре, так как в российском (он слишком маленький) не нашли. Но до пересадки нужно было пройти семь курсов адцетриса. Лекарство на много миллионов рублей купил фонд «Подари жизнь», за поиск донора и лекарства для пересадки заплатил фонд AdVita.

Семь курсов длились полгода, после каждого Ира возвращалась домой. После шестого курса, когда Ира была дома, папу увезли на «Скорой» и положили в больницу. Организм отказывал по всем фронтам. «Я приходила к нему и умоляла его собраться с силами и жить. Говорила, что мне предстоит пересадка, что кроме него у меня почти никого не осталось, что он мне нужен. Но он сделал свой выбор. Предпочел уйти за мамой. В декабре он умер, почти через год после нее. В соседней палате с той, где умерла она».

Ира поняла, что раз он сам не хотел жить, нет смысла переживать. У нее уже не было сил. Она, в отличие от отца, жить хотела, и с того времени это стало ее главной целью — выжить.

После седьмого курса ей назначили еще три, а потом еще курс обычной химии. Потом начали готовить к пересадке. AdVita предоставила ей комнату в квартире, где временно жили и другие пациенты клиники. К тому времени Ира уже жила в Петербурге одна. «Не хотела нагружать дедушку, ему тогда было уже 68 лет, к тому же он продолжал работать на «Скорой», ведь на одну его пенсию нам не прожить»,— говорит Ира.

Пересадка прошла хорошо. Через месяц Иру выписали на дневной стационар, но тут началась РТПХ. Реакция «трансплантат против хозяина» — очень частое явление после успешной пересадки. Донорский костный мозг прижился и начал воспринимать организм Иры как врага и атаковать его. Сначала пошла сыпь, потом отказало зрение. Ира почти ослепла, и AdVita оплатила ей сиделку. Был риск, что она останется слепой навсегда, но через два месяца лечения зрение постепенно начало восстанавливаться.

А затем началось воспаление почек. Его тоже вылечили. Когда в сентябре Ире сказали, что можно ехать домой, ее радости не было предела. Она полгода провела в той квартире в Петербурге. «Там я познакомилась с очень хорошими людьми, и хотя очень хотела домой, под конец было жаль с ними расставаться, — вспоминает Ира. — Мы много гуляли, ходили в музеи и вообще приятно проводили время вне больницы».

Уже два года у Иры ремиссия. Она живет с дедушкой, передумала учиться в медицинском — поняла, что за пять лет врачей и больниц в ее жизни было многовато. И поступила на отделение туризма. Хочет связать свою жизнь с путешествиями, занимается английским. Мечтает поскорее начать работать, чтобы дедушка мог выйти на пенсию. А еще пытается сдать на права. «Завалила площадку, не вписалась в параллельную парковку, перенервничала. Придется пересдавать. А еще город впереди!»

Когда смотришь на эту хрупкую девушку с темными кудряшками и большими карими глазами, в голове не укладывается, как она смогла все это пережить. «Если бы не AdVita, я бы сейчас тут не сидела», — говорит Ира. И улыбается.

У Иры огромное желание жить. Но часто одного желания недостаточно — нужны еще деньги, и много. Фонд AdVita помогает таким, как Ира, жить и бороться. Каждый год помощь от фонда получают несколько тысяч больных со всей страны.  И вы можете помочь им, сделав даже самое маленькое пожертвование. Деньги нужны на оплату реактивов, оборудования и расходных материалов, необходимых для бесперебойного лечения тех, кто самоотверженно сражается со смертью. Пожалуйста,  сделайте это сейчас, и таких побед, как у Ирины, будет больше.