Промысел как «умысел»

Этот абордаж рыбак вспоминает с воинственным волнением, которое так не идет пейзажу, окружающему нашу беседу. Сергей говорит, что на рыбоохранников, разнузданных без повода, не раз заявляли в прокуратуру. В итоге их уволили. Инспекторы нового состава — «с ними можно жить» — держатся в рамках закона. О законе, пришедшем на эти воды и изменившем местную жизнь, повествует у причала водоохранный знак.

Бригадир и пастух

Издали слышится шум моторов. Сергей — широкие плечи и широкие черты, отвердевшие от ветра и деревенской жизни, — оборачивается. Два катера идут по реке.

«Че-то поздно рыбаки собрались на рыбалку. Я еще утром рюжу поставил. Раньше мы-то от колхоза рыбачили, а теперь каждый сам — как любитель».

Прежде Сергей ходил в море во главе рыболовецкой бригады, а сейчас ходит за коровами. Ферма с молочным стадом — одна из составляющих колхозного хозяйства. Молоко, сливки и масло через кошельки идут на столы местных и дальних жителей. «Но мы-то рыболовецкий колхоз! — недоумевает Сергей. — Как это не дать колхозу ловить рыбу?!»

Промышленная рыбалка на родном берегу закончилась для него, когда на Онежском полуострове создали природоохранный парк, куда почему-то включили и Унскую губу. Заботясь о ценных деревьях, забыли о рыбаках, которые жили и живут здесь. «В губе мы ловили навагу, — говорит Сергей. — Это был основной заработок. Бригада моя — пять человек. С октября до конца февраля мы полностью были заняты рыбалкой».

Чтобы поймать навагу, рыбаки подходили на катерах к местам, где дно имеет широкое углубление — три или четыре метра вглубь. По склону таких углублений они вбивали высокие колья, на которые крепили рыболовецкие снасти — рюжи.

Рюжа — это сеть, натянутая на десять-пятнадцать обручей, диаметр которых один за другим уменьшается. Внутри сетного мешка, похожего на конус, есть ловушка — натянутая сетка, которая постепенно сужается и образует узкое отверстие, куда рыба зайдет и там запутается.

Чтобы направить рыбу в ловушку, у рюжи имеются крылья — десятиметровые прямоугольные сетки, которые широко распахнуты перед первым входным обручем. Рыба попадает в пространство, ограниченное крыльями, и, тыкаясь, идет вдоль них в ловушку. Рюж бригада Сергея ставила много. Квоты, которые чиновники выделяли на навагу и беломорскую селедку, нужно было из моря выбирать.

«Зимой, — говорит Сергей, — рюжи ставили под лед. На селедку ставили неводы. Работали с утра до ночи, но деньги шли, и был стабильный заработок».

Коровы-проводники

Разговор о рыбном промысле и рыбе соскакивает у нас на парнокопытных. «Коровы мои свинтили куда-то, — улыбается Сергей. — Придется к вечеру искать их».

Коровы в Луде и правда то здесь, то где-то там в поисках более сочной травы. Отправишься за ними — узнаешь деревню и окрестности.

Вот они идут вдоль деревянных тротуаров — мостков. Единственная улица растянута вдоль реки. Дома в основном деревянные: добрые и покосившиеся, жилые и заколоченные. На некоторых бревна помечены потускневшей краской: сверху вниз А1, А2, А3… Это бывшие рыбацкие хижины, которые были куплены у рыбколхоза на дрова, сплавлены через речку и собраны вновь.

Дворов в Луде примерно пятьдесят. Всюду огороды и теплицы, где северная почва дает картошку, огурцы, морковь, помидоры размером с крупную вишню и ягоды. Прочее съестное продается в двух магазинах. Цены выше городских.

В холодные и сырые дни в домах затапливают печи. В печке и на электрических плитках готовят еду. Питьевую воду приходится возить из ближайших озер. Из-за морских приливов вода в реке с солью.

На крышах изобилие спутниковых тарелок. В ненастье при сильном ветре экран показывает белое поле.

Когда лудяне выходят из дома, просто подпирают дверь палкой. О воровстве не думают. Хотя был случай. У Виктора, который живет с семейством в Северодвинске и приезжает в деревню на выходные и в отпуск на лето, украли снегоход и ледобур. От переживаний Виктор поседел. Он считает, что милиция с ворами в сговоре, поэтому написал, но пока не отправил письмо в приемную Путина.

Мост через речку. Коровы переходят его по нескладно соседствующим доскам. С моста заметно, что лодки с моторами есть едва ли не у каждого. Напротив дворов узкие деревянные причалы, у которых забавляются дети.

На этом берегу противоположная сторона улицы. Здесь стадо жует траву возле школы. Она укрылась в одноэтажном бревенчатом доме. Урок арифметики: три начальных класса по три ученика в каждом — получается девять учеников на всю школу.

Далее молочные гиды передвигаются к медпункту. Он работает не каждый день. Когда случай реанимационный, вызывают — благо ловит «Мегафон» — скорую. Навстречу ей выезжает кто-нибудь из местных. И на полпути передает нуждающегося в помощи врачам. Но так сейчас. А когда грунтовки между Лудой и соседней Уной не было, то вызывали вертолет. Четыре километра дороги между деревнями появились не так давно. До этого в Луду добирались баржей или локальным самолетом.

Коровы уходят в сторону леса. Одна из них, зазевавшаяся, заглядывает в колхозную контору. Заглянул туда и я.

Ударили по колхозу

«Тридцать миллионов рублей, — подсчитывает председатель колхоза имени Калинина Дмитрий Пименов, — вычеркнули из оборота». Мы сидим за крепким массивным столом, за которым Дмитрий Николаевич председательствует уже двадцать лет. А ему самому едва ли сорок пять. Он в рыбацком резиновом комбинезоне, только что причалил на своем катере. Речь о колхозном круговороте, который был нарушен.

«Весной, — говорит председатель, — вся бригада, десять человек, заготавливала лес. Бревна пилили на пилораме. Напиленные доски шли на ремонт фермы и кое-какое строительство. Летом сенокос. В сентябре — подготовка к наваге: ремонтировали орудия лова и технику. В октябре начинали ловить. В это время навага заходит в южную часть Унской губы кормиться. И здесь на мелководье ее можно поймать. Рыба кормилась и уходила. А мы смещались вслед за ней на север. К весне интенсивность лова снижалась».

За сезон улов наваги, как говорит Дмитрий Пименов, достигал двухсот тонн. При цене реализации 150 рублей за килограмм выходило 30 миллионов рублей.

— Колхоз остался с жирным минусом, наверняка это отразилось на зарплате. Рыбаки ушли из колхоза?

— Трое молодых ребят ушли в Баренцево море рыбачить на наших судах. У нас два судна в долевой собственности с другими колхозами. Два месяца рыбаки в море, два дома. Остальные продолжают работать и рыбачат как любители.

Могила или свадьба?

Спрашиваю у Сергея, почему он не пошел в море. Ответ его — не для розовощеких романтиков: «Море красиво только с берега. Там труд, тяжелый труд, один рейс сходишь, потом будешь проклинать. Мне здоровье не позволяет. Потом у меня дочка, сыну три года. Я здесь».

Здесь Сергей с детства. Уже с семи лет с отчимом ставил сетки. «Всю школу рыбалка, рыбалка». После — мореходка. Но не пошло, забрал документы и вернулся в деревню. Пришел с армии и ушел в запой. «В какой-то момент стоп: куда я иду — в тюрьму, в могилу? В деревне ведь многие спиваются. Буквально всю жизнь пересмотрел, принял решение: хочу завязать с вином. Дмитрию Николаевичу спасибо — помог. Как муж моей сестры и как руководитель понял меня. Съездил я к доктору и закодировался. Так после этого за год я купил «Буран» (марка снегохода. —  Прим. ТД). На следующий год катер за сто пятьдесят тысяч. Построил дом за три года, баню. Свадьба у меня была. Пригласил с Луды двадцать пять человек, с Уны человек тридцать. А куда деваться — все родственники. В деревне все родственники».

Плати и лови

Сегодня у Сергея свой круговорот жизни: «В колхозе работы как таковой нет. Чего там, одна ферма, а народу много. Поэтому заработки у нас небольшие, но аванс и зарплата стабильно».

Основные деньги идут в колхоз с флота, работающего в Баренцевом море. К зарплатам, не дотягивающим до двадцати тысяч, все колхозники — и флотские, и сухопутные — получают выплаты по итогам года. Дивиденды, как говорят местные.

«Колхоз у меня на первом месте, — продолжает Сергей, — а уже после работы или между у меня свое. По сезону собираю морошку и клюкву. В мае вожу пассажиров по воде в дальние деревни. А с осени до весны я рыбачу».

— Рыбачите одной рюжей или сеткой?

— Сеткой в губе нельзя.

— Так по закону помору можно.

— Можно, но в губе свои правила. Природоохрана. Мы и на рюжи-то права добивались.

Устье небольшой речушки. Сергей ставит здесь прибрежную рюжу с биркой, на которой ФИО Сергея. Улова хватает на ужин. Чтобы взять настоящий улов, Сергей ждет октября, когда в губу из моря зайдет навага. Тогда он поставит не одну, а пять или шесть рюж. Однако за каждую их них он заплатит.

В правилах рыболовства, оказывается, есть пункт, который как бы говорит помору: «Хочешь поймать больше? Покупай разрешение на снасти, чтобы ловить на специальном рыбопромысловом участке». На официальном языке разрешение называется путевкой, которая придумана для любительского рыболовства. Сколько рыбаку платить за каждую снасть, решает пользователь рыбопромыслового участка. А свое право пользования он должен купить у государства на конкурсе. Победитель конкурса получает квоты на лов — промышленный и любительский. И в пределах этих квот как индивидуальный предприниматель или юридическое лицо может продавать путевки рыбакам-любителям.

В Унской губе уже есть рыбопромысловый участок. И его пользователем является колхоз имени Калинина. Право на этот участок колхоз не покупал, оно досталось ему по наследству с советских времен — как и всем беломорским рыбколхозам.

Как относиться к тому, что помор должен платить за присущее ему право рыбачить? Сергей на этот вопрос пожимает плечами. Председатель Дмитрий Пименов отвечает, что цена на путевку минимальная: 200 рублей за две недели лова. В этой сумме госпошлина, сбор за биоресурсы и расходы на бланки путевок.

Пять рюж на четырнадцать дней стоят тысячу рублей. Пожалуй, это свойская цена. Она позволяет рыбакам увеличить улов. Однако попытка продать его признается браконьерским актом. Рыбак-любитель не имеет права продажи. «Но мы не любители! — настаивает Дмитрий Пименов. — Люди поселились здесь, чтобы ловить рыбу и продавать ее!»

Больше, чем рыба

И все же можно сказать, что Луде повезло. У ее жителей есть незатратный доступ на рыбопромысловый участок. Но ведь есть деревни, в которых такого участка нет, потому что нет и колхоза. Для них море остается акваторией для одной снасти или же для вынужденного браконьерства. Последнее вероятнее. Автору, несмотря на попытки, не удалось найти индивидуального предпринимателя, который арендовал бы на Белом море участок для любительского лова. Возможно, потому, что это никому невыгодно. Зато поморскую деревню, где от рыбного промысла остались лишь воспоминания, найти легко. Ворзогоры, где изготавливали славные карбасы — традиционные поморские лодки — сегодня пенсионерская. В Поньгоме, известной некогда большими уловами, один-два рыбака-частника. Подобных примеров множество на берегах Белого моря.

Ближайшие к Луде деревни, где уже не акватория парка «Онежское Поморье», это Лопшеньга и Яреньга. Там можно запечатлеть промышленный прибрежный лов семги. И узнать, что местные не только ловят рыбу, но и вынуждены ее покупать.

Если вообразить, что у поморов есть коллективная душа, то ее материальным аналогом была бы семга. Вместе с розовым и сочным куском семги в помора входит промысел предков и дух моря. Семга для него особая рыба. Но в нынешние времена она стала, как говорят сами поморы, браконьерской. Нельзя ловить даже разрешенной сетью.

«Без путевки нельзя, а с путевкой можно, — объясняет по телефону председатель рыболовецкого колхоза “Беломор“ из деревни Летняя Золотица Сергей Самойлов. — Квоты, которые выделяют сегодня на семгу, незначительны. Поэтому ловить разрешают только на рыбопромысловых участках, где есть учет выловленного объема. Колхозы сами решают, сколько они отдадут или не отдадут на любительский лов по путевкам».

В Лопшеньге, когда начинается ход семги и горбуши, рыбаки из колхоза «Заря» ставят морские неводы. Рыбе, которая идет вдоль берега, перегораживает путь сетный забор. Вынужденная идти по забору рыба через узкие ворота попадает в сетный двор. А оттуда в садок. Оттуда ее и вычерпывают. Далее семга попадает в колхозный пункт, куда приходит местный неколхозник и покупает ее, потому что выйти на свободный берег и поймать семгу для семейной ухи запрещено.

Не так важно, есть ли на рыбопромысловых участках «Зари» лов по путевкам, сколько он стоит и много ли местных покупают рыбу. Исконное право помора на семгу закон сегодня не уважает.

Тонут пачками

К берегам Луды семга не подходит. Здесь навага, селедка, камбала, сиг и корюх. Чтобы деликатно подойти к вопросу о запрещенном сбыте, я интересуюсь у местных объемами улова.

«По одной путевке разрешено 150 килограмм, по 50 килограмм на рыбу: навагу, камбалу и корюшку, — говорит Виктор Ильин. Он рыбачит как частник и покупает путевки только в сезон. — Это количество можно выловить за день, а можно и за две недели. Все от удачи зависит».

Сергей на улов не жалуется. Но его тревожит будущее: «Сегодня я ловлю рюжами, а завтра мне как любителю ограничат суточную норму. На этом моя рыбалка закончится. В городе мне не ужиться, в деревне ловить нельзя».

Чтобы набрать улов, рыбаки ведут промысел всю зиму. Рюжи ставят под лед. И на льду сталкиваются с приезжими, которых в разговоре со мной тотчас записывают во вражий стан.

«Парк продает им разрешение на посещение своей территории, — говорит Сергей. — Из Северодвинска, Архангельска на выходных сотни, если не тысячи, человек с удочками».

По закону любительский лов на удочку разрешен везде — даже в нерестовой реке.

«Есть нормальные, — продолжает Сергей, — но большинство гадит: бутылки, банки, пьяный угар. По весне, естественно, бутылки на дно. Навага осенью зашла, носом в бутылки потыкалась — корма нет. Ушла искать. Прошлой осенью навага была буквально дня четыре. У нас с братом стояли десять рюж. Приезжаешь раз в неделю — 10-15 килограмм. Если учитывать, что сорок рублей стоит литр бензина, то легче купить навагу в городе».

Рыбалка на льду не всегда заканчивается уловом. Неосторожный шаг — и можно угодить в полынью. «И местные, бывает, купаются,— говорит Виктор Ильин. — Идешь по льду, в руке шест, под мышкой веревка, которая волочится, чтобы напарник, если провалишься, вытянул».

Сергей в этой связи ругает по памяти приезжих: «Мы-то местные, губа встает на наших глазах, мы ее знаем. Я на “Буране” проеду, а ты провалишься, потому что не знаешь, в каком месте она стаяла. Тут толстый лед, а два метра отъедешь уже тонкий. Тонут они пачками. Снегоходами и машинами заезжают на лед. Эмчеэсники только вытащили одну машину с трупом, тут же тонет следующая».

По закону жизни

«Когда парк только сделали, по деревне ходили засланные люди. Продай, говорят, рыбки, а сами втихаря записывают на диктофон. Поэтому осталось недоверие. Как я тебе расскажу? Если я улов продал, то уже нарушил закон». Сергей опасается, что его слова могут дойти до контролирующих органов, поэтому тему сбыта закрывает.

«Меня спрашивают, куда я повез то, что поймал своими рюжами, — родственникам в город повез, раздаю». Примерно так отвечают все рыбаки из Луды.

«По отношению к нам нет команды “фас”, — объясняет ситуацию Дмитрий Пименов. — Но захотят — начнут хватать».

Перекупщики же в Луду не стремятся. Один из них, которого я разыскал в Северодвинске, говорит об этом так: «Рыба без документов — рыба проблемная». Это значит, что нужно ветеринарное свидетельство и еще много разных бумаг, без которых торговля не возьмет товар. А если возьмет, то при проверке система «Меркурий» — ее внедряет Россельхознадзор — за минуту покажет происхождение рыбы. «Остаются, — говорит он, — нелегальные рынки».

Такие дела сегодня у поморских рыбаков. Им устанавливают правила — они пытаются прожить. Только вопрос о будущем: станет ли рыбаком трехлетний сын Сергея, который вчера держал в руках свою первую рыбу, или поморский промысел порастет травой, как останки карбасов на окраине Луды.