Я имел счастье. Счастье быть знакомым и даже немножко дружить с первым главным врачом первого московского хосписа Верой Васильевной Миллионщиковой. Она сама позвонила мне лет пятнадцать назад и сама предложила знакомство. Сказала, что у нее рак. Что она сама отправляется пациенткой в собственный хоспис. Что всю жизнь мечтала умереть именно от рака, потому что эта болезнь дает собраться с мыслями и завершить земные дела. Сказала, что вот, мечта сбывается. Но только не на кого оставить хоспис, — Вера Васильевна спокойно говорила про то, что будет, когда она умрет, — решила оставить на дочь Нюту, и Нюте нужно помочь. Поможете?
Я тогда был уже довольно опытным журналистом, писавшим на социальные темы, а дочь Веры Васильевны Нюта вовсе еще не была тем термоядерным мотором паллиативной помощи, которым является сейчас, а была пухлощекой девочкой. Мы встретились поговорить, и я влюбился, но не в девочку, а в пожилую женщину — в Веру Васильевну.
И у меня было десять лет счастья. Это странно звучит, но я любил ходить в хоспис. Самым уютным местом на земле мне казался кабинет Веры Васильевны. Я входил, садился в кресло, получал чашку чая, мы болтали обо всем на свете, а в голове у меня был словно легкий блаженный звон.
счастливый звон, который всякий раз возникал у меня в голове от общения с Верой Васильевной, был счастьем смертного
Иногда Вера Васильевна переезжала из кабинета в палату, потом ей становилось получше, и она опять перебиралась из палаты в кабинет. Но общение с нею было неизменной радостью.
Я не очень понимаю, в чем секрет. Видимо, в снисходительности. В доброжелательном Верином понимании, что вот, человек умирает. А раз умирает, то можно его понять. Можно простить ему дурной характер, капризы, глупость, малодушие, пьянство — что угодно — умирает же.
Полагаю, этот счастливый звон, который всякий раз возникал у меня в голове от общения с Верой Васильевной, был счастьем смертного. Я не умом понимал, а всем своим существом чувствовал, что случись мне умирать на руках у этой женщины, то я буду прощен. За все. За что угодно.
Во время прогулки в Первом Московском хосписе имени Веры МиллионщиковойФото: Павел Смертин/ТАСС
Когда я выходил из кабинета главного врача и общался с сотрудниками хосписа, разговаривали мы тоже в основном о Вере Васильевне. Сотрудники беспрестанно рассказывали о ней. Любимая моя история назвалась «Вера и Гитлер».
История такая: однажды какие-то знакомые позвонили Вере Васильевне и попросили принять в хоспис их родственника, который умирал от рака и мучился от боли.
— Везите, — отвечала Вера Васильевна.
— Вы знаете, — продолжали знакомые, — он очень милый человек, мухи не обидит. Никогда не жалуется.
— Везите-везите, — повторила Вера.
— … очень образованный, очень интересный собеседник, при этом скромный…
— Да везите же!
— … и очень доброжелательный, интеллигентный, мягкий…
— Да хоть Гитлер! — воскликнула Вера. — Везите!
И в этой ее готовности оказывать последнюю помощь кому угодно, хоть Гитлеру, выражалось для меня Верино кредо, от которого в голове у меня непременно звенел как будто утешительный колокольчик.
А потом у меня заболела мама. Раком мозга. Глиобластомой.
Это были четыре самых мучительных года в моей жизни.
Главное, выяснилось, что сколько бы я ни писал про онкологию и паллиативных пациентов — я не готов. Никто не может быть готов.
Не реже раза в неделю я звонил Вере Васильевне или приезжал к ней в гости и спрашивал, что мне делать. Что мне делать, если мама совсем перестала двигаться, и я сорвал спину, ворочая ее, и отец тоже сорвал спину.
Что мне делать, если мама перестала есть? Как мне накормить ее?
Что мне делать, если мама стала дышать с клекотом?
Что мне делать, если из дома пропала крупная сумма денег? Должен ли я грешить на сиделку? Или это отец, измученный четырехлетним уходом за мамой, сам спрятал куда-то деньги и не может вспомнить.
На все эти вопросы Вера Васильевна отвечала мне терпеливо и так, что после ее ответов усталость оставалась, но отступало отчаяние.
Однажды я позвонил и спросил:
— Вера Васильевна, я больше не могу. Я чудовище?
— Нет, — отвечала Вера. — Вы не чудовище. Вы просто устали. Усталость родственников — это показание для госпитализации в хоспис. Привозите маму. Вы сможете быть с ней хоть двадцать четыре часа в сутки, а тяжелую работу за вас будем делать мы.
Последний раз я позвонил Вере Васильевне, когда мама умерла. Я позвонил, спросил, что мне делать, и получил подробную инструкцию, включавшую телефон честного похоронного агента.
Главный врач Московского хосписа № 1 Вера МиллионщиковаФото: PhotoXPress
Вскоре после моей мамы умерла и Вера Васильевна. Теперь мне некому звонить, если кто-нибудь из родственников или я сам заболеет чем-нибудь онкологическим. И у меня не поднимается рука стереть в записной книжке Верин телефон.
Вернее, нет. Было некому звонить. А теперь опять есть. Созданный Верой Васильевной и названный в ее честь фонд «Вера» организовал горячую линию — такой номер телефона, куда может позвонить любой человек, который болен раком или чем-то еще, у которого больны родственники. Задать все эти вопросы, которые задавал я. Получить от специалистов толковые и доброжелательные ответы. Потому что нельзя быть готовым ко всякому обстоятельству тяжелой болезни. Потому что любому онкологическому больному и любому его родственнику то и дело нужен ответ на вопрос: «Что делать, если?..»
На горячую линию паллиативной помощи каждый месяц звонят не меньше четырехсот человек. Я не хочу вас пугать, но однажды позвоните и вы. Я тоже думал, что много знаю про рак. Тоже, пока мама не заболела, думал, что справлюсь. На самом деле нет. Телефонные консультации стали для меня необходимостью.
Номер линии: 8-800-700-84-36. Звонок бесплатный.
Чтобы горячая линия работала, чтобы пятеро специалистов днем и ночью отвечали на вопросы про болезнь — нужны деньги. Всегда будут нужны. На нашем веку уж точно люди будут тяжело болеть, а их близкие всегда будут растеряны и подавлены.
Ваше даже небольшое, но ежемесячное пожертвование позволит горячей линии работать. Днем и ночью на ваш вопрос: «Что мне теперь делать?» — ответят.
