Маринин мир

Нутрию Василия выцарапывали у какого-то мужика: добыл детям игрушку, игрушка размножилась, девать некуда, покупайте или выкину.

Мутные истории, их много. За мутными историями — живые звери. Все тут то спасенные, то выкупленные. Какой-то Ноев ковчег. Откуда он взялся? Самозародился вокруг Марины, хозяйки конюшни.

Марина — хрупкая, нежная, длинноволосая, выглядит не старше всех подростков вокруг. Но может гаркнуть так, что псы прижимаются к земле. Хвастает: «Я сама все могу. И рисовать, и дрова наколоть, и спектакли поставить, и никакого этого вашего образования мне не нужно».

В одиночку ведет все это ковчежье царство уже не первый десяток лет.

Каждый раз ругается: вот опять кого-то нелегкая принесла, опять спасать! Но спасает все-таки. И цесарок, и кроликов, и енотов, и, конечно, лошадей.

Лошади — главная Маринина любовь.

Белую Симу прежние владельцы на живодерню хотели отправить. Марина не дала. Кобыла Снежка вместе со старичком хозяином бродила по улицам Токсова, деток катала, пока сам старик ходить не перестал: голодали оба. Марина выкупила. Вернее, выкупила вся конюшня: на клич «Спасем?» откликаются все друзья и знакомые. Вот жеребцы Кино и Рассвет, Ласка и Соболь, их списывали на убой к осени: незачем конезаводу много жеребцов, одна морока с ними. Но Марина узнает об этом, объявляет сборы, люди скидываются — и вместо колбасы цокает живая лошадь.

Дышит.

А все, кто вкладывался, имеют право на ней бесплатно кататься.

Сима — белая, спасенная с живодерни, стала и вовсе приемной мамой. Марина рассказывает: «Выкупили мы ее с живодерни, привезли и поставили в стойле напротив Халифы, кобылы на сносях. Халифа родила, Сима это все видела. И умерла Халифа сразу после родов. А жеребеночек подсосный остался. Так Сима забрала этого жеребенка к себе, у нее молоко пришло, хотя не с чего было. И выкормила! Вьется теперь рядом с ней маленькая Шарли, черно-белая жеребеночка, растет-подрастает детка — получается, что и ее, и Халифина».

А выкупила Симу мама двух девочек, Дианы и Саши. Приемная мама.

Макаренко на коне

Лошади выплывают из стойл (стойла все тут сбивали сами, своими руками, из чего пришлось), смотрят глазами влажными. В сердцевине конюшенного двора — левада. Это загон для самых юных лошадей, тех, кого только-только привезли. Им надо быть друг с другом и видеть людей, привыкать — чтобы потом стать когда-нибудь под седло.

Лошади привыкли жить в табуне. В нем свои отношения и свои порядки. Сперва кони привыкают друг к другу, а потом их учат слушаться человека. И слушаются только тех, кто силен — и кто показывает силу.

Воля и свобода, тусовка и работа, труд и обучение, кони, большие теплые кони-котики как с картинки — и то, как на самом деле жестко надо ими управлять. Иногда и сквозь страх, сквозь панику: когда застилает лошади глаза адреналин и она несется сквозь лес. Как ты ее остановишь? Совершенно так же, как и самого себя. Быть жестким, четким, решительным и твердой рукой ограничить обзор в момент паники — тогда остановится. А нетвердая рука и робкие уговоры тут не помогут.

В воспитании и объездке так много общего!

Я смотрю на дочь, возвращающуюся с конюшни — осень, зиму, весну, лето и снова осень, и зиму, и уже вторую весну. И вижу, насколько жизненно важно детям общаться с животными не в формате контактного зоопарка, а в формате жизни бок о бок. Отвечая за них, за себя, учась видеть и слышать живое. Это очень важное внутри выправляет. Сцепку с жизнью дает, и с собой.

Эта вольница, которую не найти в условиях огороженных территорий выращивания наших детей. В плотное расписание между школой и репетиторами не вклинивается тот самый риск и вызов, который необходим как витамин роста. Позже я сижу на семинаре Петрановской и слушаю: детям для взросления нужна инициация, трудности, детям нужно с чем-то справляться. Иначе они организуют себе риск сами.

Здесь, на конюшне, достаточно всего.

Это и свобода скакать по лесу, отпустив все «как надо», «что подумают», «как ты себя ведешь», захлебываясь в радостном крике. Это и испытание удержаться на лошади и быть с ней ведущим и главным: чувствовать ее силу и ее страх и знать, что она — такая большая и сильная — зависит сейчас от тебя, ты можешь ее направить и успокоить, и значит, ты тоже силен. Это и контакт с реальностью, которого не дает никакой спорт с предметами или игра с всегда одинаковыми правилами: лошадь — такой же участник процесса, как и ты сам, и если ты хочешь успеха, то вынужден научиться ее видеть, читать ее сигналы, учитывать ее, живую, и говорить на ее языке.

Это и забота, конечно.

Лошадь живая: ее нужно мыть, чистить от камешков копыта, следить, чтобы было достаточно корма и воды, поить перед прогулкой, не поить после бега, убирать ее стойло.

Смотреть в глаза и успокаивать: «Сено привезли, погнали разгружать!»

Все скидывают куртки и помогают: от малышей до старших, и вопроса: «А чо это я должен?» — ни у кого не возникает.

Опыты новые, телесные — выехать летом в поле на неудобном седле и стереть в кровь ноги, а еще оказаться в самой сердцевине пытки: оводы! оводы грызут, от лошади отгоняешь, а сам от себя не успеваешь.

Оказаться в лесу на лошади под дождем. Оказаться в лесу на лошади в сильный ветер: выясняется, деревья скрипят очень громко.

Скакать по лесу, прижавшись плотно к коню. Вы одно сейчас, тугая капля воли, и ярости, и радости жить, и мышцы ходят под кожей, и ветки хлещут по бокам, а грива — по щекам, и волосы колтуном, и в глазах дикость, и в сердце радость и пустота, звенящая пустота, а мысли, тяжелые мысли подростковые, выдуло, намотало на елку!

Быть с лошади скинутым. Риск. Да, риск. Без риска не взрослеют.

Визжать на весь лес, в полный рост, щедрой глоткой, до сиплости, до хрипоты. Орать! Что вот он ты, ты есть.

Ты живешь.

Они уезжают, дети, от конюшни в леса как будто в поход, в лес на конях с эльфами, своей детской дорогой взросления, и возвращаются немного другими.

И однажды летом дочь звонит мне: «Мам, можно я сегодня попозже вернусь с конюшни? Мы пойдем купать лошадей!»

Откуда есть пошла земля Маринина

Перерыв между прогулками, и мы в домике дяди Коли, охранника, жарим яичницу со шкварками.

Я спрашиваю:

— Марин, как из ничего появилось государство?

Марина смеется:

— Да не появилось еще! Ну а откуда все началось…

Дядя Коля ставит на стол сковородку:

— Я могу объяснить. Мечта детства… Хлеб, хлеб берите.

Шкварки горячие, лопаются на языке жиром, яичница растекается по чугуну. Я подхватываю ее хлебом. Марина рассказывает:

«Дед у меня псковский, бабка вологодская. Привезли сюда их родители, прадеды мои. Это тогда еще финская была территория, а потом стало Токсово. Дали им жактовский домик, стали они жить. Бабушка в бухгалтерии работала, а дед лесником. Ну тогда государство доброе было, щедрое, всем давало землю, участки. Выбрали и они себе участок. Коровы, лошади появились… Бабка детей рожала, четверых вот родила. Одна из них — моя мама.

Когда мама выросла, замуж ее решили отдать за парня с Лехтусей. Нет, ну что ты дергаешься, ну любовь, любовь, не только решение. Поженились, она забеременела, девятнадцать лет, ей почти рожать, а он на мотоцикле в фуру врезался, насмерть. Ну слезы, конечно. И потом рожаюсь я. Такая рыжая, непонятная.

Бабушка по папе сразу говорила: “Давай аборт, чтоб не было ее”. Те-то породистые были, военные… А эти какие-то обормоты деревенские, да с коровами, с лошадьми! Как отец погиб, они хотели с нами развязаться. Бабушка по маме меня спасла. Я ее матерью своей и считаю.

Мама меня не то что не любила… Ну тяжело ей было с таким странным ребенком. Вот она меня бабушке и спихнула. Бабушка на первом этаже жила, а мама на втором. Мы к ней и не лезли.

Я росла с собаками, котами, на полной свободе. Все Кавголовские озера мои, все Хепоярви — я в четыре — шесть лет уже все обошла! Собака у меня была, лайка-медвежатник. С первого по третий класс мальчишки за мной табунами ходили. К нам домой — пожалуйста, гулять — пожалуйста. Дом большой, детей в семье — одиннадцать штук. Кто гостей считает!

Я из всех внуков старшая. И единственная была, кто навоз убирает, за лошадьми ходит. А другим это все не надо было. Я уже тогда все продумала: тут у меня будет дом, тут конюшня, на другой стороне пруд… В первом классе у меня уже был план!

Все бабушкины дети старались стать правильными такими, знаешь. Мы когда выросли — они стали выпиливать яблони, орешник, понасадили альпийских горок. Как в Европе.
И не надо им ничего — ни хозяйства, ни коров. Хотя на коровах-то и выжили, и вытянули их, рахитных. Но выросли все — и решили стать нормальными людьми, на хороших машинах, с альпийскими горками. Снесли весь сад и перестроили дом, старину не сохраняли.

Мама с годами себе мужчину нашла, родила еще одного ребенка. Я ненужная была. Она мне все: “Дура, дура”, “В детский дом отдам” — и все вот это. У нас через дорогу был детский дом. Собиралась, да не собралась. Запирала меня на балконе, а меня когда запирают, мне вылезти надо! Ну я на яблоню, с яблони и тетке кричу: “Поставь мне лестницу!” Тетка поставит, и я убегу.

С лошадьми-то я с детства. Дед выпьет, кобылу запряжет — и в булочную едем. Дед в пивную, а я булки напокупаю — и домой. Лошадь сама дорогу знает, везет. Жеребенок следом бежит, шляпы с людей стаскивает. Пахали мы вместе! Дед добавлял всегда: “Сказала муха, сидя на осле”. Меня посадят, я туда-сюда езжу. Лошадь бревна таскала, а я верхом. Покосы, делянки… все было. А потом началась застройка в Токсове, и все мои мечты начали превращаться в ничто. Лошадь нашу забрали, потому что она принадлежала лесничеству, коров продали… Лошадь лесник угробил с жеребенком вместе. Начал на нем ездить в год, у него спина прогнулась. А кобылу в итоге отдали в воинскую часть, мимо ведут ее — а она к нам заруливает. А потом она у них в железе каком-то ноги и живот порвала, померла. Так ее выкинули просто в карьер. Лошадь столько пахала, работала, а они ее как мусор…»

Маринина вольница

Школу Марина, говорит, бросила сразу после началки — скучно.

«С одиннадцати лет я совсем на свободе была. Матери, считай, не было, я была сама по себе. В конный клуб как-то сходила на год. Поняла, что такое спорт и как это не похоже на то, что было у меня. Вот представь: едешь по лесу — и лосиха рожает при тебе! Разве будет такое в спортклубе? Это другой мир. Там учат по линеечке, по правилам. А я умею лошадь слышать, понимать и разговаривать с ней.

За школу целая война была! Приходил участковый, говорил что-то мамочке… Ну и все. Жалел меня, видел, что я живу у бабушки. Но я не гулять уходила, я из школы сбегала и шла читать. Перечитала все, что было в нашей библиотеке. Зоология, биология, Дарвин, Джек Лондон, Майн Рид — не знала уже, куда зарыться! Потом начались тусовки. У нас целая банда образовалась — все подвалы, все трубы, все посиделки в подростковом возрасте были мои. Поэтому я детей-то понимаю немножечко.

Мальчик у меня появился, одноклассник мой, ну мы и поженились. Семнадцать мне было. И сразу я Юлю родила, дочку. Стали мы у его родителей над Северным склоном жить. Муж меня работать сперва вообще не пускал. Но я выпросила! И пошла официанткой. Улыбчивая была, веселая, ловкая — много мне чаевых оставляли. Заработала я на первые свои мотоциклы, мопеды. А через год я купила лошадь.

Муж у меня электриком был, и начальник разрешил на их территории, на озере, поставить сарай. Стали мы брать за деньги лошадей на постой. Воду таскали с озера к электрикам в домик, сперва она грелась с мороза, а уж потом поили лошадей. Я там сорвала суставы, поясницу, согнулась, как бабка старая. Ну отправили на реабилитацию, выправили меня. И я продолжила таскать, естественно. С этих денег я купила свою первую лошадь, кобылу Гавану.

Очень много лет, пока я была замужем, меня пытались сделать нормальным человеком. Мне говорили все, кроме бабушки моей: “Будь нормальной, ты должна сидеть дома, готовить, ждать мужа с работы”. Я старалась, честно старалась, но мне это было так тяжело, это какой-то ужас! Я пыталась быть нормальным человеком. И я просто тратила время, понимаешь? Как только купила лошадей, я перестала пытаться быть нормальной. Все! Мать для меня с одиннадцати лет и вовсе никакого веса не имела, бабушка умерла… И дед умер, сказал мне напоследок: “Марина! Все будет хорошо”».

— Общаетесь сейчас?

— С мамой? Нет. Иногда здороваемся. Она придет на конюшню иногда и начнет: «Да у тебя тут все говно!»

— Приходит то есть?

— Да мне кажется, она иногда даже немножко гордится.

В движении

Муж выпивал. И с топором на Марину шел, и отсиживалась она у соседей… Всякое бывало. А позже умер от аневризмы. И начались Маринины скитания.

«Мне родители мужа сразу после похорон сказали: “Ищи другого мужика, живи где хочешь”. И я осталась на улице, а у меня еще и ребенок, и лошади! Начались переезды. То один дом, то другой. А Юльке-то десять лет, ей надо нормально жить… Я маму умоляла:  “Возьми ее к себе пожить”. Взяли. И началось: “Не слушай свою маму, она у тебя больная на голову, странная”. Мама-то моя всегда говорила, что надо идти работать продавщицей, жить как все, а не вот этой вот дебильной жизнью.

А Юля меня любит безумно, она как подруга. Да и все равно она у меня постоянно крутилась, конечно: утром я ее везу в школу, забираю из школы, она у меня до вечера, а потом везу к маме переночевать. Но все же так и остался у нее настрой этот: выросла сдержанная, строгая, мне говорит: “Вот, ты не так делаешь, надо по порядку, надо вот так, вот эдак”. В бабушку.

Ну а потом уж мы сняли комнату. Счастливые были! Одинокие и счастливые. На всех мужиков забила я, купили мы мебель, завели собаку. А лошади мои все скитались по арендованным землям. То нам аренду поднимали в четыре раза за год, то пытались у нас конюшню отжать бандитскими способами… Было раз, что мы накрывали нашу конюшню баннерами, разбирали все втихаря, чтобы никто о наших планах не догадался, и удирали. Было, что жили в нелегальном месте, а во время смотров прятались и чуть не траву там красили для видимости. Всякое было!

Переехали мы сюда в одну ночь. Пустота тут была — только вон то белое здание разрушенное стояло, кормовая, а все остальное — болото. Сколотили мы за день навес для лошадей. А потом долго-долго все это болото засыпали опилками и навозом. До сих пор в дожди под ногами чавкает.

Мы тут где-то десятый год. И последний. Все, тут начинают застройку. Что будет? Пятиэтажки. Предложили и нам конюшню построить, но “за пятьдесят процентов дохода”. А конюшня доход не приносит, это просто способ жить. Зарабатываем, чтобы лошадей прокормить и на конюхов, — и все!

Значит, нам пора дальше».

Свои люди

Телефон дребезжит. «Теть Марин, Маша хочет съесть бутерброд с колбасой, можно?» — «Да, все можно».

Маша — младшая дочка Марины. Малыш вольный, детство катится прямо тут, рядом с животными на конюшне. Маше все можно!

«Мы с Пашкой познакомились, так ему еще шестнадцати не было. Он пришел с ребятами покататься — и так и остался, как все остаются тут: воля и лошади, много ли надо. Начал за мной ухаживать. Я говорю: “Да ты что, иди отсюда, мне уже тридцать!” А он: “Тетя Марина, у меня уже паспорт есть, давай поженимся!” Ну до его двадцати я его отшивала. А потом поженились. Вот и Машку родили…»

Паша жену поддерживает во всем. Марина говорит, что еще и соревнуется: «Я ж мотоциклист, так и он себе мотоцикл купил, мотоклуб создал “Вольные всадники”. А что, говорит, она начальник над лошадьми, так буду я начальником над мотоциклами!»

Вся команда тут, от мотоциклистов до конюхов, свои: много детей, родители, волонтеры. Все приходят так: покатался и остался. Атмосфера притягивает.

«Как осели мы тут, лошадей стало больше, кто-то из детских домов приехал, и пошло у нас — зовем детей, катаем. Бесплатно, конечно. Некоторых потом усыновили, кто-то в Америке на ранчо живет, писали потом, звонили. Сейчас вон от фонда из приемных семей у нас дети занимаются который год, все растут на глазах, прибегают ко мне, рассказывают, делятся. Вокруг меня всегда дети. Я как будто сама такая — сложный подросток в трудной ситуации. Как будто себе самой даю в прошлое».

Все, кто остался, остаются надолго. Вместе возятся с лошадьми и другими животными, водят на прогулки гостей, чистят лес, чинят мостики к озерам, мусорные горы превращают в цветочные… Раз мы все равно убираемся, почему бы не сделать конный экологический патруль, решила как-то Марина. И сделали. Не поленились и статус оформили — региональная общественная организация «Конно-сказочный хутор». Позже губернатор даже форму выделил — чин по чину, патруль же. Марина отправилась с этим патрулем в школу вести кружок. Рассказывала про природу, про лес да про мох… Потом не выдержала: тяжело в стенах, с бумажками, на волю бы. Так и решили: лучше уж вы, школа, к нам. С тех пор дети из токсовской школы на конюшне и занимаются.

Не сказать, что в родном Токсове все их сильно любят. По-разному. На конной прогулке идешь мимо деревенских домов: кто-то улыбается, протягивая яблоки лошадям, кто-то опасливо жмется подальше, кто-то торопливо выбегает собрать навоз — лучшее удобрение для сада. А кто-то, говорят, и проклинает. Марина хохочет: «Ругаются: ходим, мешаем! Как-то назвали меня королевой органики. А я и думаю: так и ваша тогда, значит! Все мы органика!»

Маринина мечта

«Я хочу, знаешь, создать такую большую деревню, в которой будет совсем другой мир. Монгольское что-то, средневековое что-то, вестерн, индийское, русская деревня — все будет пусть! весь мир там хочу!

И чтобы лекции, и игры, и театральное шоу в прожекторах. Каждое воскресенье — спектаклик. Я сейчас тоже спектакли делаю — и на Масленицу, и на Новый год, но хочется-то чаще! Вверху лагерь, внизу — большая гостиная, чтобы детям можно было вольготно раскинуться.

И чтобы пришел человек, а ему выдали шляпу, костюм — и вот он уже часть этой сказки.

И всюду там на свободе чтобы бродили лошади.

И чтобы люди там жили! Я каждому сейчас говорю: “Что ты хочешь, придумывай себе сам”. Римма вот хочет построить избушку, где гостей кормить. Вот дядя Коля — так мы ему кожевенную мастерскую сделаем, видела, какие он уздечки из кожи плетет? Унты, куртки, штаны — все может. А парень один, скульптор, вот он хочет там гончарную мастерскую сделать. Кузню поставим. Мы без этих людей не справимся! И это свои люди.

Я хочу собрать там город мастеров.

А сама сделаю лесную школу.

У нас же в школах толком нет образования про животных. Нужно обучать человека понимать природу. Зачем эти физика, химия? Люди в городе вообще не понимают, как устроено все. А моя школа — это лес, природа. Наблюдения. Мне кажется, я знаю, как говорят собаки, как говорят лошади. Вот и буду учить: чем звери думают, как живут. Как пройти мимо стаи собак на улице. Что они говорят, как смотрят на тебя. Как подружиться с лошадью.

Я надеюсь, что девчонки, которых я вырастила тут, пойдут за мной, а не на фээсбэшников учиться. Говорю старшей дочке: “Юля, я, наверно, тогда успокоюсь”.

А Юля мне: “Ты — успокоишься?!” И смеется.

А мне так хочется расслабиться, сесть в своем парке в качалочку у окна и смотреть, как там все. Красота, люди с лошадьми ходят.

Ну и мои дети чтобы жили там и работали, не учась непонятно чему и непонятно зачем. А пусть парк развивают! Передавали бы потом по наследству.

Я потом умру, рожусь где-нибудь у своих праправнуков, а у меня там парк! Все готовенькое! И уж я наконец поживу!»

Чтобы парк получился, Марина вкладывается всем, что имеет, — собственным домом.

— Блин, я первые два года в жизни жила в своем доме! И теперь сбагриваю этот дом по нижайшей цене. Но лошади на чужой земле… Так нельзя. Вот мы им купим тут, рядышком. И лес в аренду возьмем, для сказочного городка.

— Марина, бывает, что сомневаешься?

— Нет! Вообще не бывает! Знаю, что все сбудется. Только, главное, не помереть бы, пока все не построю. У меня ж столько идей! Но с кем ни делюсь страхами — да ты, говорят, никогда не помрешь. А если и помрешь, нам являться будешь — сделайте!

Будет, это точно.

Дядя Коля и баран

На конюшне повсюду висят объявления — капустой не кормить. Хлебом тоже, это если лошадей. Коз, баранов, свинью — этих можно.

Почему так? Потому что у огромных, прекрасных, сильных лошадей самая частая причина смертности — от заворота кишок. Животы их уязвимы, от капусты и дрожжей начинается брожение. И тогда лошадь долго выхаживают — есть шанс спасти, просто водя ее кругами, чтобы газы в кишечном тракте не застаивались, но чаще всего — ветеринар, скорая, смерть…

Черный свин, переваливаясь, выходит из конюшни и подпихивает меня под колени: есть чо?

Спина его широка и приземиста, как надежная советская тумбочка.

— Откуда он тут?

— А, завели как карликового. Он подрос, потом паркет рыть начал. Они все роют, дома-то не должны жить. Ну и какой же он карликовый?

Черная волосатая тумбочка уходит, переваливаясь. Приходит Толик.

Толик — это баран. Шкура курчавая, пальцы запустишь, потянешь — Толик и не почувствует. Рог сгребешь в руку — Толик глаза на тебя поднимает, прижмуривается: чеши, мол.

Рога у него чешутся, да. И между рогов. И вот тут еще, где ушко.

Я ковыряюсь в сумке: брала же кое-что из дома — точно! — и протягиваю барану Толику батон.

Толик стоит где стоял, любовно сощурясь в сторону дяди Коли. На меня и не смотрит. Что ему тот батон.

Часом раньше, когда мы сидели за чаем и разговорами в дяди-Колиной сторожке, Толик в любовном нетерпении мерно стучал рогами в дверь.

«Он у меня и пироги ест, и пирожные, а что? — говорит дядя Коля. — Все лопает, негодяй, все!»

Голос строгий у дяди Коли, а вот взгляд на Толика — с большим одобрением.

Я отдаю ему батон: «Покормите?» А чего ж, говорит дядя Коля, можно.

Уже у самых ворот я оглядываюсь. Толик ест.

Скрипят ворота с нарисованной Бабой Ягой.

Вечер, темень.

Мы возвращаемся с конюшни на электричке. От нас пахнет навозом, лесом и лошадьми. Мы удаляемся от конюшни, возвращаемся в мир другой, в мир гораздо более рациональный.

Мы смоем конюшню в душе, постираем вещи, ляжем спать, а завтра будет обычная городская жизнь. Из города все это выглядит утопией: так не бывает. Не бывает взять и ставить спектакли, не бывает с тремя классами образования открывать свои школы, не бывает жить как хочется и строить свой мир, так нельзя.

Марине можно. У нее получается.

Может, можно и нам.