В большинстве преступлений, которые попадают в суд, виновник очевиден изначально, остается доставить его в суд. Это может сделать потерпевший, а может полиция. Но часто преступника надо сперва найти. Этим занимается сыскная полиция, которая к началу XX века возникает в большинстве развитых стран. С тех пор методы ее работы особенно не изменились: опрос свидетелей и агентов, слежка, прослушка и т. п. Все это красочно представлено почти в любом детективном фильме или романе.
Но найти и, возможно, задержать преступника — только полдела. Другая половина — юридически корректно уличить его в преступлении. Когда надежный агент рассказывает, что такой-то злодей в пьяном виде хвастался своим преступлением, полицейскому, который ведет расследование, этого достаточно. А судье, присяжным — конечно нет, тем более что привести этого агента в суд обычно невозможно. Поэтому с начала XX века формируется целая сфера знаний о том, как необходимо юридически корректно доказывать вину.
В американских детективах всегда есть два вида правоохранителей. Один — детектив, следователь, просто «офицер» (названия варьируются, потому что у каждого штата свои традиции), он ищет преступника. Другой — помощник прокурора, в маленьких городах — сам прокурор, он оценивает доказательства и решает, хватит ли их, чтобы убедить присяжных.
Прокурор является для детектива супервайзером. Их отношения — источник перипетий и конфликтов в литературе, кино и в жизни. Начиная от «я понимаю, что он убийца, но доказательств у вас нет, поэтому мы его выпускаем» и заканчивая «я понимаю, что он заслуживает пожизненного, но мы пойдем на сделку и посадим его за неуплату налогов на год, потому что наркоторговлю вы не доказали».
в Германии прокурор может вообще не доводить дело до суда, а сам назначить наказание
Так устроено везде в мире. Один ищет, другой представляет обвинение в суде. С вариациями, конечно; например, в Германии у прокурора широкое усмотрение — он может вообще не доводить дело до суда. Если обвиняемый признает вину, прокурор может сам назначить ему наказание.
Так было устроено и в Российской империи. Сложные дела там вели жандармы (которые занимались далеко не только политическим сыском, но и, например, выполняли функции современной транспортной полиции) и судебный следователь.
Сделано в СССР
Формально описанное разделение сохранялось даже в сталинские годы. Милиция ловила преступников и передавала их в суд или в прокуратуру. Но тут надо помнить, что многих наказывали не по приговору, а по решению внесудебного органа.
Основным таким органом было Особое совещание. По его образцу формировались региональные «тройки». Но была и масса других органов — комбеды, которые составляли списки опасных элементов, укрывающих хлеб и, по сути, во многих регионах обладали судебными функциями; органы контрразведки, которые во время войны могли без трибунала отправлять в штрафные роты; администрация лагерей, которая могла увеличивать срок, даже расстреливать (причем на больших стройках судебные полномочия администрации распространялись и на вольнонаемных). Есть оценки, что суды в сталинское время выносили всего треть приговоров по уголовным делам (включая и реальных уголовников, и политических). Остальное приходилось на внесудебные органы.
После Сталина был принят новый Уголовно-процессуальный кодекс, в котором была закреплена двухчастная структура следствия. По обычным делам есть милицейское дознание, которое передает дела в прокуратуру, а та несет их в суд. Никаких специальных юридических познаний от работника дознания не требовалось — это мог быть практически любой милиционер — чаще всего инспектор уголовного розыска или участковый. Прокуратура обладает широкими полномочиями— может давать дознанию указания, поручения и прочее. По сложным делам есть прокурорское следствие. Прокурор руководит группой следователей. А каждый следователь — группой милиционеров, которые ищут преступника.
Однако такая относительно логичная модель продержалась всего несколько лет. Уже в 1964 году в Уголовно-процессуальный кодекс внесли поправки, которыми было создано следствие в органах МВД. Организационно оно было отделено от оперативных сотрудников.
Строго говоря, существование прокурорского следствия тоже создавало конфликт интересов. В СССР и других соцстранах прокуратура — это такой надсмотрщик за всеми. И вот, с одной стороны, прокурор отвечает за то, чтобы его следствие шло быстро и результативно. С другой — за то, чтобы оно шло законно. То есть он сам себя контролирует.
В итоге вышло, что вместо двухчастной системы «милиционер/полицейский-прокурор» появилась трехчастная «оперативник-следователь-прокурор». В 2000-е в России эта система была доведена до логического конца. Прокурорское следствие было выведено в отдельную структуру — Следственный комитет, который подчинен президенту.
Иллюстрация: Анастасия Алексюк для ТД
Две головы хорошо, а три хуже
Как эта трехчастная система работает сегодня?
Расследование — в исконном, а не процессуальном смысле слова — то, что сейчас называется раскрытием преступления— ведет оперативник. Его задача — узнать, кто злодей. Он может использовать данные телефонных соединений, проверять скупки и ломбарды, использовать агентов и прочее. Он находит подозреваемого.
Тут оперативник приходит к следователю и начинает убеждать его, что доказательств достаточно, чтобы суд постановил обвинительный приговор. Если следователь согласен, то возбуждается уголовное дело в отношении конкретного лица или лицо привлекается в качестве обвиняемого-подозреваемого по уже существующему уголовному делу. Что важно: как только это произошло, оперативник, по сути, больше никакой ответственности за это дело не несет. Следователь может его о чем-то просить, но все понимают, что оперативник свою часть работы сделал.
Следователь в россии ничего не расследует. он лишь оформляет то, что уже сделал оперативник
И сделал он ее без контроля, участия и даже ведома следователя. Когда следователь получает пакет легализованных результатов оперативно-розыскной деятельности, он с ними уже ничего сделать не может: какие есть — такие есть. Если внезапно подследственный говорит, что дал показания под пытками, а героин ему подбросили, следователь оказывается в ловушке. Он уже перевел человека в статус подозреваемого или обвиняемого. Реабилитировать его — получить очень серьезный минус в отчетность (отрицательную «палку»).
Следователь ничего не расследует. Его основная задача — правильно юридически оформить то, что сделал оперативник. За этим оформлением наблюдает прокурор. Он утверждает обвинительное заключение, когда следователь заканчивает оформление дела. И он же подписывает статистические карточки, после чего каждое важное действие следователя (предъявление обвинения, передача дела в суд и т. п.) попадает в систему учета, и следователь зарабатывает положительную «палку». Так что следователь к прокурору прислушивается. И прокурору примерно понятна работа следователя — хотя бы по бумагам. Но работа оперативника, где и происходит реальное расследование (используя жаргон — раскрытие), для прокурора закрыта.
Система в принципе не может признать ошибку. Она не может «выплюнуть» подозреваемого, даже если он не виноват
К чему это приводит? Система в принципе не может признать свою ошибку. Она не может «выплюнуть» подозреваемого, даже если он не виноват. Потому что для всех это минус в отчетность и скандал.
Когда оперативник работает напрямую с прокурором, который несет дело в суд, между ними выстраиваются рабочие отношения. Прокурор может контролировать и отчасти направлять оперативника. Но у нас их надежно отделяет друг от друга следователь.
Как это поправить
Следствие как отдельный институт должно быть уничтожено.
Сейчас в МВД есть три вертикали: следствие, оперативные подразделения полиции и униформированная полиция (участковые, патрульные и др.). Криминальную полицию и следствие нужно слить, а Следственный комитет — ликвидировать и перевести сотрудников в полицию.
Тогда у нас появится универсальный солдат — оперативник, он же следователь, он же дознаватель, по простым делам смогут работать участковые, что они на практике нередко делают и сейчас. Руководитель такой объединенной криминальной полиции может распределять обязанности между сотрудниками так, как ему удобно. Кто умеет писать (бывший дознаватель-следователь) — пусть пишет. Кто умеет работать в поле (оперативник) — пусть работает в поле. Но статус у них должен быть одинаковый, и при необходимости они должны заменять друг друга. И каждый из них передает дело прокурору, который несет дело в суд.
У такой реформы есть оппоненты. Не все они вообще понимают, что у нас система работает как-то необычно. Во многих работах я встречал рассуждения о каком-то выделенном следствии в Америке, например. Ясно, что это просто неверное понимание терминов — никакого самостоятельного от оперативных служб следствия там нет.
Но есть и возражения по существу.
Во-первых, у многих есть убеждение, что следователь обязательно должен иметь высшее юридическое образование. А оперативники его часто не имеют. Если допустить оперативников до следствия, качество последнего упадет.
На самом деле это преувеличение. Следствие — рутинная процедура, никакого высшего юридического в подавляющем большинстве случаев там не надо. Человек после любого (в том числе неюридического) бакалавриата и, допустим, полугодовых курсов прекрасно может работать следователем. А если дело сложное и требует высокой квалификации, то по нему и сейчас собирается рабочая группа, куда входят прокуратура, следствие, руководство полиции. Могут неформально еще и с судом посоветоваться, хотя и очень аккуратно.
Во-вторых, у многих есть убеждение, что следствие обеспечивает более высокий уровень правовой защиты. Малограмотный полицейский и загруженный прокурор насажают людей в СИЗО, и они там будут томиться, пока суд найдет время разобраться и отпустить. А сейчас у нас более сложная система фильтрации: чтобы посадить человека, нужны визы следователя, начальника следственного органа и прокурора (иногда даже двух).
На самом деле никакой дополнительной защиты это не дает — скорее, наоборот, если решение принято коллегиально, персонально никто ответственности за него не несет. И отстаивать ошибочное решение они тоже будут коллегиально.
В-третьих, говорят, что система есть и кое-как работает, а вы сейчас все сломаете. Это отчасти правда — такую реформу меньше чем за полгода не провести. Но нужно взвешивать издержки и выигрыш. А выигрыш очевиден.
Автор — социолог, ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения при Европейском университете в Санкт-Петербурге
