Я спускаюсь по лестнице.
В подъезде у нас всегда полумрак и пахнет какой-то очень, очень старой жизнью.
Захожу в маленькую мясную лавку на первом этаже.
«Добрый день, — говорю, — пан Щеточка, дайте мне двадцать дека ветчины».
Дека — чешская мера веса, означающая десять граммов. Двадцать дека — двести граммов. Год назад я этого не знала, и пана Щеточку не знала, и языка чешского, обращенного ко мне, не понимала, а в лавку заходила с колотящимся в ушах сердцем, как новобранец на стрельбы.
Почти год назад я переехала в Прагу.
Конструктор переезда
За это время разные люди, знакомые и незнакомые, раз сто спросили меня: «Тяжело было переезжать?» И каждый раз я испытываю минутное замешательство. Потому что переехать очень легко — но очень трудно. Чисто технически переезд, как конструктор, складывается из простых кубиков, которые может освоить практически любой. Поиски работы, документы, переводы, справки. Нашел квартиру и школу, упаковал вещи, отправил вещи, распаковал вещи. Завел на новом месте полочку с книгами и коробку со всякой ерундой вроде ниток и пуговиц, поставил в шкаф первую бутылку подсолнечного масла, солонку и сахарницу — вот, считай, ты уже на четверть и переехал.
Можешь сказать пять-шесть фраз на новом языке, что-то чуть сложнее «добрый день» и «спасибо» — это как что-то вроде «извините, не приду сегодня на тренировку» или «расскажите, как вел себя мой ребенок, не бойтесь, я понимаю лучше, чем говорю», — и ты уже переехал почти наполовину.
Но все-таки переезд — это сложно.
Больше всего он похож на читанные нами в детстве книги Жюля Верна о морских приключениях. Неважно, что толкнуло тебя в путь, но вот ты на корабле со своим довольно жалким саквояжем, и все, что ты сейчас чувствуешь, — как палуба скрипит и качается под ногами. И нет у тебя в этот момент никакой жажды приключений. А есть адские сомнения и ужасная беспомощность в водовороте событий. Все, что ты знал и умел, теперь либо ничего не стоит, либо уже ничем не поможет. Надо быстро учиться новому, а еще понять бы, чему и у кого. Волны накрывают в самый неожиданный момент, карта примерная, буссоль утонула, в трюме течь, силы иногда на пределе.
Крохотные тыщи
Переезжая, нужно быть готовым к нескольким вещам — хотя, парадоксальным образом, подготовиться к ним невозможно.
Это бесконечный поток новизны, впечатлений, ощущений, крохотных, еле заметных, зато по всем каналам сразу. Каждый день — особенно в первые месяцы — на тебя сваливается столько всего, что хватило бы на неделю. Тело скрупулезно фиксирует всякие мелочи, которые до сознания просто не долетают: это место пахнет разным новым и незнакомым — каштанами, и старой известкой, и жареным мясом, и какими-то травами, названий которых ты не знаешь. Здесь другая влажность воздуха и другой свет. Картошка, йогурты, мороженое, вообще вся еда неуловимо другого вкуса, улица за окном звучит иначе, и по утрам поют другие птицы. Каждую крохотную деталь мозгу приходится изучить, смириться с тем, что возвращения к старому не будет, и, ладно уж, начать привыкать к новому. На это тратится столько сил, что хватило бы освещать небольшой квартал. За первые пару лет жизни в новом месте таких новых решений будет принято тысячи, по каждой мелочи. Отдельно привыкаешь к запахам на улице, отдельно — к новому креслу, отдельно — ко вкусу воды, потому что и у воды, оказывается, есть вкус, и в Праге он другой. Тело сопротивляется и тоскует, оно ведь вообще довольно консервативная штука, ему невозможно объяснить, зачем надо переезжать, — будь его воля, мы бы оставались всю жизнь в родных местах, в изгибах родной кровати и знакомого матраса, потому что так оно безопаснее.
(Это, кстати, первая причина, по которой переезжает куда-нибудь, хотя бы в соседний город, гораздо меньше людей, чем мечтает об этом. Сейчас расскажу и про вторую.)
Тело протестует в самые неожиданные моменты.
Помню, как-то я поняла, что очень плохо сплю каждый раз, натянув на кровать свежее постельное белье. Потом сообразила — кондиционер для белья! Новый, чужой, незнакомый запах, который окружает со всех сторон, и ты всю ночь, вздрагивая, просыпаешься, как будто к пещере твоей подбирается враг!
Или вот лифт. В лифте рука автоматически тянется нажать «1», и ты приезжаешь на первый, полноценный жилой этаж, а выход в пражских подъездах на нулевом, но к «0» привыкаешь несколько месяцев. Только задумался о своем, и палец упрямо соскальзывает на «1». И ты смеешься над собой и сердишься.
Или одежда. Первые полгода тебе никак не удается одеться по погоде, все время получается слишком легко, потому что солнце же и снега нет, значит, можно в легкой куртке — и бесконечно болит горло, и страшно мерзнешь, потому что с теплой и бесснежной европейской зимой тоже надо научиться дружить. Секрет — я вам сейчас его выдам — в том, чтобы как раз горло-то и замотать шарфом или палантином, а еще надеть теплые носки, а вот между шарфом и теплыми носками может быть хоть шелковая ночнушка.
Научиться заново
Переезд — это как тяжелая болезнь.
Медленно учишься заново ходить и говорить. С замиранием сердца выбираешься на улицу, чтобы выяснить то, о чем когда-то даже не приходилось задумываться. Где ремонтируют обувь? Как сделать дубликат ключа? Как попасть к врачу? А сделать карту прививок для школьника? А заменить батарею? А почему бумажные носовые платки в супермаркете TESCO продаются большими блоками и что будет, если выцарапать из блока одну упаковочку?
И на каждом шагу — этого не избежать — ты обречен испытать стыд и неловкость. Потому что ты, взрослый человек, вдруг беспомощен, как трехлетка. Так же, как трехлетка, ты открываешь рот, чтобы объяснить, спросить… и можешь выдавить только два-три простейших предложения. Ты онемел и парализован и много раз еще будешь чувствовать себя идиотом. Весь твой «социальный капитал», накопленный за годы, обнулился, как бабушкины сбережения в девяностые.
(Это называется «разрушение социальной идентичности», и это вторая причина, по которой переезжают очень немногие. Ощущать себя идиотом и «непонятно теперь кем» больно и унизительно, особенно если тебе было что терять. Это как собеседование или экзамен, которые длятся, и длятся, и длятся… Меня спасало только то, что я знала теорию, ждала этих чувств, как ждут цунами, и успела предупредить всю семью, включая кота.)
Ради чего?
Это второй вопрос, который мне задают обычно, чаще всего он звучит так: «Ну что, вы получили то, ради чего переезжали?» И тут я еще раз испытываю замешательство. У меня нет ответа на этот вопрос, который можно уложить в слова. Ради чего мы заводим детей? Ради чего идем в университет? Ради чего создаем новый проект или сочиняем песню? Ради будущего? Ради жизни? Ради свободы? Ради собственной выгоды? Любой из этих ответов, в сущности, вранье и мало что объясняет.
Мы переезжали, чтобы жить.
И живем. Это был прекрасный год. Я видела лето, которое заканчивается в октябре и опять начинается в апреле. Видела цветущие магнолии и сакуру. Узнала, даже не так — ощутила, что полицейских можно не бояться, что к ним можно доверчиво бежать с любой проблемой. Оказывается, полицейские бывают исключительно безобидными, румяными и голубоглазыми, без фона смутной угрозы. Вообще, за год оказалось, что жить без фона смутной угрозы по всем фронтам гораздо легче.
Даже не так. Это просто другая жизнь.
Легче ощутить, чем объяснить. Например, сначала ты покупаешь двенадцать рулонов туалетной бумаги вместо четырех, потому что вдруг растворяется животная, не передаваемая словами тревога, что завтра может что-нибудь случиться, все сгорит и провалится в тартарары и туалетная бумага будет не нужна. В какой-то момент внутренний тумблер пла-а-а-а-а-вно поворачивается — и начинаешь осторожно верить, что на двенадцать рулонов туалетной бумаги вперед все в мире останется на своих местах.
Потом вдруг договариваешься встретиться с подругой в выходные «через пару недель». В России ты представить себе такого не мог. Кто знает, что будет через эти пару недель, останетесь ли вы теми же, не рухнет ли рубль, не введут ли новые санкции, не запретят ли мобильную связь! Договариваться — так на ближайшие дни.
Но мир стоит крепко, как домик поросенка Наф-Нафа.
И дальше вот так, неспешно, исподволь, весь твой год оказывается распланирован вперед: встречи, поездки, вебинары, гости, бассейны, пикники. В июне — варенье из клубники. В июле — черешня и абрикосы. В августе — жевать травинку и думать о спасении мира.
Кстати, в августе пан Щеточка закроет свою мясную лавку и уйдет в отпуск на полтора месяца — потому что человеку непременно нужно отдыхать, а не только работать, и мир, представьте себе, вполне может обойтись без него полтора летних месяца.
Это тоже открытие. У этого нового мира свой ритм, его непросто поймать, но я учусь.
Я все еще помню — об этом пока не забудешь, — что смотрю в чужое небо из чужого окна.
Год назад мы покинули дом. С тех пор мы в путешествии. Иногда внезапно хочется куда-то вернуться, в какое-то внутреннее «домой», просто чтобы ничего не происходило, чтобы все на своих местах и палуба не качалась. А потом вспоминаешь, что палуба — это и есть дом.