«Ну что, какая следующая?» — говорит папа, глядя на мою татуировку. «Много вариантов. Например, Spitfire», — отвечаю я.
Папа улыбается. Это он все детство учил меня рисовать истребителей Второй мировой, это от него я знаю, почему Supermarine Spitfire круче «мессершмитта». Это он цитировал мне знаменитую речь Черчилля.
«Мы будем драться в полях и на улицах! — кричала я потом, размахивая деревянной палкой в дворовых драках. — Мы никогда не сдадимся!»
Мы пойдем до конца
Мы и сейчас не сдавались, пытаясь наверстать пропущенные двадцать лет, когда оба ограничивались короткими: «Как дела? Да нормально». Мы начали снова разговаривать как близкие люди, когда папа отказался от химиотерапии и решил умереть.
Умирать он не хотел, но вариантов не оставалось. Несколько операций, полностью удаленное легкое, разные онкологи, одинаково разводящие руками, и перспектива провести в больнице всю последнюю весну…
Папа выбрал свою комнату, свою кровать и возможность прожить последние недели самостоятельно. Единственной его просьбой — нет, даже не просьбой, а намеком на нее (он всегда был слишком горд, чтобы просить) — было увидеть дочь и внучку на свой день рождения. И мы поехали в Саратов.
Апрель был жаркий, и тетя все время суетливо задергивала занавески на огромных окнах старой сталинской кухни, чтобы имениннику не светило в глаза. Папин телефон вибрировал на столе — звонили с поздравлениями друзья и одноклассники. Но он слабо отмахивался: «Потом, потом, всем отвечу потом» — и продолжал сидеть и слушать наши дурацкие шутки, знакомые до оскомины мамины истории, тетины планы на пасхальную неделю и мои рассказы про Италию.
От папы — загорелого, ловкого, всегда невероятно сильного, к старости ставшего совсем похожим на Челентано, — осталась одна тень в клетчатой рубашке, слишком яркой и теперь слишком свободной для него.
До Пасхи он не дожил. Умер, держа за руку любимую внучку.
Мы не сдадимся и не проиграем
Я старалась не вспоминать о последних днях папы целых четыре года. Пока не попала на занятия Школы патронажного ухода — семинар по сопровождению и уходу за умирающими. Было не очень понятно, чем этот семинар отличается от практических уроков по перемещению лежачих больных и уходу за ними. И там и там — тонкости дела с упором на европейские стандарты.
Но ключевое слово здесь оказалось — «сопровождение». Об этом мы и говорили два дня — вместе с директором школы по обучению Леной Андрев и Катей Петкер, руководителем отделения гериатрического центра в немецком Эспелкампе.
После семинара у меня остался листочек с самыми частыми высказываниями и вопросами умирающих пациентов: «Я боюсь думать о смерти…», «Мне больше никто не может помочь?..», «Вам хорошо говорить, вы не умираете…», «Мне придется справляться с этим одному?»
Тридцать человек в зале, большая часть из которых — профессионалы паллиативного ухода со значительным опытом работы в больницах и хосписах, сидели с такими же листочками и пытались дать правильные ответы.
Так вот, правильных ответов не существует. Есть разные варианты, удачные и не очень, которые можно выучить и успешно применять на тренингах. Но после тренинга ты остаешься один на один с тем, кто уже видит смерть. Умирающему нужны не корректные фразы, одобренные психологом, а то, что может дать только живой, неравнодушный человек. Быть рядом, не бросать на самых темных поворотах, слушать, держать за руку.
Нет правильного способа умирать, говорили нам на семинаре. Нет единственно правильного способа сопровождать умирающего. Просто помните, что ваши руки, ваше сердце и ваша голова — это все, что у вас есть. И это все, что вам нужно. Cердце должно быть открыто навстречу другому человеку, голова должна оставаться трезвой и понимать, что необходимо такому человеку. А руки должны быть теплыми и нежными.
Это было затяжное и свирепое сражение
Папа спрашивал меня, привезла ли я деньги на похороны, приеду ли я помочь маме, счастлива ли в личной жизни, когда я собираюсь в Америку. Любой из этих вопросов был для папы одинаково важен и требовал честного ответа. Когда он уставал разговаривать и засыпал, я еще какое-то время сидела рядом, пытаясь запомнить наши отражения в разваливающемся трюмо.
15 апреля мы уже ничем не могли помочь человеку, который умирал в старой сталинке на окраине Саратова. Мы просто неудачно шутили, бесконечно заваривали свежий чай, давали обезболивающее, приносили сладости, покупали его любимые сигареты. И разговаривали, разговаривали — несмотря на свой собственный страх и панику.
Когда человек выходит на финишную прямую смерти, его главными спутниками часто становятся страх и одиночество. Часто, но не всегда. Теплое и живое человеческое участие может быть сильнее. Вот в папиной комнате одиночество не прижилось.
После похорон мама сказала: «Как хорошо, что мы его проводили».
Это то, что мы собираемся попробовать сделать
В конце двухдневного семинара кто-то спросил Катю Петкер: «Вот вы еженедельно сталкиваетесь со смертью… Да, у вас почти тридцать лет опыта, но как, как вы с этим справляетесь, как не выгораете, как не привязываетесь к умирающим людям?»
«А я выгораю, — сказала Катя. — И не всегда справляюсь. И плачу. И переживаю. И вот пока я плачу, переживаю и привязываюсь, я на своем месте, я занимаюсь своим делом. Вы же тоже плачете, вам же тоже не все равно?»
И почти весь зал кивнул.
Если вам тоже не все равно, поддержите, пожалуйста, Школу патронажного ухода. Сто рублей, двести, триста — любая сумма вашего ежемесячного пожертвования поможет проводить бесплатные семинары для всех, кому это обязательно пригодится. Для сиделок и родственников, для тех, кто ухаживает за любимым человеком, и для тех, кто сделал это своей работой.
Пока бессмертия не существует, это будет нужно каждому из нас.