Россия. Махачкала. 30 мая. Новобранец на республиканском сборном пункте военного комиссариата. Фото ИТАР-ТАСС/ Дмитрий Рогулин
«Мы на памятнике Вани так и написали: «Ушел и не вернулся», — говорит Анатолий, отец погибшего военнослужащего Ивана Ильина. — Для нас он все равно живой. Мы чувствуем, что он все еще нас защищает. А его вот защитить не смогли…»
«Не придали значения»
5 июля 2013 года военнослужащий Ильин в составе бригады из 28 человек был приказом командирован из части, где служил, в другую воинскую часть, в Чите, для проведения такелажных работ. Во время долгого переезда на новое место службы к ответственному за командированных с вопросами не обращался, вел себя незаметно.
6 июля 2013 года в течение дня занимался привычной хозяйственно-бытовой деятельностью. Предположительно. Поскольку сослуживцы не припоминают, был ли рядом Ильин и чем был занят. Но инцидентов не было, иначе бы заметили, — повторяют в один голос в показаниях.
6 июля 2013 года на вечернем медосмотре Ильин присутствовал вместе со всеми остальными. Правда, некоторые ребята вспоминают, что все они были уже готовы ко сну — в майках и трусах. А вот Ильин был в камуфляже. Но никто «не придал значения».
6 июля 2013 года после отбоя дежурный старшина рапортовал, что все служащие находятся в кроватях. Был ли в своей кровати Ильин? Большинство не обратило внимания. И лишь его сосед четко указал, что Вани на месте не было, а запасной выход из части весь день был открыт. В ответ на вскрывшуюся позже ошибку старшины тот ответил в показаниях, что «скорее всего, просто ошибся, ведь в спальных покоях было темно». Ну, не заметил…
7 июля 2013 около 00:30 патруль обнаружил Ильина у корпуса с рассеченными венами и в полуобморочном состоянии. Его отвели в медпункт. По словам сослуживцев, Ваня сказал: «Служить не буду. Друзья и близкие просто не поймут, если после всего я останусь на службе». Офицер из сопровождения Вани отмечает в показаниях, что тот «был подавлен», а рядовой из того же сопровождения пишет, что сослуживец «о чем-то усиленно думает, и это не дает ему покоя». Но военные не нашлись, что сказать, и не стали заострять на этом внимания.
7 июля 2013 примерно в 02:40 в хирургическом отделении у Вани с медсестрой состоялся обрывочный разговор: «Что произошло?» — «Суицид» — «Что, «дембеля» достали?» — «И они тоже». После этого юноша «заплакал навзрыд» (согласно ее, медсестры, показаниям), а медсестра привычно занялась оказанием сестринской помощи.
юноша «заплакал навзрыд», а медсестра привычно занялась оказанием сестринской помощи
7 июля 2013 года, после того как юноше зашили самые опасные раны, медики решили, что служащий может отправляться обратно в воинскую часть. И между тремя и четырьмя утра в пролете между третьим и четвертым этажом с неработающим светом Ваня вылетел в застекленное окно и при столкновении с землей «получил травмы, не совместимые с жизнью». Материалы дела, имеющиеся на сегодняшний день, не содержат достаточного объема информации, чтобы сделать какие-либо выводы о причинах случившегося с Иваном Ильиным. Он очень хотел служить в армии, мечтал попасть в ВДВ, занимался в военно-патриотическом клубе.
Всего один день
«Всего один день прошел с момента начала его командировки, — вспоминает Анатолий. — Один день. И мы до сих пор задаем себе вопрос: что же такого могло произойти за этот один день, чтобы Ване вдруг расхотелось жить? Ведь был же парнишка: и спортом занимался, и учился неплохо. Но что самое важное: он хотел стать офицером. Это он сам решил. Никто его не гнал. У нас тут рядом пограничное училище ФСБ. Так он два года ходил по выходным на подготовительные курсы. Вставал в шесть утра. В выходные! Покажите мне такого подростка, который на такое способен. Вместо компьютерных игр или тусовок. И ведь это было не кратковременное событие — пару раз сходил и забросил. Нет, это продолжалось два года. Он был настроен совершенно серьезно. Не прошел в итоге только по зрению.
Но в армию потом служить пошел без проблем. Все было спокойно, ничто не предвещало беды. Через полгода нам — родителям — приходит благодарственное письмо. Огромное, на официальном бланке. «Спасибо за сына». Нас вызывают с женой на торжественное поздравление. Да вы и сами в деле посмотрите: все характеристики отличные, без нареканий, без проблем, без отклонений. И вдруг он уезжает служить в Читу. И в первый же день. Понимаете? В первый же день все это случается. Среди этих брошенных зэковских бараков. В этой глуши и грязи. То есть происходит что-то такое… И мы до сих пор ничего не знаем. Ничего».
Вопросы без ответов
Действительно, в деле военнослужащего Ивана Ильина больше вопросов, чем ответов. Например, почему в училище и первой воинской части, где служил Ваня, все его характеристики в личном деле — исключительно положительные, показывающие его, как человека светлого и открытого. И лишь в документах из части, куда он был командирован на один день, он фигурирует в качестве мрачного, замкнутого, нелюдимого дикаря?
Почему следствием так никогда и не были проверены такие странные факты, как отсутствие довольствия (на которое Ваня жаловался родственникам, хотя по показаниям сослуживцев, якобы его получал), как наличие его кредитных карт у старших военнослужащих и надежда, что «станет спокойнее», «когда уволятся служащие предыдущего призыва» (как Ильин писал родным).
родители погибшего не были признаны в этом деле потерпевшими и не получили доступа ко всей информации по следствию
Почему родители погибшего военнослужащего не были признаны в этом деле потерпевшими и не получили надлежащего доступа ко всей информации по следствию? (Что вызывает отдельное недоверие к содержимому двухкилограммовой папки с бессчетным количеством противоречащих друг другу бумаг.)
Почему вдруг в первом протоколе обследования Вани указаны 13 горизонтальных, три вертикальные, две косые и еще пять особо глубоких ран, а в дальнейших документах фигурируют уже формулировки «10 порезов», а потом и вовсе «более пяти». (Заметим, что на основании противоречивых данных в документах родителям затем откажут в признании косвенной вины медиков в случившемся.)
Почему помимо оказания хирургической помощи пациенту с суицидальными наклонностями не была оказана также и психиатрическая или психологическая помощь?
Почему, в конце концов, зрелые люди, специалисты в своем деле, не могли с пониманием и вниманием отнестись к рыдающему молодому человеку?
Сам виноват
«Самый главный вопрос, который возникает в нашем деле, — это вопрос о непрофессионализме людей, находившихся рядом с Ваней, — считает Анатолий. — Все же видели, что человек в неадекватном состоянии, следовательно, специалисты, которые отметили его состояние, должны были принять кардинальные меры. А говоря простым языком — что-то такое уколоть, чтобы человек успокоился. Перестал быть опасным для себя. Должны были обследовать его, оставить на какое-то время под присмотром там, где помощь ближе. Где она вообще есть. Но гнать его в ночь, в ту же часть, где происходило то, что мучило нашего сына?! Тут же явно был психологический надлом. Но окружающие предпочли этого просто не заметить.
В итоге непрофессионализм и медиков, и представителей армии стоил человеку жизни. А потом еще и непрофессионализм следствия, которое так и не установило причину — истинную причину — гибели нашего сына. Потому что далеко не все возможные исследования были проведены. А когда виноваты все понемножку, то вроде бы как никто и не виноват, да?
когда виноваты все понемножку, то вроде бы как никто и не виноват
Мы так и не знаем, что произошло, потому что всем проще было отписаться, что это его собственные «загоны» и проблемы. Все у него в голове. Сам решил. Сам прыгнул. Сам виноват. Дело закрыто».
Фонд «Право матери», куда за помощью и юридической поддержкой обратились в отчаянии родители Ивана, отстаивает права семьи вот уже третий год. Многочисленные жалобы на недостаточные действия со стороны следствия и незаконные попытки закрыть дело помогли провести ряд дополнительных следственных процедур, но оказалось, что этого недостаточно. И гораздо проще дело закрыть, чем пытаться доискаться правды.
«Самое гнусное — нас даже не сочли потерпевшими», — бросает в разговоре Анатолий. И с ним соглашается юрист Фонда Надежда Кузина: «Помимо всех прочих нарушений и недочетов этого уголовного дела, в глаза особо бросается непризнание родителей погибшего при исполнении, доведенного до самоубийства военнослужащего, в качестве потерпевших. Это еще приходится доказывать, хотя вполне очевидно, что смертью сына родителям причинены глубокие страдания, моральный вред, нарушено их конституционное право на семью (причем безвозвратно). При этом в очередном отказе о возобновлении следствия было указано, что по факту родителям были предоставлены те же сведения, что они бы получили, будучи признанными потерпевшими. А эта юридическая трактовка неправомерна: и мы в Фонде воспользовались этим для очередного обжалования. Понятно, что родители ребят недостаточно подкованы для улавливания таких тонкостей, для чего и существуем мы — как в деле Ильиных, так и в прочих аналогичных делах».
На сегодняшний день в истории Вани осталась лишь одна инстанция — военная прокуратура. Шансов немного. Но юристы не оставляют надежды. Тем более что это не единственное такое дело. Работа фонда в большинстве уголовных дел ведется по статье «Доведение до самоубийства». И очень часто на бумаге оказывается, что сами же «инфантильные» и «неуравновешенные» 18-20-летние пацаны решаются на крайний шаг. И якобы никто их не подталкивает. Много вопросов остается без ответов. И родители так и не узнают, что же произошло на самом деле. Добиться же ответов можно лишь каждодневным многочасовым трудом по составлению жалоб, предписаний, рекомендаций. Представительством семей в суде. И на это фонду «Право матери» очень нужны деньги. Помочь в такой ситуации можете только вы и каждые пожертвованные 100 рублей, особенно, если вы оформите ежемесячное пожертвование.
«Нам важно, чтобы историю нашего сына узнали. Даже если в нашем деле прорыва уже не будет, — качает головой Анатолий. — Но он обязательно будет в других, если кто-то из родителей ребят, которых сгноили в армии, увидит в нас себя и вовремя обратится в «Право матери». Там обязательно помогут. Мы же, со своей стороны, просто обязаны поднять эту тему. Пусть другие увидят, что происходит. Пусть нас услышат. Сослуживцы простых ребят. Их начальники. Врачи, к которым попадают молодые солдатики. И тогда, может быть, на другом конце страны другой врач заметит человека, а не пациента. И все-таки сделает укол. И позовет психолога. И только после выздоровления пацана доставят в часть — внимательно и буквально за руку. Глядишь, хоть одному и поможет наша история. Живой останется».
