Дети сторожа истории

Я как-то всегда осознавал опасность того, что он делает. Но никогда не представлял, как это будет в реальности. Тот день его ареста, когда я буду сидеть в преподавательской, а мимо меня будут бегать все наши учителя, суматошно звонить в пятьдесят разных мест, — это было похоже на кошмар. Ужасное, абсурдное обвинение.

София Панкевич, 20 лет

Выпускница, режиссерская мастерская

София ПанкевичФото: из личного архива

Когда мы были у Дмитриева дома в первый раз, он давал интервью одной из наших выпускниц, которая собиралась снимать про него фильм. Мы устали, и один парень уснул в кресле. Дмитриев взял кошку и бросил в него, мол, нечего спать. Бедняга так перепугался. Тогда он был еще жестковат, мне кажется, с годами стал мягче, и Наташа повлияла на это.

Для проекта «Скрытая история» я ездила два раза на Соловки и семь раз в Лодейное Поле. Меня там уже все местные бабушки знали, в гости звали, чаем поили. В Лодейном Поле я была контактером — это человек, который отвечает за связь со всеми партнерами экспедиции. И еще, когда мы общались с местными жителями и узнавали у них о предполагаемых местах захоронений, я все это записывала. Дмитриев мог любую бабушку вывести на нужные факты и меня учил. Не спрашивать напрямую, где здесь расстреливали, так ничего не добьешься, а выяснять приметы, каких мест люди боялись, чем в детстве пугали, куда не разрешали ходить.

Лодейное Поле — это столица Свирьлага, комплекса исправительных лагерей 1930-х годов. Когда мы первый раз приехали, оказалось, что это город как будто без истории, потому что большинство людей даже не знали про лагеря. Мы ездили в ближайшие поселки и собирали информацию. Мне этот процесс нравился.

Но больше всего меня поразил Сандармох. Я не раз была и на Бутовском полигоне в Москве, и на мемориальном кладбище Левашово под Питером. Там головой понимаешь, что происходило, и таблички есть, и кресты стоят, но сердцем как-то не чувствуешь. А Сандармох потряс до слез. Посреди леса стоит камень с надписью «Люди, не убивайте друг друга», которую сделал Дмитриев. Такая простая фраза, а в ней столько смысла. Нет забора или каких-то ограждений, просто лес. И таблички с именами погибших на деревьях. Это удивительно. Эта тишина и эти могучие-могучие сосны. Дмитриев не вмешивался в природу, здесь осталось все как было. И ты идешь и понимаешь, что видишь то же, что видели эти люди.

У меня всегда были проблемы с историей. Я как-то спросила Юрия Алексеевича, как правильно изучать историю, чтобы паззл сложился. Он мне тогда сказал — через людей, через свой род и предков. И правда, когда я этим занялась, узнала много нового о своем деде и прадеде и о том, как на них отразились революция и сталинские репрессии. И поняла, что это касается и меня.

Одна из идей киношколы заключается в том, что социальные проекты очень важны именно для подростков. Когда ты переживаешь непростой период взросления, тебе кажется, что ты предельно одинок и тебе хуже всех. В киношколе было три больших проекта: работа с наркоманами и заключенными, с сиротами и больными, а также с историей. И когда начинаешь в это погружаться, оказывается, что в мире много проблем страшнее, чем твои собственные. Это сразу приводит мысли в порядок. Оказывается, вокруг еще что-то существует, помимо тебя самого.

Вообще, киношкола — это особое место. Я уже выпустилась и сейчас учусь в Школе Родченко на фотографа, но все мои друзья, с которыми мы пережили эти экспедиции, останутся, наверное, навсегда. И Юрий Алексеевич, и отец Матфей, скитоначальник Свято-Вознесенского скита на Соловках, и, конечно, Наташа.

Когда мы впервые познакомились, то сразу же подружились. Очень веселая, позитивная егоза. Мы вместе с Сашей Кононовой по очереди были с ней и очень сблизились. В марте 2016 года даже приезжали к ней на день рождения из Москвы в Петрозаводск. Юрий Алексеевич устроил ей сюрприз, она не знала, что мы приедем. Это была фантастика. А потом и она приезжала в Москву и жила у Саши.

А еще он ее крестил на Секирной горе, и это очень символично. На Секирной горе находилось самое страшное место на Соловках — штрафной изолятор. В 2005 году Дмитриев и отец Матфей обнаружили безымянные могилы заключенных и годом позже обустроили там мемориальное кладбище. С тех пор каждый год студенты киношколы туда ездят и помогают ухаживать за кладбищем.

Я помню день крещения. Было очень холодно и пасмурно. Но храбрая Наташа спокойно погрузилась в озеро, в котором ее крестил отец Матфей. А когда обряд закончился, вышло солнце, и небо стало ясным. Мы все почувствовали присутствие Бога. Это был один из лучших моментов в моей жизни.

Отец Матфей готовится крестить Наташу у Секирной горыФото: София Панкевич

Ни за что на свете, ни на долю процента, никогда, ни за что я не поверю в это чудовищное обвинение. Мы много лет приезжали и жили с ними рядом все вместе, и всю эту любовь к дочери, которая у него есть, мы наблюдали своими глазами. И Катю я знаю, его взрослую дочь, и ее детей.

Я сама ходила долгое время к остеопату, и он тоже фотографировал меня сбоку, спереди, сзади, я не вижу в этом ничего такого. Ему нужно было отслеживать улучшения в спине, это обычная практика. Дмитриев для стольких людей так много сделал, тысячи имен вернул из небытия, а тут такое. Просто это огромное адское испытание для него, для всей их семьи, для Наташи. Но я уверена, там, наверху, все знают, поэтому в конечном итоге все будет хорошо.

Андрей Быков, 19 лет

Выпускник, режиссерская мастерская

Андрей БыковФото: из личного архива

Когда я поехал на Соловки в 2016 году, то уже выпустился из киношколы. Перед тем, как ехать, принято с преподавателями обсуждать личные цели на поездку. У меня их было две. Во-первых, разобраться со своими взаимоотношениями с религией. Ведь Соловки — особенное место, там есть отец Матфей, который встречается со студентами и отвечает на все вопросы. Тогда я был типичным подростком-атеистом, который относился к религии скептически и агрессивно даже. А во-вторых, я очень хотел прикоснуться к теме репрессий и поработать с Юрием Алексеевичем. Дико рад, что удалось, ведь это был последний год, а потом его арестовали.

В экспедиции у меня была должность кострового. Я вставал вместе с завпитом за час до общего подъема, он готовил все для еды, а я разводил костер. Потом вставали остальные, Дмитриев всех гнал на пробежку, потом была планерка, и люди расходились по своим работам. Нам с Ильей (Логвиным) Юрий Алексеевич дал по лопате и повел копать.

Копали мы три дня. Было очень тяжело, солнце пекло, грунт тяжелый. К середине первого дня мы были без сил. А Дмитриев только подшучивал: «Эй, волчары, ну че вы! Моя бабушка и то бы это уже давно вырыла!» И мы брали лопаты и шли дальше копать.

За два дня мы ничего не нашли. На третий было тяжелее всего. И вот мы вырыли яму, метр на метр примерно, там приходилось коряги и булыжники ломом выкорчевывать. И тут Илья закричал: «Ай, это же рука». «А ты что там хотел увидеть?» Из почвы показалась кисть, мы откопали полностью, он вытащил фрагменты человеческого скелета. Меня очень поразило тогда, с какой невозмутимостью, любовью и профессионализмом он с этим обращается. «Ну, иди сюда, мой хороший», — говорил он. Рассмотрел и продолжает: «Так, ну это явно 30-40 лет, судя по всему, мужчина. Скорее всего, 1939 год».

Мы решили, что нашли новое захоронение, потому что таких проседаний было штук 15. Решили пока закопать все обратно и начать обустройство этого места, чтобы, может, через год туда вернуться. Страха от найденного я не испытывал — это было скорее экзистенциальное потрясение. Как будто история встает прямо перед тобой. Был человек, как-то жил, а теперь это просто кости. И ты — тоже такие же кости, которые будут лежать в земле. И такое искреннее желание, чтобы эти кости обрели память.

Юрий Алексеевич рассказывал очень много историй. Эх, если бы я тогда их записывал! Про Сандармох, как он открывал первые захоронения, сколько людей помогало. Рассказывал, что в последнее время у него странное ощущение, что какие-то силы противятся его работе, что не хотят, чтобы публиковали имена нквдшников. Что у него плохое предчувствие.

А еще у нас был прекрасный разговор с отцом Матфеем. Он оказался не каноническим священником, а таким мужичком, который очень религиозный и знает свое дело, но при этом простой и человечный. Мне это безумно понравилось. Мы сидели у костра, и у нас начался спор по поводу отстаивания чести. Я с позиции подростка-максималиста говорил, что, если мою мать кто-то оскорбит, я обязан дать ему в лицо, чтобы защитить ее честь. А он в ответ: «А что такое честь? Если кто-то назвал вашу мать проституткой, она разве становится ей? Это все человеческий страх, что про вас подумают окружающие, а какая разница, что подумают, если это неправда?» Он говорил, что это просто деструктивное растрачивание эмоций на ненужную болтовню. Я ему в ответ про Пушкина и Дантеса, а он снова про спокойствие и уверенность.

И очень зацепило, как он говорил, что Бог — это обязательно любовь. Что православные активисты и РПЦ — это не религия, а государственные институты, которые не представляют ее в целом. Что одно дело — Бог, а другое — сектантство, которое к любви не имеет никакого отношения. Этот разговор довольно много в моей голове изменил. Дмитриев тогда сидел молча, изредка подхихикивал. Будучи глубоко религиозным человеком, он мало говорил об этом вслух.

Поиски захоронений. Дмитриев с помощью специального прибора смотрит, есть ли что-то под землей. Колышки нужны для отметки территорииФото: София Панкевич

Оба моих запроса — и религия, и репрессии — нашли ответы в той поездке. Нет, я не стал ни православным, ни специалистом по истории, но все это глубоко проникло в меня. Сейчас со знанием этого контекста я по-другому ощущаю то, чем занимаюсь у себя на режиссерском в ГИТИСе. Мы читаем там много стихов, и я по-другому теперь понимаю то, о чем писала Ахматова. Или вот строчки Мандельштама:

Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.

Это такой ужас, его предчувствие ареста. В какой-то момент у меня по результату всего этого что-то сдвинулось в голове, и я понял, какой абсурд происходит сейчас в стране. Кроме Дмитриева, почти никто этим не занимается. Огромный третий этап Соловков захоронен вообще без памяти, просто осквернен, закопан кучами где-то, и занимаются этим от силы несколько человек в России. Всем просто плевать, а имена людей, их расстрелявших, так долго не хотели рассекретить.

Какое же это дурацкое, сфабрикованное дело. Есть ощущение, что это очень кому-то надо. Кому-то Дмитриев очень мешает. Как будто кто-то специально постарался, чтобы это выглядело попозорнее и дискредитировало его в глазах общества. На мой взгляд, это просто стыдно. Любой, кто знает его и Наташу, скажет, что это полнейший бред сотого уровня. Как можно не видеть, как он любит свою дочь и свое дело. При всем его непростом нраве, это абсолютно честный и добрый человек.

Наташа — очень боевая девчонка, такая пацанка — в хорошем смысле слова. Очень открытая, легко идет на контакт, и очень у нее включены мозги. В любой ситуации она придет и скажет: «Так, что вы тут тупите, давайте сделаем вот так!» И умеет за себя постоять, а иногда и поколотить — приходилось даже убегать от нее.

Они с Дмитриевым идеально друг другу подходят. Оба такие суровые и сильные. И ничего не боятся. Мне не с чем сравнивать, но ребята рассказывали, что из-за нее он стал намного мягче. То, что сейчас — это цветочки, а вот раньше было огого. Хотя он и сейчас огого. Кстати, несмотря на то, что я безумно переживаю за эту ситуацию, я знаю, что в СИЗО его никто не сломает. Я уверен на сто процентов, что ему еще все за пивом будут ходить. Это человек с таким стержнем, просто слов нет.

Саша Кононова, 19 лет

Четвертый курс, анимационная мастерская

Саша КононоваФото: из личного архива

Это было в 2014 году. Он впервые привез Наташку в экспедицию. Мы все ее очень ждали, потому что Юрий Алексеевич настолько самодостаточен, что было очень трудно представить его в тесной связи с кем-то другим. В киношколе о нем ходили легенды, все младшие его боялись, а старшие рассказывали истории о том, что он кидается в людей кошками и ругает всех за все. Потом, когда я впервые его увидела, ожидания оправдались лишь наполовину. Когда чувствуешь в человеке любовь и доброту, места страху не остается. А теперь мне было интересно, что за дочка может быть у такого человека.

Мы уже были на месте и жили в школе, в спортзале. В тот день у всех были свои дела, а мы сидели, готовились к какому-то городскому событию, писали тексты для вечера. Из спортзала был выход прямо на улицу, и когда Дмитриев приехал в школьный двор и вышел из машины, то сразу стал ругаться, что дверь открыта и что кто угодно может зайти и взять наши вещи. Я сначала испугалась, не ожидала, а потом вспомнила, что с ним должна быть дочка, и надо пойти познакомиться. Выбегает такая девочка маленькая в белой юбочке, хватается за папу, не знает куда идти. Я видела, что она стесняется, и позвала ее пить чай. Мы ушли и после этого друг от друга не отклеивались.

Я к ней относилась как к младшей сестре, но это не мешало дружить. Бывали и ссоры, как обычно между подругами, особенно когда живешь вместе какое-то время. При любой возможности старались встретиться. Один раз Дмитриев приезжал в Москву на несколько дней на конференцию и попросил, нельзя ли, чтобы Наташа с кем-то пожила, потому что ему было неудобно, так как он сам остановился у друга. Я тут же позвала Наташу к себе. Забирал он ее со словами: «Ну что, не съела она тебя?» Потом мы приезжали к ней на день рождения в Петрозаводск, а потом еще на Новый год.

Как-то раз я уговорила Юрия Алексеевича, чтобы между поездками в Лодейное Поле и на Соловки Наташа осталась у нас в Москве на две недели. Он сначала мялся, мол, две недели, так долго, он соскучится. Но потом согласился. Она тут тусила со всей киношколой, у нее появились свои рыцари. Все уделяли ей внимание. Ходили в планетарий, гуляли по городу. Было замечательно. Это было в августе 2016 года. Последний раз.

Сейчас очень чувствуется отсутствие этого. Такой глухой год.

Наташа живет с бабушкой, далеко на севере, в деревне. Бабушка возникла откуда-то после того, как Наташу отобрали у Юрия Алексеевича. Мы очень редко общаемся, только по телефону. Бабушка ограждает ее от любых контактов с внешним миром. Наверное, она таким образом оберегает Наташу. Если бы она осталась в органах опеки или попала неизвестно куда, все могло бы сложиться гораздо хуже.

Хорошо, что Юрий Алексеевич успел ее крестить. Это было очень светлое и серьезное событие в их жизни. Наташа этого очень ждала, готовилась, учила молитвы. Помню, у нее была специально приготовлена белая рубашка для крещения, она ее берегла, держала в пакетике, бережно откладывала в сторону. После озера, в которое ее окунали, как в купель, она в церкви расплакалась от напряжения сил. Чувствовала, что ее жизнь меняется. Дмитриев сиял от радости.

Это еще всякой мифологией было окутано. До Наташи в ските женщин не крестили никогда. Якобы, у подножия Секирной горы два ангела высекли жену рыбака, который собирался поселиться на острове, и сказали, что место это святое и жить тут могут только монахи. Потом здесь основали мужской монастырь. Не знаю, как, но Дмитриев договорился с отцом Матфеем, и тот согласился крестить Наташу.

Вообще, несмотря на свою суровость, Дмитриев очень религиозный человек. Как-то они с ребятами ходили в Лодейном поле в лес смотреть место предполагаемого захоронения. Когда вернулись из леса, он хлопнул по карману, нет кошелька, а там были деньги на экспедицию на него и Наташу. Вернулся в лес, не нашел, пришел вечером на рефлексию — это ежевечерний разговор студентов киношколы о прошедшем дне — и стал рассказывать о себе в третьем лице: «Связался мужичок со школьниками, ходил с ними по городу, захотел мороженое, но покупать не стал — детей много, думал, что разорится. А потом пошел в лес, да там и деньги оставил. А потом к нему ангел спустился и сказал, мол, что ж ты жадный такой. Это тебе наказание». Он так это очень серьезно рассказывал. А на следующий день нашел кошелек и потом, уже в городе, купил всем мороженое. Это их с Наташей любимая еда была, и зимой, и летом.

Я сейчас это вспоминаю, и внутри все сжимается. Даже руки трясутся. Невозможно поверить в то, что произошло. Когда я узнала, впала в ступор. Всю зиму не могла ничего делать. Вокруг люди суетились, а я была в каком-то тумане. Не понимала, что делать и чем помочь. Потом к лету все изменилось, была статья Шуры Буртина, потом пресс-конференция в «Мемориале», приехала его дочь Катя, подключилось много людей. И меня как холодной водой облили. Как я могла так долго бездействовать? У нас появилась группа, где мы все обсуждали, я перестала бояться брать на себя дела. Появилась жизнь вокруг этого мертвого события.

Дмитриев со студентами киношколы. СандормохФото: София Панкевич

Я очень рвалась в суд, хотела быть свидетелем защиты. Но не поехала — они ограничились моей мамой. Она сама педагог и рассказывала, как Наташа жила у нас, что это абсолютно нормальный, счастливый ребенок, и отношения с отцом у нее здоровые.

А потом я увидела его в суде 7 сентября. Я очень хотела его увидеть. Как представлю, что ему грозит до 15 лет, у меня все темнеет в глазах. Я стояла под дверью и ждала, когда его выведут. Вот двигаются стулья, вот слышны шаги, дверь открывается. Я уже видела фотографии его стриженого и в наручниках, но реальность меня ударила. Вот он в черной спортивной куртке, его тянут в наручниках. Мы только успели поздороваться. Мне, наверное, надо было увидеть его своими глазами, чтобы окончательно понять, что все это происходит на самом деле.

Я поняла, что действий не может не быть. Нельзя думать, что это все напрасно. И то, что мы делаем — ведем группу в соцсетях, записываем видеообращения знаменитых людей в его поддержку — все это не зря.

Это дело — основное содержание моей жизни сейчас. Сейчас я на выпускном курсе, и мне предстоит дипломная работа. Я аниматор, но хочу делать не смешарики, а анимационную документалистику. И, конечно, это будет связано с Дмитриевым. После всей этой истории невозможно выключиться и сесть рисовать мультфильмы про принцесс.

Леон Гонсалес Моро, 16 лет

Второй курс, режиссерская мастерская

Леон Гонсалес МороФото: из личного архива

Когда я ездил на Соловки в экспедицию с Дмитриевым, у меня была должность ответственного за безопасность. У нас так было заведено, что каждый выполнял свою роль. И Юрий Алексеевич меня учил, что да как. На что обращать внимание ночью, когда идешь от станции до станции с фонариком. Он спал рядом со мной на соседней койке и был очень бдителен — просыпался от любого шороха. У нас с ним были абсолютно равные, рабочие отношения. Внешне он, бесспорно, человек суровый и дисциплинированный. Но в душе очень мягкий и добрый.

Юрий Алексеевич не только искал захоронения, он еще занимался в некотором роде творчеством. Мы с ним делали такой небольшой проект. Есть фотография, сделанная на Секирной горе, когда Горький приезжал на Соловки в 1929 году и после чего восторгался успехами сталинского режима в перевоспитании людей в трудовых колониях. По этой фотографии мы искали точное место, где стоял Горький. В итоге нашли и решили сделать площадку из цветных камней и табличку.

Дмитриев все думал, что написать на ней. Один из вариантов был взять цитату из книги Юрия Чиркова «А было все так», где он вспоминает, что на самом деле творилось в Соловецких лагерях. Там есть история про мальчика, которого показательно вывели к Горькому, чтобы тот рассказал, как хорошо все устроено в колонии, а он рассказал про ужасы и пытки, после чего Горький плакал на глазах у всех. А потом вернулся в Москву и в своем очерке «Соловки» написал, как все прекрасно. А мальчика потом не стало. К сожалению, Дмитриев так и не успел сделать эту табличку.

Когда туристы спрашивали, что он тут делает, он отвечал: «Я работаю сторожем. Сторожем истории».

Существуют два вида патриотизма — здоровый и больной. Здоровый — это когда ты признаешь, что в твоей истории есть определенные ошибки, и открыто говоришь о них, и это не мешает тебе любить страну. А больной патриотизм — это когда ты не признаешь никаких ошибок, считая себя великим. Сейчас пропагандируют второй вариант.

Наша нынешняя власть династийно связана со сталинским режимом. Президент сам из КГБ. И эта власть не хочет ничего слышать и тем более рассказывать о преступлениях тех лет. В ноябре прошлого года «Мемориал», к которому причастен Дмитриев, опубликовал списки 40 тысяч нквдшников, а в декабре его арестовали. Мне не кажется это совпадением.

А само обвинение — просто шок. Все, кто лично знал Дмитриева, подтвердят, что ничего более абсурдного невозможно придумать. Видимо, там наверху решили, что чем громче скандал, тем легче в него поверят. Больше всего я беспокоюсь о том, что Юрий Алексеевич переживает в данный момент. Все-таки он человек уже немолодой, и его так жестоко разлучили с дочерью.

Я еще молод и только начинаю поиски призвания. Наблюдая за Дмитриевым, я отчетливо видел, каково это — когда человек его находит. Это удивительный пример того, как деятельность идеально сочетается с личностью. Настолько идеально, что за это можно поплатиться.

Лиза Делоне, 22 года

Выпускница. Анимационная мастерская

Каждый раз так получалось, что я была в группе «кладбище». Работала на мемориальном кладбище на южном склоне Секирной горы. Мы делились на группы — кто-то делал дорогу, кто-то помогал в храме, кто-то с монахами ягоды собирал. Я подметала мусор, ветки, благоустраивала могилы, делала насадки на кресты, так как они деревянные и подгнивают. На каждом кресте была табличка, где было отмечено, сколько человек в этой братской могиле. Но таблички деревянные и тоже портятся, и вот, в последний год, когда я ездила, я делала новые таблички из алюминия.

Моя мама художник, у нее есть специальная такая бормашина для гравировки. Я сделала эти таблички с надписями в Москве и привезла на Соловки, чтобы там уже прикрепить к крестам. И напутала одну цифру: вместо трех человек я выгравировала восемь. Привезла, показываю, а Дмитриев мне, мол, ну, вообще-то тут лежат трое. В общем, обматерил.

Мне пришлось снимать, думать, что с этим делать. Слава богу, цифра такая удобная, я просто гвоздем каким-то подцарапала, а он стоял и кричал на меня. Но обидно не было. Я вообще человек несобранный, и такое внимание к деталям восхищало. Для него это не просто цифры, а люди. Каждый человек важен. Мы все это чувствовали, поэтому его внешние эффекты — эксцентричность, вечный камуфляж, бородища, шуточки резкие — воспринимались как какая-то игра.

Я очень любила работать на кладбище. Было ощущение, что я что-то делаю для людей, которые страдали и умерли так ужасно. Говорят, когда только-только обнаружили эти захоронения, там был непроходимый лес и очень страшно. А потом, когда все расчистили, наоборот, такое спокойствие появилось. Там еще скамейка стоит, это мое любимое место. Работаешь весь день, не выспался ужасно, холодно, отвратительно, садишься на эту скамейку усталый, смотришь наверх, а там деревья и кусочек неба. И такое ощущение, что в деревьях шумят голоса. Какие-то мистические ощущения, что тебя благодарят за то, что ты делаешь. И абсолютно не страшно. Часто я возвращалась с кладбища уже затемно и ничего, кроме покоя и удовлетворения, не ощущала.

Меня всегда интересовала тема репрессий. Это, конечно, влияние семьи. С детства слышала разговоры родителей на кухне, и родственники у нас были репрессированы. А еще мой троюродный дядя Вадим Делоне был известным диссидентом. В 1968 году вместе с друзьями он выходили на Красную площадь протестовать против ввода советских войск в Чехословакию. Все кончилось плохо, его сослали в лагерь.

Несмотря на это, в плане истории у меня всегда была каша в голове. Потом началось деление на черное и белое. А после общения с Дмитриевым картина стала как-то лучше вырисовываться. Когда видишь исторические события без приукрашивания, лучше понимаешь мотивы разных сторон. В сентябре после суда мы ездили в Сандармох, и, пока я сидела в автобусе и слушала, как историк и друг Юрия Алексеевича Анатолий Разумов рассказывает про расстрелы и палачей, мне даже стало их немного жалко. Ведь это были тоже люди. Мне кажется, они не со зла это делали, а, может, от страха. Не представляю, как они спали по ночам. Это просто страшно со всех сторон.

Еще благодаря поездкам на Соловки и работе с Дмитриевым у меня появилось ощущение, что я что-то могу поменять. Что нет деления на великих и никчемных. Вот Дмитриев, обычный человек с собакой, но столько всего сделал практически без помощи. Значит, и я смогу. И каждый, если захочет.