Тем, кто ратует за раздельное проживание искусства и политики, советую найти в сети кадры с премьеры фильма Кирилла Серебренникова «Лето» на Каннском фестивале, увидеть съемочную группу в вечерних нарядах и с плакатом «Kirill Serebrennikov», зрителей, развернувших листы с призывом «Free Kirill Serebrennikov», набраться терпения и выслушать 15-минутную овацию фильму и режиссеру (замечу — до, а не после). Или послушать, как со сцены Дворца фестивалей директор Каннского фестиваля Тьерри Фремо рассказывает о письме Путина руководству киносмотра, в котором тот уверяет, что рад бы помочь Кириллу приехать на премьеру, да вот беда — суд в России независимый. На словах «независимый суд» зал взрывается таким хохотом, что, право, только ради него и ощущения общности с нормальным миром стоило сюда ехать.
Съемочная группа фильма на красной дорожке Каннского кинофестиваляФото: Кристина Никишина/WDSSPR
Серебренников доделывал «Лето» уже в неволе. Какие-то технические сцены снимали помощники, а монтировать Кирилл мог без интернета, которого по понятным причинам он лишен.
«Лето» — фильм не просто о свободе. В конечном итоге любое искусство так или иначе — про свободу. «Лето» — про непременную свободу. Ту, с которой человек рождается и которая может умереть вместе с человеком, а может — и гораздо раньше. Зависит от человека. Герои «Лета» — ленинградская рок-тусовка начала 80-х — живут так, будто ни застоя, ни советской власти не существует. Мы просто знаем, что времена, в которые происходит действие, были помечены маразмом Брежнева, бессмысленными потерями в Афганистане, неподвижной оторопелостью экономики, перманентными гонениями на свободную мысль. Но ничего этого в фильме нет. Разве что промелькнет портрет Брежнева неприлично огромного размера, да соглядатаи при рок-клубе бросят цепкий недобрый взгляд. Это — безвременье, апатия, в которой долгие годы жила страна, несмотря на броски в космос, лидерство балета и борьбу с Енисеем.
В этом безвременьи чудесным образом живут частицы жизни
Физики не дадут соврать — в вакууме из ничего, из полной пустоты могут рождаться частицы. Они рождаются, живут и умирают. Уходят в никуда. «Лето» — фильм о таких частицах. История вхождения Виктора Цоя (корейский актер Тео Ю) в музыкальную жизнь Ленинграда и всей страны сопровождается его невинным детским романом с женой Майка Науменко (Роман Билык, он же Рома Зверь) Наташей (Ирина Старшенбаум). «Майк разрешил мне тебя поцеловать», — говорит Наташа, и ничего чище этого поцелуя в мире, кажется, нет. Впрочем, Майк все равно ревнует, но вот ведь удивительно — ревность не мешает ему верить в талант Цоя и рьяно помогать ему входить в профессиональный рок-мир.
Кадр из фильма «Лето»Фото: WDSSPR
Негромкое благородство здесь так же естественно, как сама свобода. Ею, этой свободой, окрашен весь фильм и вся жизнь героев. Правда, время от времени на экране появляется суровый человек при галстуке и в строгих очках, авторитетно заявляющий, что ничего подобного в действительности не происходило. Может, этот персонаж появился после недовольных эскапад Бориса Гребенщикова, который успел заявить, что в фильме все ложь от начала до конца? Сам того не понимая, БГ невольно стал доказательством того, о чем снимал Серебренников. Вот он в фильме — веселый, свободный, благородный (отличная работа Никиты Ефремова), влюбленный в друзей, в мир музыки, безвозмездно помогающий Цою записать так необходимый тому первый альбом. «Надо записывать, пока с Виктором ничего не случилось», — словно предчувствуя раннюю смерть Цоя, уговаривает Гребенщикова Майк, пока Цой целуется с его, Майка, женой.
А сегодняшний БГ, зная, что Серебренников не может ему ответить, публично, на всю страну, обвиняет режиссера во лжи. Тут, конечно, можно было бы упомянуть, что консультантом фильма была Наталья Науменко — одна из сторон любовного треугольника, и уж ей, наверное, можно верить в части «исторической достоверности». Но это значило бы вступить в бессмысленный спор о необходимости той самой исторической достоверности в художественном произведении, без которой не мыслят искусства Минкульт и Российское военно-историческое общество. Это и неважно. Важно, что Серебренников сделал любовно-прозрачный, тонкий, грустный фильм о начале прекрасной эпохи, которая так и не состоялась. Это фильм о наших несбывшихся надеждах, проснувшихся в начале 80-х, когда их растолкали новые миннезингеры из ленинградского рок-клуба, затем скрасивших 90-е и благополучно заснувших летаргическим сном в 10-е годы XXI века. Свобода ушла с теми надеждами. Нет рок-клубов. Одни постаревшие рокеры сводят счеты с беспомощными режиссерами в заточении. Другие — клеймят фашизм в соседней стране и поют осанну тому, кто отправил туда наших солдат.
Кадр из фильма «Лето»Фото: WDSSPR
«Лето» — фильм и об одиночестве художника, о непонимании его толпой. В фильме есть значимая сцена, в которой на компанию рокеров, возвращающихся с пикника, накидываются пассажиры электрички — «на врагов работаете, на Америку!»
Боже праведный, в России, кажется, две вещи неизменны — риторика «патриотов» и Путин-президент. Нет сомнений, что без первого не было бы второго
В фильме то и дело смешивается реальность жизни и нереальность сна. В черно-белое изображение (очень деликатная и умная камера Влада Опельянца) врываются цветные эпизоды, быстрые, сумбурные, словно снятые на любительскую камеру. Или по экрану начинает плясать анимация, словно подчеркивая своим присутствием выдумку, фантазию режиссера. Со зрителем словно играют — кто первый угадает, где правда, а где вымысел? Все смешалось, и даже герои зачастую не понимают, по какую сторону сна они существуют. Эта игра с правдой и вымыслом, подкрепленная появлением брехтовского остраненного персонажа, снимает все упреки Серебренникову в нарушении правды.
Кадр из фильма «Лето»Фото: WDSSPR
Какая еще правда, если один из героев — панк с гитарой (Александр Горчилин) — в конце фильма, мучимый тяжелым похмельем, раздвигает стену и вырывается на ветреный берег моря, оставляя в комнате и похмелье, и черные мысли? Эта наивная метафора — ключ к пониманию стиля «Лета». «Лето» — такой же наивный и красивый фильм, как неожиданное перемещение панка из прокуренной квартиры на морской берег. И мы, кстати, не знаем, что стало с этим панком, — черт его знает, вдруг он вообще утонул в соленой пучине, унеся с собой на дно и все наши робкие стремления к свободе?
По наглой прихоти жизненной драматургии в день показа «Лета» на Лазурном берегу в Москве с сердечным приступом из зала суда отправили в реанимацию Алексея Малобродского, приковав его там, в реанимации, наручниками к кровати. Жизнь — драматург жестокий, но талантливый. И точный. Она знает, что за оттепелью всегда следует холод, а за летом — тоскливая бесконечная осень.
