В мае 2016 года на Эдуарда Ольмана завели уголовное дело по статье 119 УК (угроза убийством). Якобы он угрожал ножом соседям по коммунальной квартире. Несмотря на то что все сроки проведения следствия давно закончились, старика начинают допрашивать заново. Следователь хочет отправить его в психушку, так как «амбулаторным способом не представляется возможным установить его заболевание». Якобы он ничего не помнит и не осознает свои действия.
Чтобы разобраться в ситуации, я еду к Ольману, который живет в десяти минутах ходьбы от здания высшей власти на Дону — правительства Ростовской области. Старик встречает меня во дворе и говорит, что я перепутала дома, надо пройти вглубь старинного дворика. Здесь жил богатый купец. Он построил доходный трехэтажный дом. На верхнем этаже комнаты сдавались внаем, а на втором этаже, где живут Ольман и шестеро его соседей, располагались покои самого хозяина. У Ольмана комната — самая большая.
Мы идем по двору, Ольман берет меня под руку и заглядывает в глаза. Он мне рад радостью ребенка, которого неожиданно навестили. Снова и снова дотрагивается до руки, словно не верит, что в его одинокую квартиру с давно не мытым полом пришли гости. От такого визита он немного растерян, не знает, куда меня усадить: то ли на диванчик, то ли на стул около небольшого столика, где лежат футляр от его очков, баночка с лекарствами, засохшая булка, папки с документами.
Сто лет одиночества
Эдуард Ольман окончил в 1957 году областной физкультурный техникум, долгие годы преподавал в местном пединституте, получал почетные грамоты и медали. Всю жизнь его окружали люди. Когда ушел на пенсию, о нем иногда вспоминали. Даже губернатор Ростовской области прислал поздравление с Днем пожилого человека.
Но чем ближе подступала старость, тем меньше становилось рядом друзей и родственников. Когда Ольману перевалило за восьмой десяток, а жена умерла от бронхиальной астмы, наступило полное одиночество.
Ходить на общие ветеранские посиделки, организованные для галочки, ему не хотелось. Петь патриотические песни было противно. Хотелось движения, общения. Каждое утро он просыпался рано и шел по делам: к знакомому врачу, что делает ему линзы, или навестить часто болеющего друга Володю.
Однажды он решил вырваться из круга одиночества. Продал квартиру и купил ту самую злосчастную комнату в коммуналке с одной-единственной целью: хотел вернуться в счастливые детские времена, когда с матерью жил в коммуналке, где все были вместе, поддерживали друг друга.
Переехав в дом на улице Социалистической, 121, старик сразу же решил познакомиться с соседями.
Как Ольман разрушил мечту Татьяны Золотаревой
— Да, он заходил к нам, говорил, что хочет подружиться, — не возражает его соседка Татьяна Золотарева, что живет рядом, за перегородкой. — Но ему восемьдесят лет, а мы все молодые. Какие у нас могут быть общие интересы? Вечно лезет со своими разговорами. А че мне с ним говорить?
Осознание очередной жизненной катастрофы пришло к Ольману поздно — никто не хотел дружить со стариком. Более того, его поведение сочли навязчивым и неприемлемым в условиях жесткой, как в тюремном бараке, жизни в коммуналке.
Окончательно Ольман стал врагом после того, как отказался продавать свою комнату, когда другие жильцы договорились с покупателем, который планировал расселить жильцов и зажить по-барски в огромной квартире. Надо учитывать российскую законодательную казуистику. Если ты покупаешь комнату в коммуналке, то становишься заложником соседей: они имеют право преимущественного выкупа. Когда все соседи выставили на продажу свои комнаты, то должны были хотя бы известить Ольмана об этом, предложив ему первому купить их комнаты. Соседи этого не сделали. Но настойчиво предлагали старику как можно быстрее вместе с ними продать свою комнату.
— Понимаешь, он хотел все оформлять с помощью риелторов. А нам невыгодно продавать квартиру через риелторов: нужно платить комиссию, расходы возрастают, — доверительно рассказывает мне Татьяна, опираясь крутым боком на чей-то стол в общей кухне. За окном льет дождь, на кухне темно, выщербленные доски, на которых кое-где остались следы буроватой краски. Люди живут здесь десятилетиями. Растят детей, впитывающих неистребимый образ коммунального мышления.
— К нам приходила молодая пара, предлагали хорошие деньги. Да, деньги были очень хорошие, — Татьяна мечтательно поднимает глаза в потолок. — Но этот Ольман все испортил. Он не захотел напрямую продать свою комнату. А мы уже все были согласны. Потом он стал нас ругать, орать, матерился.
— Как он вас оскорблял? Можете вспомнить слова?
— Ну, — Татьяна поднимает глаза в потолок, вспоминая, — он говорил, — она снова задумалась, — свинья, — с облегчением выталкивает из себя слово.
Она говорит, что Ольман гонялся с ножом по коридору за семьей Завгородних.
«Это чмо наше!»
Иду к ним. Длинный извилистый коридор обит кое-где синими досками. Былые стены в черном пепле — так много повисло на них пыли.
— Это чмо наше! — соседка Ольмана, молодая женщина Евгения Завгородняя, на пороге своей коммунальной комнаты приходит в ярость. — Он больной на голову человек! Шизофреник! У него справка есть! Мы с ним ничего сделать не можем. Он кидался на меня, на моего мужа.
Лицо молодой женщины перекошено от ярости и ненависти. Она старается говорить тихо — за дверью спит ее маленький ребенок, но не может сдержаться.
— А почему он на вас набрасывался?
— Мы чаще всех жильцов находимся дома. В соседней комнате еще бабка лежачая, она не выходит, поэтому ей не попадает. Он на меня бросался с ножом и на мужа. А менты ничего не могут сделать, говорят, ему восемьдесят три года, еще помрет у нас в приемнике, хлопот не оберешься. Чмо он! Чмо! Мы хотим избавиться от него! Таких людей надо изолировать от общества! Все, что он говорит, вранье! Его надо выселить из коммуналки! Лечить в психушке! Отправить в дом престарелых!
Спрашиваю Евгению, где Ольман бросался на них с ножом.
— В коридоре.
— А вы шли вместе с мужем?
— Что вы ко мне пристаете? У меня ребенок спит, — вдруг резко обрывает разговор Евгения. — Ольмана скоро заберут в психушку.
— За что?
— Он с ножом кинулся на Татьяну.
Что произошло майским днем 2016 года
Версия главной потерпевшей Татьяны Золотаревой.
— Я стояла на кухне, хотела вытрясти грязную клетку — у меня живет попугай, — Татьяна показывает рукой в сторону балкона. — Он подбежал, стал кричать, схватил меня на руки. Я тоже стала орать. Сбежались соседи. Ольман бросил меня и убежал.
Версия Ольмана.
— Я готовил на кухне, она подошла, стала задирать меня специально. Якобы я сказал ей «зарежу». Глупость какая-то! Дикость! Мы живем рядом, бок о бок сталкиваемся в коридоре. Эх! Здоровья нет! Сейчас я не готовлю на кухне. Выжили меня оттуда. Питаюсь в столовой.
В обоих рассказах никак не фигурирует нож. Откуда же он взялся в уголовном деле?
— Да нож у него всегда лежит вот тут, на столе, — Татьяна машет в сторону столика. — Вот сейчас тоже лежит.
— Следователи не изъяли этот нож в качестве вещественного доказательства?
— Я не знаю, — отвечает Татьяна. — От Ольмана нужно избавиться. Начальник полиции обещал, что его поместят на обследование в клинику, а потом отправят на принудительное лечение. Свяжут и отправят, если будет трепыхаться. Жалко, что у меня вторая свидетельница умерла этой зимой от воспаления легких. В суде будет сложно.
Карательная психиатрия
По версии следствия, в мае 2016 года не удалось установить психическое состояние Ольмана амбулаторным способом. Сегодня делу снова дан ход. Хотя по закону в течение двух месяцев со дня совершения преступления предварительное расследование должно быть завершено. Но спустя год и три месяца, когда все сроки истекли, в Кировском отделе полиции почему-то снова решили взяться за Ольмана и назначить ему принудительную экспертизу в стационарных условиях.
— Как это будет выглядеть? — спросила я источника в правоохранительных органах.
— Человека, если он не согласится добровольно ехать в психушку, свяжут с помощью специальных подручных средств. Отправят в лечебное учреждение. Будут колоть успокоительные. Насильно.
Худые руки старика, что пожимали мне на прощание руку с такой добротой и искренностью, затолкают в смирительную рубашку. Свяжут тугим, умелым узлом. Санитары умеют это делать. Их специально обучают усмирять неугодных.
Ольман уверяет меня, что дело давно списано в архив. Это не так. Он заблуждается. Потому что никаких оповещений, никаких звонков или документов от следственных органов он не получал. Показывает мне обширную переписку с правоохранительными структурами, которую бережно хранит. Ни одного документа из Кировского отдела полиции среди них нет. Он не знает, какой дамоклов меч завис над его головой: уже готовится постановление о направлении его в стационар психбольницы.
Звоню Валерию, сыну Ольмана. Он живет в соседнем городе Новочеркасске.
— Вы знаете, что отца могут насильно забрать в психушку?
— Давно у него не был. Я устал от их бесконечных ссор. Может, его подлечат в больнице? Слишком он стал беспокойный.
— И вы думаете, что беспокойство и одиночество можно вылечить насильно?
Сын старается не злить соседей отца. Гарантом хоть какой-то безопасности для пожилого человека он не может служить. В России отсутствует опыт и реальная практика социализации пожилых людей. Если какому-то старику повезет, им занимаются родственники, которым тоже зачастую бывает нужна психологическая помощь.
Адвоката, чтобы противостоять полиции, у Ольмана нет. Обзваниваю адвокатские конторы.
— А он сможет заплатить за нашу работу? У него деньги есть? — спрашивают везде. Ищу бесплатного адвоката. Десять телефонов, указанных в перечне адвокатской палаты, не отвечают. Наконец, нашла Елену Полищук, она может оказать бесплатную помощь только один раз в месяц, 20 сентября.
— Следователь решила пойти по легкому для себя пути, — говорит адвокат Елена Полищук. — Если выяснится, что человек невменяемый, она закроет дело, отправит человека на принудительное лечение. Мы поможем старику.
Звоню в Ростовскую еврейскую общину — там просят дать сведения об Ольмане, обещают помочь. Но на следующий день телефон общины не отвечает.
Звоню в Министерство спорта Ростовской области.
— А что вы от нас хотите? — недоуменно спрашивает секретарь министра. — Ну позвоните Серову, заместителю министра.
— Я ничем помочь не могу. Я не знаю этого человека, — отвечает Николай Серов.
— Хотя бы навестите его, он ведь полвека был спортсменом, — прошу Серова, но он вешает трубку.
Завтра пойду снова к Ольману — он не отвечает на мои звонки.
***
На следующий день к Ольману пришли полицейские, долго его уговаривали поехать в областной психдиспансер. Он никому не мог позвонить — нечаянно разбил телефон. Соседи с удовольствием наблюдали, как полицейские повели старика в машину. Ольмана привезли в психдиспансер центральной городской больницы. После диспансера его отправят в психбольницу на принудительное лечение.
Собираю пакет с едой, иду к Ольману.
Решетки. Решетки. Решетки. На окнах, дверях, между этажами.
Ольмана выводит медсестра. Он бледный, небритый, подавленный.
— Помоги мне, вызволи отсюда! Мне нужен телефон. Никого рядом не было. Меня уговорили поехать сюда.
Звоню сыну Ольмана. Тот начинает кричать, оскорблять отца, говорит, что сотовый телефон отцу не купит. Бесплатный адвокат требует денег.
Звоню в еврейскую общину. О чудо! Там, наконец, берут трубку и обещают помочь Ольману: найти ему хорошего адвоката и принести телефон.
Сохранить
Сохранить
Сохранить