7 февраля 1967 года двадцатишестилетний Ольгерт Забак, возвращаясь с работы, увидел, что за ним снова идет невысокий, плотный человек, которого он заметил еще утром. Потом к невысокому присоединилась женщина незапоминающейся внешности, и они вместе вошли за Забаком в троллейбус. Сомнений у Ольгерта не осталось — это слежка. Но кто? Милиция? Сотрудники «семерки», Седьмого управления КГБ, занимавшегося наружным наблюдением за иностранцами и подозрительными советскими гражданами? В кармане у Забака лежали фотокопии запрещенных книг, сделанные им на работе — он был техником в Ленинградском институте точной механики и оптики — и записная книжка, которую совсем не хотелось сдавать в органы. Он попытался оторваться от «хвоста» на станции метро «Владимирская», но не смог — преследователи поняли, что время пришло, Забака взяли. Пока его вели в отделение, Ольгерт чудом умудрился избавиться от фотокопий и книжки, но это уже никому не помогло.
С ареста Забака началось дело самой крупной в послесталинском СССР подпольной организации «Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа» (ВСХСОН), о которой сейчас мало кто помнит.
«Заговор с целью захвата власти»
Чуть меньше чем через год, 3 декабря 1967 года, судья Ленинградского городского суда Николай Ермаков приговорил редактора одного из НИИ тридцатилетнего Игоря Огурцова к 20 годам заключения: семь лет тюрьмы, восемь лет лагеря строгого режима и пять — приполярной ссылки. Его подельникам, Михаилу Садо, Евгению Вагину и Борису Аверичкину дали по 13 и восемь лет. Самому старшему из них, Михаилу Садо, на момент вынесения приговора было 33 года. Все они шли по статье 64 УК РСФСР за измену Родине, пункт «а» — заговор с целью захвата власти.
Отец подсудимого, Вячеслав Васильевич Огурцов сидел в зале суда в окружении партработников и сотрудников органов госбезопасности — больше никого на процесс не пустили. Он увидел сына в первый раз за 10 месяцев: во время следствия Вячеслав Васильевич отказался давить на Игоря, сказав, что не может воздействовать на его убеждения, потому что это безнравственно. Поэтому родители не смогли ни разу увидеть сына, хотя другим подследственным по тому же делу иногда разрешали свидания.
Вячеслав Васильевич, инженер-кораблестроитель, прошедший всю войну, включая штурм Кенигсберга, и закончивший ее в сражениях с японской армией, был представлен к званию героя Советского Союза за взятие Большого Хингана, но не принял его, потому что отказался вступать в партию, сказав: «Лучше читать «вход запрещен», чем «выхода нет»». Впрочем, орден Боевого Красного знамени и другие военные награды ему все-таки вручили. Теперь он ждал, приговорят ли его единственного сына к расстрелу.
Мать, учительница музыки Евгения Михайловна, слушала, как Игорь признает себя главой нелегальной антисоветской организации. Огурцов-младший говорил: «Не считая себя профессиональными революционерами и не стремясь стать профессиональными политиками, мы пришли к мысли о необходимости начать борьбу с советским государственным и общественным строем за их изменение». Пока велось следствие, во главе КГБ СССР встал Юрий Андропов, встряхнувший и так суровое ведомство, так что высшая мера, которую предусматривала статья, представлялась вполне реальной.
Потом и Вячеслав Васильевич, и его жена проживут эти двадцать лет, дождутся освобождения Игоря и успеют в конце 80-х вместе с ним эмигрировать в Мюнхен. Жизнь будет гораздо длиннее, чем всем Огурцовым казалось в зале суда на набережной Фонтанки морозным декабрьским утром шестьдесят седьмого года.
Вооруженное восстание с «Маузером» 1898 года
У членов ВСХСОН была изъята «антисоветская ревизионистская и революционно-реакционная литература»: из 50 наименований 23 — работы религиозного философа Николая Бердяева, остальные — Семен Франк, Иван Ильин, Бертран Рассел, Ортега-и-Гассет, Ричард Пайпс, Томас Элиотт, мемуары белых генералов, много самиздата и публикаций парижской YMCA-Press. Кроме того, к делу приобщили пишущие машинки, фототехнику и химикаты для проявки и печати фотографий, 24 экземпляра «Программы ВСХСОН», шесть тысяч кадров фотокопированных книг и рукописей, включая, например, «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург.
И один пистолет системы «Маузер» образца 1898 года.
«Маузер» купил двадцатилетний житель Валаама, работавший библиотекарем Станислав Константинов еще до того, как вступил в организацию, сейчас Огурцов вспоминает, что причину покупки он объяснял так: «Я вот когда с танцев провожаю девушку, беру его, чтобы хулиганье не напало, чтобы я мог защитить ее». Оружие Константинов сдал руководству сразу после принесения присяги. Этот «Маузер» был единственным реальным оружием военизированной организации, он же и стал основанием для обвинения членов ВСХСОН в подготовке вооруженного восстания с целью свержения советского строя.
За пять лет до суда, в 1962 году, филолог и поэт Михаил Коносов, будущий член ВСХСОН, написал стихотворение, назвав его «Венгерская лирика»: «Этой ночью скатилась/С горкома звезда./Это снилось, забылось? /Нет, нет – никогда!» Студенты Ленинградского университета (Огурцов и Садо окончили Восточный факультет, Вагин — филологический, Аверичкин — юридический) обсуждали судьбы Родины вполне в русле оттепельных дискуссий о докладе Хрущева на XX съезде. Им попалась привезенная кем-то из-за границы книга Тибора Мераи «13 дней, которые потрясли Кремль», из которой они узнали об антикоммунистическом восстании в Венгрии 1956 года. Огурцов назвал венгерские события «прелюдией к освобождению всех народов, порабощенных коммунизмом», и восхищался, что венгры смогли сплотиться и «за три дня скинуть режим, который, казалось, держал намертво».
Потом Вагин принес переписанную от руки статью Николая Бердяева «В защиту христианской свободы». В этой статье философ пишет про Советскую Россию: «Там люди поставлены непосредственно перед страшным, антихристовым злом, перед лицом смерти и в великом духовном напряжении должны защищать свои последние святыни. Это делает людей более существенными, более онтологическими и вырабатывает более братские отношения между людьми. Там никто уже не интересуется, «правый» ли человек или «левый», монархист или демократ, а интересуются, за правду ли он или за ложь, за божеское или за диавольское». Эти слова вдохновили молодых людей, они почувствовали себя «более существенными и онтологическими», из них и родилась мечта о чудесном братстве и своей миссии в борьбе с антихристовым злом. Впоследствии именно Бердяев, особенно его работа «Новое средневековье», стал основой социально-политической и мировоззренческой программы организации.
2 февраля 1964 года на квартире у Михаила Садо Огурцов торжественно зачитал друзьям первый вариант «Программы военно-политической организации Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа». Программа была разделена на две части: первая содержала последовательную критику марксизма-ленинизма и советской бюрократической практики и предрекала крах коммунизма, вторая провозглашала принципы социал-христианства. «И капитализм, и его болезненное порождение — коммунизм могут быть преодолены только христианизацией всей жизни общества. Хотя христианская религия и не связана ни с какой временной социальной структурой, ее этические принципы могут и должны быть воплощены в экономической и политической практике», — писал Огурцов. Программа сочетала наивные экономические и политические воззрения и формировалась по принципу «за все хорошее против всего плохого». Частная собственность, свобода СМИ и предпринимательства, но и защита государства, частные школы и поликлиники — но и гарантии бесплатного образования и здравоохранения, отрицание капитализма и коммунизма как двух крайностей.
Так ВСХСОН был «официально» учрежден. Все, вступавшие в организацию, приносили присягу: «Я (имярек), верный сын России, клянусь Отечеству и народу бороться с тоталитарной коммунистической системой, губящей страну, за возрождение Великой России, ее славы и благосостояния, не щадя усилий, имущества и самой жизни. Да поможет мне Бог! Да здравствует социал-христианская Россия».
Корабельные переборки
По делу ВСХСОН в общей сложности осудили 21 человека. Кроме четырех руководителей, остальные шли по более легкой статье 70 УК РСФСР «Антисоветская агитация и пропаганда». Всего в организации на начало 1967 года было 28 членов, и еще 30 считались кандидатами. Допросили больше 100 человек в разных городах — Иркутске, Шауляе, Томске, Краснодаре, на Валааме. Двое членов организации были даже гражданами Польской народной республики, где их в итоге тоже репрессировали.
«В Уставе нашей организации было записано, что каждый член ее должен быть проповедником, солдатом и организатором, — говорил Огурцов на одном из допросов, стенограмма которого есть в материалах дела. — Но это осталось только на бумаге. Практически мы представляли собой молодежный кружок, занимавшийся сбором книг, перепечаткой их, переводами с целью взаимного ознакомления».
Структура ВСХСОН была предельно военизирована, хотя оружия не было и не предвиделось, а почти вся работа заключалась в копировании и распространении разных текстов. Но романтические образы белых офицеров и погибшей русской армии воплощались в таких прозаичных вещах, как управление организацией. Самая низшая единица называлась «боевая группа» и состояла из трех человек — старшего и двух рядовых. «Отделение» включало в себя две таких тройки, плюс командира и ответственного за безопасность, итого восемь человек. Две восьмерки составляли взвод — 20 человек, четыре взвода — батальон. Батальон был один и включал весь наличный состав членов ВСХСОН.
Правила конспирации были таковы, что на уровне «отделения» всех знали командир и ответственный за безопасность, остальные были знакомы только со своей «боевой единицей», тройкой, которая состояла, как правило, из студентов одного факультета или сотрудников одной организации.
Пятьдесят лет спустя, в своей типовой квартире в блочном доме на самой окраине Петербурга Игорь Огурцов рассказывает, что придумал тогда структуру управления по корабельным переборкам: «Корпус разделен на переборки. Если где-то пробоина, эта часть, этот сектор заполняется водой, но все остальное — нет, и корабль на плаву. Так и у нас. Провалилась какая-то группа — ну что ж… Но в целом организация на плаву». Как тут не вспомнить, что его отец был инженером-кораблестроителем.
В батальоне было четыре главных отдела, который возглавляли четыре основателя: Аверичкин руководил отделом кадров, Садо, отслуживший срочную службу в десантных войсках, — отделом безопасности, Вагину достался идеологический отдел, а Огурцов осуществлял общее руководство. В члены организации вербовали в основном студентов старших курсов, аспирантов и молодых преподавателей гуманитарных факультетов, но было довольно много инженеров и даже рабочих. Те, кто получал после вуза распределение в другие города, создавал там отделения. Каждый действительный член организации платил ежемесячную десятину — 10% от своей зарплаты — в качестве взносов. На эти деньги покупали в основном технику — 15 пишущих машинок, 10 фотоаппаратов, фотоувеличители.
Двадцать лет за чтение
Огурцов рассказывает: «Мы и продержались несколько лет, потому что все было тщательно разработано. Никогда не говорили: «Давай, вступай в такую-то организацию!»» Разумеется, «с улицы» нельзя было никого брать. Можно было привлекать или друзей детства, или по армии, или по вузу — людей, человеческие качества которых вы хорошо знали. Конечно, не досконально, мы сами себя досконально до последнего не знаем. Только Бог знает. Когда кто-то намечался в качестве кандидата, докладывали в отдел, отвечающий за кадровый состав и безопасность организации, и там либо давали добро на дальнейшую работу, либо говорили: «Оставьте этого человека, с ним работать нельзя». Если давали добро, то выдавали литературу.
В каждом подразделении у нас была стандартная литература — примерно 30 работ. Библиотека была разделена на три части. Первая — те книги, за которые не давали срок, если вы с ними попадались: «Несвоевременные мысли» Горького, скажем, или «Один день Ивана Денисовича». После того, как человек это прочел, чувствовалось, можно с ним дальше работать или хватит. Если он позволяет себе рассказывать антисоветские анекдоты, но не больше того, — все, этого человека оставляли в покое. Если же он шел навстречу, ему уже давали литературу, за которую можно было получить срок. Если он проявлял страх и сам хотел закончить разговоры, то с ним опять же прекращались контакты. А если он говорил: «Слушай, ведь я же не дурачок, вот, ты мне даешь эти книги, я же понимаю, что их не в библиотеке берут, значит, кто-то делает это, кто-то рискует. А мы что же — только потребители, только почитать интересно? Давай что-то делать!» Тогда я отвечал: «Хочешь? Давай! Вот, давай сейчас вдвоем распечатаем десять экземпляров этой книги фотоспособом».
Если он делал это охотно, значит, дальше можно было сказать: «Слушай, нас же не двое с тобой. Есть организация. Готов ты вступить?» Если он говорил, что готов, его еще оставляли подумать на две недели. И только потом, если он не передумал, ему давалась программа, устав, и он принимался на одной из конспиративных квартир, писал анкету, принимал присягу и был определен в конкретное подразделение».
Тогда прокурор Соловьев спросил, почему Константинову не велели сдать оружие в «органы охраны общественного порядка». Огурцов сказал, что, будучи нелегальной организацией, они не могли отправить своего человека в правоохранительные органы.
Единственная масштабная «внешняя» акция, которую подпольщики планировали к 50-летию Октябрьской революции на четвертом году существования ВСХСОН, была раздача в Ленинграде и других городах листовок с «50 лозунгами освобождения». Но в феврале члены ВСХСОН были арестованы, и листовки даже не успели напечатать.
То есть весь «заговор с целью захвата власти», за который Огурцов отсидел 20 лет, состоял в чтении, перепечатывании, фотокопировании и распространении книг и статей, среди которых были, например, переведенные Огурцовым энциклики папы Римского, военизированная терминология и ритуалы, один незаконно хранившийся маузер на 30 человек и много-много разговоров.
Два предателя
КГБ присматривалось к ним давно, — разумеется, правила конспирации убеждали только самих членов организации, а циркуляция больших объемов самиздата не могла остаться незамеченной. Но первые два года все было тихо: то ли у госбезопасности оставалось поле для сомнений, то ли КГБ ждал, пока организация разрастется и можно будет накрыть большую сеть разом. Первый раз КГБ проявило открытую заинтересованность ВСХСОН в начале 1966 года после доноса диссидента Александра Гидони, уже отсидевшего в лагере по политической статье (по неподтвержденным данным, там он был завербован). Получив предложение вступить во ВСХСОН, он якобы испугался провокации и сам написал донос. По этому доносу были проверены несколько членов организации — начальники взводов студент экономического факультета ЛГУ Владимир Ивойлов и директор средней школы в Ленинградской области Леонид Бородин (оба получат сроки потом, в 1968 году). Однако серьезных обвинений им не предъявили.
Сами члены ВСХСОН рассказывают, что заранее отработали легенду, согласно которой они просто начитались шпионских книжек и хотели разыграть Гидони, а он и поверил. Сложно представить, что в это поверило КГБ, но тогда серьезных обвинений Ивойлову и Бородину не предъявили.
Но ровно через год ВСХСОН все-таки был разгромлен. «Провалилась» группа поэта Михаила Коносова, на которую написал донос недавно принятый в организацию сотрудник Ленинградского института точной механики и оптики (ЛИТМО) Владимир Петров. Петров, как и предполагалось по «правилу корабельных переборок», знал только членов своей группы и выдал такого же техника ЛИТМО Ольгерта Забака. Но на этот раз корабль все-таки дал течь. На допросах члены ВСХСОН стали «колоться». По показаниям Коносова вышли на руководителей «батальона», арестованный Аверичкин расшифровал находившуюся у него картотеку с анкетами членов организации. Вся тщательно проработанная система конспирации мгновенно оказалась разбита, как только из умозрительной игры превратилась в реальность. Члены ВСХСОН выдавали друг друга, как дети, как только за них принялись хоть сколько-нибудь всерьез. Вероятно, КГБ по каким-то причинам просто перестало играть в кошки-мышки, и пришла пора получать новые звания за разгром большой подпольной сети.
За Огурцовым пришли рано утром 15 февраля 1967 года, обыск занял 12 часов, после чего его отвезли в одиночную камеру спецблока внутренней тюрьмы УКГБ по Ленинградской области. Он и Михаил Садо — единственные, кто проявил во время следствия взрослое мужество и готовность к сопротивлению. В следующий раз на свободе он оказался в феврале 1987 года, отсидев двадцать лет и два дня.
В реабилитации отказано
Игорь Огурцов провел в тюрьме не семь, как было по приговору, а десять лет. Ему накинули за участие в забастовке заключенных. Срок отбывал во Владимирском централе, лагере «Пермь-35», Чистопольской тюрьме и городке Микунь в Республике Коми. Из Чистопольской тюрьмы его один раз привезли в Ленинград на Литейный, 4 и, по его рассказу, предложили: «Напишите «помиловку» (прошение о помиловании — прим.ред.), садитесь на троллейбус и езжайте домой». Огурцов ответил: «Милые вы мои, 14 лет назад я стоял перед вашим судом и чувствовал затылком дуло пистолета. Я ваших чекистских сапог тогда не лизал. А вы хотите, чтобы сейчас я, когда мои родители уже состарились в одиночестве, вам «помиловку» написал?»
Ему дали сколько угодно свиданий, даже разрешили друзьям передать Огурцову среднеазиатскую дыню. Якобы эта история была связана с переговорами Брежнева с президентом Франции Жискар д’Эстеном. Закончилось это все равно Чистопольской тюрьмой, где его посадили в одну камеру с правозащитником Сергеем Адамовичем Ковалевым. Теперь Огурцов вспоминает: «Хорошо мы с ним посидели. Думаю, что он так же скажет, что с Огурцовым сидеть можно, даже если есть различия по мировоззренческим моментам». Два сокамерника-антисоветчика диаметрально противоположных взглядов даже успели поучаствовать в общем добром деле. В соседней с ними камере в Чистополе сидел Юрий Шухевич, который с 18 лет мотался по лагерям только потому, что его отец был украинский националист Роман Шухевич. Его избили надзиратели, началась отслойка сетчатки, и он стал слепнуть. Отстучал об этом азбукой Морзе в соседнюю камеру. Ковалев и Огурцов объявили голодовку, пока Шухевичу-младшему не помогут. Через два дня Юрия этапировали в Москву на лечение.
Выйдя на свободу, Игорь Огурцов уехал в Германию, выступал там с лекциями, встречался с потомками русских эмигрантов. В 1992 году вернулся в Россию. Он до сих пор верит в христианско-социалистические идеалы ВСХСОН и считает это делом всей своей жизни.
Михаил Садо, сын санкт-петербургских ассирийцев, отсидел свой срок во Владимирском централе, мордовских и пермских лагерях. Освободившись в 1980 году, получил предложение о работе от ректора Ленинградской духовной академии архиепископа Кирилла (Гундяева, ныне патриарха Московского и всея Руси). Больше 20 лет Михаил Садо преподавал будущим священникам и богословам древнееврейский и древнеарамейский языки, занимался библейской археологией, заведовал академической библиотекой. Кроме науки и преподавания, Михаил Садо занимался сохранением памяти об ассирийцах — жертвах сталинских репрессий. Он собрал «Ассирийский мартиролог», и по его инициативе на Левашовском кладбище был установлен памятник погибшим ассирийцам. Умер в 2010 году.
Евгений Вагин, филолог, на момент ареста сотрудник Пушкинского дома, редактор собрания сочинений Достоевского, отсидел восемь лет в мордовских лагерях. Освободившись, работал кочегаром и грузчиком. В 1976 году эмигрировал в Италию, где преподавал русский язык и литературу в университете Венеции, работал на итальянском радио и телевидении, много публиковался в эмигрантских журналах. Умер в 2009 году в Риме, где и похоронен.
Про четвертого руководителя ВСХСОН, Бориса Аверичкина, известно меньше всего. Освободившись после восьми лет в колонии строгого режима, он закончил юридическое образование в Калининском университете (ныне Тверской), всю жизнь прожил в Ленинграде-Петербурге, в последние годы работал инженером. Говорят, что он входил в одну из радикально настроенных русских националистических групп.
Тема ВСХСОН и русского национализма очень скользкая. Формально ни в программе организации, ни во взглядах ее учредителей и участников в 60-е годы, ни в материалах дела никакого национализма не значится (а уж советское следствие не отказало бы себе в удовольствии выявить фашистов и врагов интернационала). Более того, они считали себя социалистами, что исключает национализм. Однако взгляды, которые активные ВСХСОНовцы высказывали в перестройку и 90-е, антисемитские пассажи, которые Вагин позволял себе в лагере, о чем есть устные свидетельства, дают русским националистическим организациям возможность называть ВСХСОН своим предтечей.
Формально ВСХСОН никогда не был распущен — Игорь Огурцов считает, что организация по-прежнему существует. Члены ВСХСОН в отличие от большинства жертв советских репрессий так и не были реабилитированы — в 1996 году Верховный суд счел, что осуждены они были обоснованно.
Для подготовки материала были использованы книги:
- Архангельский А., Лученко К., Сорокина Т. Свободные люди. Диссидентское движение в рассказах участников, М., «Время», 2017.
- ВСХСОН. Материалы суда и программа. Франкфурт: Посев, 1976 (серия «Вольное слово». Вып. 22).
- Иванов И. Русское подполье. Пути и судьбы социал-христианского движения. М.: Традиция, 2015.