Он сидел за темным блестящим столом и слушал. Я говорила о темах, о планах, потом протянула ему листок с пресс-релизом. Он стал читать. Неожиданно резко встал из-за стола и сел рядом. Широко раздвинул свои длинные ноги. Я тут же поставила сумку между ним и собой. Он презрительно хмыкнул, вернулся за стол.
— Я живу на квартире, — сказал он. — А что делать бедному, одинокому человеку вечером?
Молчу.
— Так, а что с Сивак? Почему она не поехала на конкурс в Москву? — перешел к рабочей теме начальник.
— Лена болеет. Правая рука воспалились.
— Не верю. Она на весь завод «положила», — начальник отдела персонала расставил ноги и рукой помахал (извините, но это было!) возле причинного места.
Вот уже второй месяц я работаю редактором в отделе персонала на Ростовском электровозоремонтном заводе (РЭРЗ).
«Привыкай, — говорили мне. — Это — завод. Здесь иначе нельзя».
Однажды в цехе, куда зашли новый директор и его заместители, начальник отдела персонала набросился с кулаками и бранью на молодого бригадира, который, по его мнению, неправильно подал заявку.
«Заводская жизнь закаляет, делает человека сильным, — рассуждала об этом случае мастер разборочно-комплектовочного цеха Ирина. — Я тут работаю много лет. И не такое видела. Здесь люди грубые. Могут обидеть в любой момент».
Я уговаривала себя — надо привыкнуть. Надо деньги зарабатывать, кормить мужа-инвалида и дочь. Так уговаривали себя многие, отправляясь к восьми часам на смену. На проходной — охранники с металлодетекторами. Сумки к досмотру — открыть. Некоторые возмущались, им неприятно показывать личные вещи. Другие проходили молча. В начале и в конце смены на проходной собирается очередь. Толпа возмущается. Было когда-то три проходных. Их закрыли.
После досмотра — выход на парадную площадку. Здесь висят портреты передовиков. Демонстрируются достижения завода. Ярко-красная корпоративная газета. Рисунки детей сотрудников. Но это лишь на мгновение развлекает людей: они знают, что на глянцевых листах — выдуманная жизнь, а в цехах — настоящая, рабочая правда, не отягощенная выставочным пиаром.
Цех глухих
В цехах холодно и грязно, несмотря на все старания руководства ввести систему бережливого производства под кодовым названием «5С». Эта система внедряется долго, потому что во многих подразделениях работают слабослышащие люди.
«Как вас зовут?»
Рабочий беспомощно озирается. Показывает в глубину цеха — в его ладонь, в линии жизни, здоровья, любви, смерти въелась намертво чернота от масла и копоти.
Подходит Олег, бригадир-слесарь по выводам и обмоткам электрических машин: «Понимаешь, они все тут глухие», — говорит Олег.
Интернат для слабослышащих давно стал надежным поставщиком кадров для завода. Глухие безропотны и легко управляемы. Они готовы работать круглосуточно за небольшую зарплату, не выказывая недовольства ни условиями труда, ни бытом. С них требуют выполнения плана. И план они выполняют терпеливо и упорно. От них еще требуют сдать кровь, макулатуру, не опаздывать, не пить, сделать поделку к Новому году и отнести в отдел кадров. Но поделку-игрушку делать некогда. Глухие устают страшно. Весь день нужно разматывать провода, резать детали, забивать в пазы.
В бригаде у Олега обычно 9-10 человек. За одну смену на станке рабочий может размотать стокиллограммовую катушку с медным проводом, который потом режется на куски: они идут на обмотку якоря.
А чтобы сделать новогоднюю игрушку, нужно время и силы. А сил нет. Но начальство все равно требует поделку.
«Почему не сделали?» — в цех врывается сотрудник отдела персонала.
Глухие молчат. Их ругают. Бригадир обещает сделать игрушку. Но ее так никто и не делает. Цех глухих понижают в общезаводском рейтинге соревнований.
Шаткие мостики, норковые шубки
Хлипкий, деревянный, узенький настил проложен вдоль длинного ряда ванн в гальваническом цехе. Цех — самый вредный.
Сюда Ирина пришла в свой первый рабочий день и со страхом смотрит на гальванщика Надежду. Та работает уже 12 лет и смирилась со всем. Три года ходит по хлипким мосткам и еще одна сотрудница цеха, Елена. «Я уходила отсюда и снова вернулась, здесь у нас стабильность», — говорит Елена. Хотя работа в гальванике — очень тяжелый труд.
В разных емкостях — соляная и серная кислоты, есть ванны цветного травления, ванна с обезжиривающим раствором. Туда крючком аккуратно погружают и вынимают детали.
Мужчины здесь долго работать не могут. Даже знаменитый «Химик» — Сергей Леонец — не вытерпел, перешел в якорный цех. «Химик» любил смешивать растворы, получал нагоняи от руководства за свои художества. Но не мог сдерживать свою страсть к экспериментам и снова «химичил». За что и получил прозвище.
Завод платит миллионные штрафы, но современных очистных сооружений не строит. Отходы выливаются в реку Темерник, а оттуда — в Дон.
Правда, между строительным цехом и гаражом есть вход на очистные сооружения с двумя «убитыми» установками фильтрации и химической очистки. Внутри графит, тряпки с тремя приточными камерами отстоя.
«Как-то мы получили задание продумать и произвести очистку от примесей алюминия, — рассказывает мне бывший сотрудник завода. — Потратив полгода и немало средств, довели водосброс почти до идеала. Лаборатория взяла на анализ нашу воду. Но все равно ее забраковала. Мы решили — ради прикола — сдать чистую воду на анализ просто из-под крана. И лаборатория ее тоже забраковала. Вода из-под заводского крана превышала предельно допустимую концентрацию алюминия. Идею по очистке воды забросили».
Всякая информация о заводских водосбросах является секретной. Впрочем, разглашению не подлежат и пожары, и нарушения техники безопасности. Как-то сгорела секция локомотива на складе готовой продукции, потому что велись сварочные работы. Этого делать было категорически нельзя. Но в последний момент нужно было приварить какую-то деталь, рабочие принесли сварочный аппарат — искра попала на забытую кем-то тряпку в кабине — вспыхнул пожар.
В прошлом двухэтажная заводская больница «скукожилась» до одного кабинета и одного же врача.
Зато у главного бухгалтера норковая шубка. Начальство регулярно ездит на элитную рыбалку. У начальства роскошные кабинеты и техника — все это обсуждается и наполняет рабочую среду недоумением и скрытой злостью. Ведь они живут в другом мире.
В обмоточном цехе женщины, когда идет дождь, стоят в воде. Одна работница (попросила не называть даже свое имя — могут уволить) рассказала, как после дождя в цехе образовалась лужа чуть ли не по колено. У женщин-обмотчиц промокли ноги, а директор сказал: «Сушите одежду в цеху. Становитесь снова работать, мы дадим резиновые сапоги».
«А вокруг — электрические провода», — женщина говорила с широко раскрытыми от негодования глазами. Голос дрожал. Она ненавидела директора, но деваться ей было некуда, видно, что она привыкла к заводу и не покинет свое смертельно опасное рабочее место.
«Здесь ничего нельзя изменить, — считает бывший сотрудник Петр Двойченков. — Работники завода — рабы маленькой, но стабильной зарплаты. Думаю, в этом вся суть. Людей вынуждают делать некачественный ремонт из-за того, что нет нормального снабжения. А высший менеджмент поставлен в такие условия, что не в состоянии коренным образом изменить ситуацию. Смотрите, на наш завод пришел Подуст (очередной новый директор), очень опытный управленец. Но после года под его руководством стало ясно, что все надежды напрасны».
Рабочие рукавицы — начало бунта
В 1874 году на берегу реки Темерник в Ростове-на-Дону были открыты главные мастерские Владикавказской железной дороги, которые со временем стали Ростовским электровозоремонтным заводом (РЭРЗ). Сегодня здесь работает около двух тысяч человек. На заводе ремонтируют в основном локомотивы серии ВЛ80-С.
В 1902 году отсюда началась знаменитая стачка рабочих. Последней каплей стало то, что мастер обсчитал рабочих котельного цеха.
Маньяк Чикатило, загубивший 65 человеческих жизней, тоже работал здесь.
В 2015 году на заводе случилась самая крупная за последние годы забастовка. Бунт произошел в марте 2015 года, когда сменился очередной директор. Около тысячи человек — половина завода — примерно в 9.30 собрались в пролете якорного цеха. Они протестовали против того, что их полностью лишали премии за несколько месяцев. А в марте еще не выплатили зарплату за февраль. Зарплата рабочего состоит из оклада (8-13 тысяч рублей) плюс премия.
«Работаем и ничего не получаем! — кричали в толпе. — Убрали доплаты за вредность. Организация работы — никакая. Кто должен наладить подвоз запчастей вовремя? Руководство или рабочие? Чья это проблема? Мы — нищие. Руководство должно обеспечить нас материалом, чтобы цеха не простаивали».
Человек в белой каске — начальник отдела производства — пытался объяснить толпе, что премию не выплатили, потому что завод не выполнил план.
Напрасно. Рабочие обвиняли его в том, что он не принимал во внимание их просьб, улыбался, молча уходил, выказывал им настоящее презрение — еще до бунта. И вот теперь вся жесткая, суровая ненависть выплеснулась на человека в белой каске. Он пытался уйти, но его плотно сжали с двух сторон, не давали ему улизнуть, как раньше.
«Продали локомотивы — есть финансирование, не продали — нет», — пытался оправдаться начальник отдела.
«Это чья проблема? Руководства или рабочих? Кто виноват?» — кричали люди.
Почти все цеха прекратили работу и вышли на улицу к 11.00 на площадь около Ленина. Так называется место возле двух памятников: справа от главной аллеи стоит памятник Ленину, слева — памятник солдату.
Владимир, бригадир сварщиков в электромашинном цехе, рубил воздух рукой: «Как только он появился (начальник отдела производства — ТД), у нас сразу начались проблемы. Привезли новый станок, три года наладить не могут. Памятник, а не станок. А сварщики все равно виноваты. Где зарплата? Пойдите, посмотрите, вентиляции в цехах нет. Дым, копоть кругом. Рукавицы вам показывал — в дырках рукавицы. Спецовку не дают. Я вам по телефону говорил — так вы трубку бросили. Три месяца не можете привезти рукавицы».
«Еще бы чуть, и рабочие пошли бы громить цеха, — вспоминает те события начальник цеха Николай. — Главная причина, по которой не выполнялся план — отсутствие логистики, не вовремя привезенный металл, оборудование, которое постоянно ломается. Вон, «гильотина» давно пришла в негодность, уже не спасают ни прокладки, ни ремонтные бригады, которые приходят и разводят руками — у них тоже нет запасных частей, чтобы починить «гильотину»».
«Сейчас стало все по-другому, — говорит рабочий Виталий. — Раньше мы хотели помочь заводу выполнить план. А если нас благодарили, мы рвали в две силы. Были времена, когда можно было подойти к начальству с вопросом на улице, мимоходом к директору, и он выслушает, поможет. С начальником цеха на обеде можно было поговорить. Нас не обзывали «быдлом» за глаза и выполняли обещанное. Сейчас руководство не скажет даже простого «спасибо». Набрали в управленцы «блатников», родственников, дочек-сыновей-племянников. Все определяет степень родства, а не уровень знаний».
После трехдневной забастовки на заводе вышел приказ о полной выплате работникам премии! Был назначен новый директор и все заместители.
Сегодня почти во всех бригадах работают слесаря с других заводов — вахтовым методом, у мастеров они проходят в категории гастарбайтеров, работают с одним выходным по 12 часов.
После бунта завод наводнили «серые люди». Так здесь неофициально называют тех, кто приехал сюда из других регионов по разнарядке ФСБ. «Серые люди» занимают ключевые посты. К местным относятся плохо. Могут уволить только за одну лишь попытку отстоять свои права.
Розы в сборочном цехе
Рабочие и мастера обожают начальника сборочного цеха Валерьяна Бицадзе: 31 год он здесь работает, под его началом — более 250 человек.
Каждого человека Бицадзе знает по имени-отчеству. Большой, молчаливый, он по-детски беззащитен перед криками и замечаниями, которые несутся со стороны новой команды молодых заместителей директора. После планерок выходит красный и растерянный. Бицадзе работает много, пытается подстроить свой цех под новые задания — локомотивов с каждым днем на ремонт приходит все больше, не хватает площадей, рабочих рук, а машины делать надо. По показателям завод занял первое место среди других ремонтных заводов России. План перевыполнен. И ничего, что десятки локомотивов потом вернут по рекламации снова на ремонт, главное — план выполнить.
Однажды я пришла зимой в ночную смену. Чтобы попасть в цех к Бицадзе, прошла мимо якорного, разборочного, малярного цехов. Никого. Гулко. И только вдалеке вдруг музыка. Про «белые розы, беззащитны шипы». Она неслась эхом по закоулкам и рядам тяжелых, железных машин, и от нее становилось легче.
«А мы часто включаем музыку по ночам, чтоб лучше работалось. Днем начальство говорит — не положено», — улыбается Бицадзе своей мягкой улыбкой в седых усах.
И рабочие улыбаются.
Летом в заводском дворе цветут живые розы.
Есть и железная, красная роза. Выковал ее потомственный кузнец Александр Судоплатов: долгое время он работал на РЭРЗе, потом ушел. Завод многое потерял, лишившись такого специалиста.
Железная роза
Машинист компрессорной установки Светлана проводила на смене новогоднюю ночь 31 декабря 2017 года. На заводе она уже 20 лет.
Мы мирно пили чай из советских кружек с оранжевыми зайчиками.
«Поставили новую установку, а она работает с перебоями, — ворчала Светлана. — Вся надежда на старое оборудование. Ночью у нас работают в основном три цеха: тележечный, сборочный, малярный. Им я даю воздух до семи утра. Потом пойду домой. Может, будет чудо, повысят зарплату, и я смогу поехать отдохнуть на море первый раз за много лет?»
С надеждой на чудо иду домой и я. Чуда не случается.
После Нового года меня приглашает начальник отдела персонала и говорит, что принял решение: я буду получать 15 тысяч вместо 30 тысяч рублей. А объем работы увеличится: к моим заданиям прибавится выпуск двух газет.
— Почему? — спрашиваю.
— Я так решил, — отвечает он. — Ты слишком легко работаешь. Но если есть предложения по зарплате — говори.
— 25 тысяч, — говорю.
— Это твоя последняя цена? — спрашивает он.
— Да.
— Тогда. Пошла. Вон. Отсюда. На фиг.
Ошалевшая, молча выхожу из кабинета. Долго стою в длинном коридоре. Потом иду к директору завода. Обещает разобраться в ситуации.
«Он вам позвонит», — говорит директор загадочную фразу.
Через несколько дней на экране моего телефона высветилась его фамилия.
— Верните ключ от кабинета, — сказал начальник отдела персонала, что-то смачно жуя.
— У меня не было ключа.
— А как вы входили в свой кабинет?
— Брала ключ у нормировщиц. Он и сейчас там висит.
Я ревела. В маршрутке меня утешали. Дома включила музыку. Ту, что слышала у Бицадзе в ночном цеху. Про белые розы. Стало легче. Я тоже стала немного железной.