По утрам я бегаю в Петровском парке. Парк так себе: с одной стороны дорога, с другой — Ленинградское шоссе, посредине — круговой перекресток, и по всем аллеям, кроме одной, ездят машины. Но зато есть Петровский путевой дворец, стройные березки, несколько дубов потолще и огромный камень в самой глубине, на котором мы любим сидеть с пятилетним сыном.
Ровно сто лет назад парк был заметно больше: вокруг уже построили много дач, но березовые, дубовые и липовые рощи шумели и на месте современного стадиона «Динамо», и обоих выходов из метро, и нескольких прилегающих кварталов. Сохранилось, например, воспоминание об этих местах историка Николая Дружинина, который пишет в 1910 году: «Я чувствую себя живым, обновленным. Особенно сегодня, когда после выборов в Кредитном о[бщест]ве я поехал в Петровский парк, вдохнул в себя запах опавших листьев, увидел белые березы с поникшими желтыми ветками, увидел солнце, заходившее над широким Ходынским полем и сине-розоватые отливы на потухающих небесах». Тогда это была почти окраина Москвы, но любой горожанин мог легко сюда добраться, чтобы погулять среди дубов и берез: от Страстного бульвара в Петровский парк ходил трамвай.
Красный террор, белые заложники
5 сентября 1918 года, тоже на закате, в глубине Петровского парка было людно, но от былой безмятежности не осталось и следа. Возле каменной ограды стояли с винтовками наизготовку красноармейцы, подъехал грузовик. Адвокат Сергей Кобяков, защищавший обвиняемых революционным трибуналом, писал, что среди собравшихся были случайные зрители и даже ссылался на их рассказы — но воспоминаний об этом вечере почти не сохранилось. «Чекисты выкрикивали имена казнимых. Указывая на Щегловитова, они кричали: «Вот бывший царский министр, который всю жизнь проливал кровь рабочих и крестьян…» <…> После расстрела все казненные были ограблены», — пересказывал происходившее в Петровском парке Кобяков. В этот вечер погибли и его доверители — поляки Юзеф и Мариан Лютославские.
Так в Москве и во всей России начался Красный террор — массовые расстрелы «врагов революции». Большевистская печать объясняла, что Красный террор — это ответ на Белый террор: 30 августа, за несколько дней до публикации декрета, председателя Петроградской чрезвычайной комиссии (ЧК) Моисея Урицкого убил студент-народник Леонид Каннегисер, а на лидера большевиков Владимира Ленина покушалась эсерка Фанни Каплан. Позже это объяснение подвергали сомнению: о необходимости массового террора «для наведения революционного порядка» Ленин писал еще летом 1918-го, а председатель ВЧК — Всероссийской чрезвычайной комиссии — Феликс Дзержинский задолго до официального начала Красного террора предлагал брать заложников из числа «буржуазии». Те же, кто факт Белого террора не отрицал, указывали, что он был точечным и направленным на конкретных людей, в то время как Красный — именно массовым, имевшим целью уничтожение идеологических противников по классовому принципу.
Декрет Совнаркома о Красном терроре, опубликованный 5 сентября 1918 года, предписывал изолировать «классовых врагов» в концлагерях, а всех причастных к белогвардейским организациям расстреливать. «Приказ о заложниках» побуждал идти дальше: «Все известные местным Советам правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должны быть взяты значительные количества заложников. При малейших попытках сопротивления или при малейшем движении в белогвардейской среде должен приниматься безоговорочно массовый расстрел».
Министры в Бутырской тюрьме
Упомянутый адвокатом Кобяковым министр юстиции Иван Щегловитов — одиозная фигура начала 20 века. «Жестокий, холодный, безжалостный», — так описывала его либеральная пресса тех лет. При Щегловитове вынесли несколько тысяч смертных приговоров, в том числе революционерам и сочувствующим. Сам Иван Григорьевич сочувствовал крайне правому «Союзу русского народа» и был известен своими антисемитскими взглядами: так, именно он инициировал громкое дело Бейлиса (о якобы совершенном евреем Менделем Бейлисом ритуальном убийстве мальчика, после которого начались еврейские погромы в Киеве и других городах Российской империи).
Щегловитова арестовали еще до прихода к власти большевиков: во время Февральской революции его заключили в Петропавловскую крепость. А после Октябрьской перевезли в Москву, в Бутырскую тюрьму, где бывшего министра судил революционный трибунал. В одной камере с Щегловитовым сидели Алексей Хвостов — бывший нижегородский губернатор, министр внутренних дел и организатор неудачного покушения на Распутина — и его «правая рука» Степан Белецкий, директор департамента полиции.
23-летний подпоручик Дмитрий Сидоров, арестованный за участие в Корниловской «Военной лиге» и близкое знакомство с историком Дмитрием Иловайским, вспоминал, что Щегловитов в тюрьме держался стойко и с достоинством, при этом не кичился своими прошлыми званиями и регалиями: например, со всеми по очереди подметал пол в камере. «За железным переплетом решеток вижу я четкий, строгий профиль Щегловитова… Это уже не простые люди, нет, это мученики и такими должна их запомнить Россия. Их морили голодом», — писал Сидоров.
Вхожий в Бутырку Кобяков запомнил бывших министров другими: «Хвостов каждый раз при моем появлении в общей комнате сейчас же уходил в клетушок, служивший спальней, заваливался спать, причем немилосердно храпел. Щегловитов являл весьма жалкий вид. От бывшего диктатора ничего не осталось. <…> И Щегловитов, и Белецкий не скрывали от себя ожидавшего их печального исхода процесса. Но Белецкий все время твердил: «А большевики меня все-таки не расстреляют. У меня есть цианистый калий, и я приму его после вынесения мне смертного приговора». Эта мысль, по-видимому, сильно поддерживала его дух».
Яд бывший полицейский начальник Белецкий принять не смог: о казни в Петровском парке приговоренные узнали уже на месте — они думали, что их везут на Лубянку на передопрос. В последний момент Белецкий попытался бежать, но его, подгоняя штыками, вернули к месту расстрела красноармейцы.
Черносотенец, мошенник, святой
Вместе со Щегловитовым и другими царскими министрами на казнь привезли протоиерея Иоанна Восторгова, священника-монархиста, соратника черносотенца-радикала Владимира Пуришкевича. С 1913 года отец Иоанн был настоятелем Покровского собора в Москве — храма Василия Блаженного. Восторгова в разные годы подозревали в убийстве жены (правда, оказалось, что она жива) и считали причастным к гибели нескольких бывших политических единомышленников и противников (правого публициста Павла Крушевана, члена Первой Государственной думы Григория Иоллоса), но ни одно из этих обвинений не предъявлялось официально.
Арестовали отца Иоанна в мае 1918 года, обвинив в мошенничестве (попытке продать уже национализированное имущество епархии), а затем постановив «ликвидировать во внесудебном порядке». Так Иоанн Восторгов оказался в Петровском парке.
«Много грехов было на душе у Восторгова. Всю жизнь занимался он доносами, травил людей и национальности и вел жизнь, не подобающую проповеднику идей Христа, но дело, по которому его обвиняли большевики, не заключало в себе ничего преступного и по обыкновению было спровоцировано чрезвычайкой. И этот человек перед смертью проявил редкое величие духа. Он предложил всем желающим исповедаться у него. И много людей потянулось к нему за исповедью. В одну кучу смешались всесильные министры, спекулянты, офицеры и просто мирные обыватели, захваченные большевиками. И у этого человека, который сам должен был умереть через несколько часов, для каждого нашлось слово утешения», — рассказывает в своей книге «Красный суд» адвокат Кобяков.
В 2000 году протоиерея Иоанна Восторгова причислили к лику святых.
«Этот еще живой»
Среди «офицеров и мирных обывателей», молившихся перед казнью в Петровском парке вечером 5 сентября, был сосед Ивана Щегловитова по Бутырке Дмитрий Сидоров — автор редчайших воспоминаний человека, оказавшегося «по ту сторону штыков»:
«Быстро мелькают улицы Москвы, быстро несутся, цепляясь за надежду, мои мысли. Но все кончено. Мы выезжаем за город. Петровский парк!
Уже ночь, тихая и ласковая. Взвод красноармейцев ждет нас. «К стенке». Целуемся. Идем. Темнеет высокая стена.
А все-таки подальше бы от этой стены. Я приседаю. Залп. Мы падаем. Подходит красноармеец. «Этот еще живой». Выстрел. Я вскакиваю и лечу по парку. Визг пуль, крики. Бегу. Что-то кольнуло ногу. Но ничего, пустяки!»
Раненный в ногу, без фуражки и одного башмака Сидоров добежал до ограды Петровского путевого дворца, перелез через нее и спрятался на чердаке. Наутро в том же парке он встретил милиционера, но прикинулся попавшим под трамвай и оказался в больнице. Благодаря зашитым в штанину «керенкам» (бумажным деньгам Временного правительства, которые еще были в ходу в 1918 году), Сидорову удалось добраться до своей московской родни, а оттуда — уехать на Юг, спастись от Красного террора.
Сентябрь, октябрь и еще четыре года
Расстрелы в Москве, Петрограде и других городах продолжались много месяцев после сентября 1918 года. Формально Красный террор продлился два месяца, до ноября. Но сами же большевики называли так и подавлявшиеся в 1919-1920-х годах восстания (крестьян-«кулаков», белых офицеров), и массовые расстрелы на Украине, в Крыму, в Эстонии и Латвии — вплоть до 1923 года. Отчеты о расстрелах с перечнями фамилий и без (но с указанием количества убитых и их классовой принадлежности) публиковались на страницах вполне официального печатного органа — «Еженедельника ВЧК», который был не журналом для «внутреннего пользования», а распространялся широко, по подписке. Размытые временные границы Красного террора не позволяют назвать число его жертв: самые смелые подсчеты говорят более чем о полутора миллионах человек (данные комиссии Деникина), более сдержанные оценивают количество погибших в диапазоне от 50 до 140 тысяч человек. В статье, написанной одним из идеологов Красного террора Мартыном Лацисом в 1920 году, говорится о 8389 убитых в 1918-1919 годах.
В первый день террора в Петровском парке расстреляли более восьмидесяти человек (известно, что Иван Щегловитов был 83-м в списке). Где были погребены тела убитых, неясно: ландшафт парка сто лет назад сильно отличался от теперешнего, в нем имелось несколько искусственных водоемов — возможно, ограбленные трупы расстрелянных сбросили туда. По другим данным — похоронили на Ходынском поле. В 1920-е годы пруды в Петровском парке осушили, а на части его территории построили стадион «Динамо» и одноименную станцию метро. Петровский путевой дворец, на чердаке которого в ночь на 5 сентября 1918 год прятался подпоручик Сидоров, в 1923 году передали Военно-воздушной академии имени Жуковского.