31 декабря 2018 года в Магнитогорске обрушился седьмой подъезд дома номер 164 на проспекте Карла Маркса, погибли 39 человек. По версии следствия, причиной произошедшего стал взрыв бытового газа. Вскоре после трагедии начался снос пострадавшего подъезда — и соседнего, восьмого.
Все эти события разделили 12-подъездную брежневку на две части, а ее жильцов — на два лагеря. Сначала в интернете появилась петиция, призывающая полностью расселить и снести дом. Когда она набрала более 200 тысяч подписей, выяснилось, что другие жители против сноса и начали свою борьбу. Корреспондент «Таких дел» несколько дней прожил в пострадавшем доме и попытался разобраться в конфликте, наблюдая за жизнью после трагедии.
Общественник поневоле
Утром 25 января пенсионер МВД Роман Поздняков вышел из своего, третьего, подъезда дома номер 164 по улице Карла Маркса. Накануне прошел слух, что в город приехал губернатор Челябинской области Борис Дубровский, и Роман надеется встретиться с ним лично.
Роман направляется в администрацию Магнитогорска. Идет медленно, опираясь на палку и подволакивая ноги: пять лет назад он попал в серьезную автоаварию. Такси не может подъехать к подъезду — с каждого конца длинного дома дежурят сотрудники ДПС, пропускающие во двор только машины жильцов. Сегодняшний дежурный гаишник оказывается знакомым Романа, они обсуждают последние новости и слухи о доме. В мэрии тоже то и дело встречаются товарищи, бывшие одноклассники и однокурсники Романа: один руководит управлением по физкультуре и спорту, другой работает в руководстве городского почтамта. Поздняков уверяет, что это просто специфика маленького города, где все друг друга знают. Роман спрашивает своих товарищей насчет губернатора, чиновники тут же начинают кому-то звонить и наводить справки. В итоге слух оказывается ложным — губернатора в Магнитогорске нет.
Роман живет в доме на Карла Маркса с 1979 года — с самого рождения. Его родители приехали в Магнитогорск на несколько лет раньше — отца Романа отправили по распределению преподавать психологию в местном пединституте. В 1975 году им дали трехкомнатную квартиру в только что построенном доме.
Сейчас в «трешке» живут только Роман и его мама Инна Федоровна — отца давно нет в живых, старшая сестра уехала в Москву. В какой-то момент Роман женился, взял квартиру в ипотеку и съехал от матери, но брак не заладился, и он вернулся домой: «Я просто уже прикипел к этим стенам — вот я пожил с женой в другой квартире, там вроде тоже мой дом был, но я оттуда без сожаления уехал». Инна Федоровна — преподаватель биологии с 50-летним стажем.
Когда в первые дни после трагедии в интернете появилась петиция к президенту с просьбой о полном расселении дома, Роман не обратил на нее внимания. «Меня сестра подзуживала, мол, ты тоже свою петицию запусти, Рома, 20 тысяч человек петицию подписали, Рома, уже 90 тысяч! Но я сам не паниковал и других призывал не паниковать — мало ли какие бывают петиции… Кто когда обращал внимание на петиции? А тут раз… Как ушат холодной воды на меня вылили».
«Ушат холодной воды» — это поручение полностью расселить пострадавший дом, которое президент РФ Владимир Путин дал губернатору Дубровскому 16 января, на первом в 2019 году заседании правительства. Это стало ударом для Поздняковых и других жильцов дома, не желающих покидать квартиры, которые не пострадали от взрыва. 17 января Роман записал видеообращение к президенту.
«Я это все не люблю — петиции, челобитные. Это какой-то плач Ярославны получается… Но тут делать нечего, безнадега и безысходность, поручение президента губернатору — это уже серьезно. Вот и запилил, что называется, тоже обращение».
Поздняков признается, что общественником никогда не был и сейчас ему не по душе эта роль, но именно он стал лидером инициативной группы жильцов, выступающих против принудительного расселения всего дома. Их принцип: пусть те, кто хочет расселяться, получат компенсацию и расселятся. Кто хочет остаться — пусть останутся. За видеообращением последовали сбор подписей, голосование среди жильцов и создание сайта, где Роман ежедневно докладывает о последних новостях.
Правда на правду
Между этими двумя лагерями есть и нейтральная полоса — те самые подъезды номер семь и восемь. Их жители либо погибли, либо остались без крыши над головой, и последние не стоят перед выбором: оставаться или уезжать. Но для остальных этот вопрос — главный.
Первый ход сделали те, кто не хотел продолжать жить в доме, — создали ту самую петицию, после которой дом поручили расселить. «У меня в этом доме проживает мама, я сам прожил в этом доме более 30 лет и знаю очень много семей из этого дома», — утверждает автор обращения Алексей Соколов в тексте петиции.
При этом абсолютное большинство тех, кто ставил под ней подписи, не имеют прямого отношения к дому, уверена Инна Федоровна. Но и не обвиняет тех, кто подписал петицию: «Это просто сочувствие. Это люди сочувствующие, но не разбирающиеся».
Среди тех, кого беспокоит возможный снос дома, не только жильцы, но и собственники нежилых помещений — они занимают первые этажи большинства подъездов. Ирина с 2002 года владеет помещением между первым и вторым подъездами. Здесь располагаются парикмахерская и ателье, причем ателье еще с 1970-х годов. Ирина проработала в нем несколько десятилетий и теперь не скрывает злости: «Эти сочувствующие, они так насочувствовали, что у нас головная боль теперь. У нас и в мыслях не было, что дом будут расселять. 200 тысяч — они по политическим соображениям ставят лайки, мол, какое у нас плохое правительство. Правительство у нас хорошее, даже я Путину благодарна, что он сюда приехал. Рискнул, можно сказать, ведь не известно, что у нас тут, в городе: газ, не газ — не поймешь там. Про расселение — это и психологический момент. Из-за психологического, я считаю, разрушать дома не имеет смысла».
«Психологическое» — один из главных аргументов за расселение: люди больше не смогут спокойно засыпать и жить в квартирах, рядом с которыми произошла такая трагедия.
«Есть мнение одно — “мы хотим остаться”, — размышляет и. о. начальника управления соцзащиты администрации Магнитогорска Эдуард Зуев. — Есть другое мнение, совершенно противоположное, тонкая душевная организация — “мы не можем там рядом быть, смерть нам претит”».
Жильцы, которые хотят получить компенсацию и навсегда покинуть дом на Карла Маркса, приводят и другие аргументы. На лестнице третьего подъезда я беседую с Еленой, которая живет здесь же, Евгением из четвертого подъезда и Натальей из пятого. Наталья говорит больше всех — сейчас она живет на съемной квартире, сегодня специально приехала на Карла Маркса, чтобы обсудить с соседями-единомышленниками дальнейшие действия.
«У меня ребенок в шоке, в истерике, вопросы задает: “А что будет, если машина в дом врежется? А бомбы — они большие или маленькие?” Дети любого звука сейчас боятся, любого стука, щелчка. Мы пришли вот в квартиру вещи забирать, дочь за мной хвостиком ходит, всего боится. У нас у многих дети, ипотека, мы все хотим расселения, пусть нам сейчас дадут даже эти смешные 32 тысячи за метр. А то потом нам скажут: “Вы хотели остаться — вот и сидите в своих квартирах”, мы потом их даже за копейки не продадим».
В этом заключается разница между одинокими пожилыми жильцами и молодыми семьями. Если первые могут спокойно доживать свой век в родных стенах, то молодежь строит планы: завести детей, разъехаться с родителями. Но после трагедии продать квартиру в этом доме по рыночной цене едва ли удастся — вся надежда на компенсации от властей. Сейчас субсидии на покупку нового жилья выдают только жителям разрушенных подъездов, остальные пока не признаны пострадавшими.
Я уже не задаю вопросы — жители дома, перебивая друг друга, сами делятся наболевшим.
— Они, кто против расселения, негативно на нас настроены. Один молодой человек, житель дома, с ходу мне заявляет, мол, есть же сволочи, которые решают за всех, расселяться им или нет. Я говорю: «Очень приятно познакомиться, я одна из этих сволочей». Он мне: «Ой, извините, мне неправильную информацию дали».
— Мы просто устали.
— Нас. Ни о чем. Не оповещают. Никакой информации нам не дают.
— Никого ответственного за общение с жильцами нет в администрации.
— У мэра Бердникова заранее подаешь вопросы, через несколько часов встреча — он подготовился заранее. А я ему бросил подводный камень — и он тут же растерялся…
На шум из квартиры выходит женщина, спрашивает: «Что, собрание какое-то?» Наталья объясняет, что никакого собрания нет, просто журналист приехал. Женщина скрывается за дверью, Наталья поворачивается ко мне: «Видите? Все боятся, что без них соберутся и все решат».
— Нервы у всех измотаны, оголены.
— Бабушки на валерьянке с валидолом.
— Хочется этим людям в этих подъездах сказать: «Вы идиоты? Вы живете в своих квартирах, ни хлопот, ни забот. А нас домой на час пускают за вещами. Вы в семь часов собираетесь, нам надо всем со съемных квартир доехать, детей кому-то оставить — чтобы приехать на собрание и послушать про то, как вы тут хотите остаться».
— У вас своя правда, у нас своя, но давайте оставаться людьми.
При этом решением текущих проблем — временным расселением и оплатой съемных квартир, помощью пострадавшим — жители в целом довольны. В администрации ежедневно работает консультационный штаб, но в конце января он пустует: все срочные вопросы уже решены. Впереди — только ожидание: проверить, пригоден ли дом для дальнейшего проживания, получится только после демонтажа разрушенных подъездов.
«А вот наш прошлый дом, который взорвался»
Алексей с женой и двумя дочками жил на пятом этаже подъезда номер семь. Квартиру взяли в ипотеку в 2013 году, до этого жилье снимали: «Мы туда заезжали с надеждой, что больше не будем переезжать, все в квартире под себя делали, но такая вот ситуация…» Ипотеку семье Алексея тут же закрыли — страховой случай. Первую половину января они провели в пустующей квартире друзей, параллельно подыскивая себе новое жилье: «1-2 января мы уже писали заявление на компенсацию за квартиру, а через день на почте получили наличные. Была цель остаться в этом же районе: младшая дочка тут в школу ходит, первый класс, школу мы специально выбирали. Риелторы нам предлагали варианты на юге, где новостройки, но там никакой инфраструктуры, ничего нет, зачем нам это?»
Мы сидим на кухне их новой квартиры на улице Ленина — соседней с Карла Маркса. Туда-сюда прохаживается кот, который четыре дня провел на морозе под завалами. Новоселье было меньше недели назад — в детской пока нет мебели, вся комната завалена мешками с вещами.
«Конечно, домой охота, но и здесь вроде нормально. Ничего, со временем обживемся, жизнь продолжается, — рассуждает Алексей. — Мы специально искали квартиру с ремонтом, чтобы не заморачиваться уже, заехать поскорее и жить. С поиском не тянули: на фоне всех этих разговоров о том, что дом снесут, цены на жилье стали расти».
Субсидии от властей на покупку квартиры не хватило, разницу пришлось доплачивать самим. Зато от старого дома до нового — пять минут пешком. Окна квартиры выходят на обе стороны: с одной — вид на трубы металлургического комбината, с другой — дом на Карла Маркса с зияющей дырой посередине. Даша, младшая из дочерей, показывает на него и весело говорит мне: «А вот наш прошлый дом, который взорвался».
Когда-то центром Магнитогорска считался район городской администрации и двух примыкающих к ней площадей — Демонстраций и Народных гуляний. В наши дни центр города сместился на юг — это как раз район дома на Карла Маркса. Алексей говорит, что все его соседи по подъезду, кто уже купил новое жилье, остались в этом же районе.
Но на всех желающих жилья в центре не хватит, объясняет риелтор Павел Рыбушкин. Агентство недвижимости, которым он руководит, входит в Гильдию риелторов Магнитогорска. Всего в ней состоит около десяти агентств: вскоре после взрыва на Карла Маркса все они объявили о готовности безвозмездно помогать с поиском новых квартир для пострадавших и проведением сделок.
«Вообще, в городе сейчас 2 тысячи квартир на продажу, и мы без проблем можем расселить всех, — утверждает Рыбушкин. — Конечно, люди хотят остаться в том же районе, но там на рынке сейчас всего 40—50 квартир, и мы стараемся немного передислоцировать людей в другие районы. В этом районе старый жилфонд, первички в городе достаточно, но это все на юге. Мы пытаемся убедить людей на эти варианты, мэр со своей стороны пообещал, что местами в школах и садиках, у кого дети, всех обеспечат».
На рабочем столе Рыбушкина лежит губная гармошка — в свободное время риелтор выступает со своей музыкальной группой. Очередной концерт должен был пройти 6 января, но его пришлось отменить. «Первые дни было очень тяжело. У нас маленький город, это все очень близко с тобой происходит. Мой один товарищ старый, оказывается, жил в этом седьмом подъезде, он перелез через балкон с соседями, одного из них мы как раз вчера заселили в новую квартиру».
Возвращаясь к деловой стороне вопроса, Павел признает, что многие из его клиентов добавляют свои деньги к государственной субсидии: на одну только компенсацию, которая составляет 31 725 рублей за каждый квадратный метр утраченной недвижимости, купить по-настоящему равноценное жилье сложно.
С этим согласны практически все жители дома на Карла Маркса. Татьяне 64 года, она работает завхозом в школе и живет с мужем и взрослым сыном в десятом подъезде. Сейчас эта семья на съемной квартире и ждет, пока жителям их подъезда разрешат вернуться домой. Татьяна хочет остаться в своей квартире и не верит, что на компенсации от государства можно купить что-то стоящее.
«Рынок подскочил — мы посчитали, что сейчас за свою квартиру получим меньше, чем заплатили за нее восемь лет назад. Те, кто хочет переехать, — они столкнутся еще со всем этим, им сейчас Пионерскую предлагают, это первая улица в городе, Левый берег, 30-е годы, я туда переезжать не собираюсь. Они думают, им предоставят что-то замечательное, розовое, ленточкой перевязанное. Как им начнут подбирать жилье — мы на них посмотрим».
За день до нашего разговора по федеральному телевидению показали новую квартиру семьи Фокиных, ставшей известной на всю страну благодаря истории про годовалого Ваню, который выжил, проведя под обломками 36 часов. Но Татьяна и здесь настроена скептически: «Фокины в хрущевке купили квартиру, а у нас ведь была брежневка. Вот радуются, а чему радоваться-то? У него квартира была получше, я более чем уверена. Я вот не хочу в хрущевку, а лучшего на эти деньги и не смогу купить».
Снести нельзя оставить
26 января, первый час дня. Жильцы шестого подъезда толпятся у закрытых ворот. Среди них больше всего желающих получить компенсацию и переехать — их подъезд граничит с рухнувшим седьмым.
Каждый день, когда работы по демонтажу останавливаются для перерыва на обед, люди могут попасть в свои квартиры. Сегодня весь график съехал: жильцов обещали пускать с двенадцати до часу, но рабочим еще не привезли обед. Когда привезут — неизвестно. Стоящий у ворот сотрудник Росгвардии лишь разводит руками и терпеливо объясняет жильцам, что он не имеет никакого отношения ни к рабочим, ни к их обеду. Он предлагает прийти завтра, в толпе тут же начинают возмущаться: кто-то заказал «Газель» для перевозки вещей, и она уже стоит у ворот.
Периодически ворота приоткрываются, и из огороженной зоны выходят жители пятого подъезда, который не прилегает к зоне демонтажа, поэтому туда пускают и во время работы техники. Люди несут набитые вещами сумки и баулы. Встречаю уже знакомую Наталью из пятого подъезда — она забрала что-то из одежды и горшки с комнатными растениями. Загружая все в машину, Наталья успевает обсудить с соседями все насущные вопросы: какие слухи ходят по поводу судьбы дома, есть ли новости по расселению — новостей нет, какую активность разворачивают их оппоненты, выступающие против расселения.
У ворот остается все меньше людей — уже почти час дня, а обед рабочим все никак не привезут, многие ушли греться в машины.
«Народ, пошли в третий подъезд — постоим там, чтобы не мерзнуть», — громко зазывает соседей женщина, и часть толпы уходит с ней. Я остаюсь перед воротами практически один. Через пару минут сзади сигналит машина — водитель жестами приглашает и меня погреться в салоне. Он и его жена вернулись за очередной порцией вещей — из дома уходили буквально в одних пижамах. В семье двое детей, 14 и 15 лет, которые боятся дальше жить в доме. К тому же их квартира находится прямо над аркой. Одна из половин арки находилась под седьмым подъездом, и от нее ничего не осталось, вторая половина — под шестым, и теперь это одно из самых опасных мест в доме, которое может обрушиться в любой момент.
Спустя некоторое время росгвардейцы наконец-то распахивают ворота — и все спешат внутрь, чтобы за час успеть вынести из квартир все необходимое.
Я нахожу Антона с восьмого этажа, который накануне согласился показать свою квартиру в расселенном подъезде, и присоединяюсь к нему в толпе, чтобы пройти незамеченным. Мне говорили, что на входе в подъезд проверяют «зеленку» на жилье и прописку, после чего спасатели или полицейские сопровождают жильцов до квартир: с одной стороны, они помогают выносить вещи, с другой — следят, чтобы не было мародеров. Но сегодня документы ни у кого не спрашивают.
Человек в форме снимает с двери подъезда навесной замок и пломбу с печатью, жильцы перетекают внутрь и начинают штурм лестницы. Электричество в подъезде отключено, лифт не работает. На очередном лестничном марше я обгоняю пожилую женщину, которая отдыхает, опираясь на стену и тяжело дыша.
«Мама, не беги ты так, у тебя же сердце!» — слышится голос снизу. Кто-то тут же недовольно комментирует: «Час времени дают, из них пятнадцать минут поднимаешься на свой десятый этаж».
Пока Антон собирает вещи, я хожу по квартире. Дверцы шкафов открыты, ящики выдвинуты, по полу разбросана одежда. На столе в кухне рассыпаны спагетти, отключенный холодильник стоит нараспашку. Антон рассказывает, что им сразу сказали покинуть подъезд, 2 января разрешили зайти домой на десять минут и только потом стали пускать регулярно.
Антон живет в доме с 1975 года, но оставаться здесь больше не хочет.
«Во-первых, моральная обстановка, чувства такие гнетущие… Много погибших с седьмого подъезда, у меня дочь школу заканчивает — и ей ходить теперь мимо братской могилы. Потом, я не строитель, точно не знаю, но без последствий не пройдет такое. Это же металл, не пластик, не гибкое что-то, тут жесткая конструкция, и ударная волна — она свое дело сделала по-любому».
Антон понимает, что расселить всех желающих в этом же районе невозможно — не хватит свободных квартир на рынке. Переезжать куда угодно он не готов: «Не хочется в новые кварталы, где голые стены и степь за окном». Цены на квартиры Антон еще не изучал: «Пока седьмой и восьмой подъезды полностью не расселят, нам в любом случае ничего не светит». Но тариф, по которому пострадавшим выплачивают компенсации за утраченное жилье, уже вызывает у него вопросы: «По идее, если они будут все-таки расселять, то они должны учитывать район, что ты не у черта на куличках живешь, на выселках, что это центр города, с инфраструктурой, что ты в хорошей квартире живешь. А они просто считают среднюю стоимость метра по Магнитогорску. Это можно взять Агаповку, можно взять вокзал, можно взять еще какой-нибудь Мухосранск — и вот тебе средняя цена будет».
Антон с вещами спускается вниз, я остаюсь в подъезде — посмотреть на маячки, с помощью которых проводят мониторинг состояния здания. Работает это так: в углу у лестницы на каждом этаже — пятно чего-то вроде шпаклевки. Если будет движение плит, стыком которых является этот угол, по шпаклевке пойдет трещина. Кое-где их уже можно разглядеть.
Жильцы спускают по лестнице диваны и холодильники. Кто-то из них вернется сюда весной, после окончания демонтажа, если дом признают пригодным для проживания, кто-то нет.
«Мы хотим, чтобы были какие-то официальные документы, от которых мы могли бы отталкиваться, и все, — говорит Наталья. — Меня спрашивают: “Как вы сейчас живете?” Ну как-как — мы как комарики на воздушном шарике. Ждем».
1 февраля в Магнитогорск приедет зампред правительства РФ по вопросам строительства и регионального развития Виталий Мутко. На совместной с губернатором Борисом Дубровским и мэром Магнитогорска Сергеем Бердниковым пресс-конференции он заверит, что расселять насильно никого не будут, а все желающие переехать получат поддержку. Дубровский и Бердников еле заметно кивнут.
В жизни Романа Позднякова это мало что изменит — «общественник поневоле» продолжит ежедневно публиковать отчет о текущем состоянии дома. На 5 февраля «перемещений конструкций не зафиксировано».