В 2009 году студентка Европейского университета антрополог Анна Клепикова отправилась «в поле» — волонтером в интернат для умственно отсталых детей собирать материал для будущей диссертации. В этом интернате она провела год, и еще один год — в психоневрологическом интернате для взрослых. Хотя целью ее было научное исследование, книга, которая получилась в итоге, оказалась много бОльшим.
Не роман
На обложке указан жанр — «антропологический роман». Героем этого романа становится человек, сознательно шагающий в мир «другого»: волонтерскими программами Анна Клепикова до этого не занималась, с умственно отсталыми детьми не работала. В этом она ничем не отличается от большинства читателей своей книги. Книги, вышедшей мизерным тиражом в 800 экземпляров, в академическом издательстве Европейского университета, с научным аппаратом, перевешивающим текст, пусть и вынесенным в концевые сноски. Книги, литературно расширяющей экстремальный опыт каждого читателя: она позволяет вместе с автором пережить схождение в ад, в мир неизвестного, и затем, через почти медитативный опыт наблюдений и размышлений, этот мир как-то осознать и постичь.
Наверное, первая реакция всякого читателя, которому тыкают в лицо книгой и говорят, какая она нужная и важная, — засунуть важную книгу в глотку дающего и отправиться перечитывать свою «Джейн Эйр». И потому книжному рекомендателю приходится этих слов, о важном, избегать всеми правдами и неправдами. Мы говорим, что книга увлекательная — хотя на самом деле читать ее скорее тяжело, но необходимо. Мы обещаем, что она даст читателю какой-то новый опыт, хотя он, возможно, этого опыта не заказывал. Мы обещаем, наконец, что книга изменит его жизнь, хотя поначалу он, может, этого и не заметит и никогда не понятно, что с этой изменившейся жизнью делать-то потом. В общем, самые важные книги — они же, как правило, и самые неудобные: ни на какую полку их не поставить, ни к какому жанру не приписать.
Книга Анны Клепиковой «Наверно я дурак» именно такая — она и роман, и документальное исследование, и пронзительное неудобное чтение, и чтение максимально отстраненное, безэмоциональное, с очень осознанной задачей — никак не манипулировать читателем. Последнее тем более важно, что русский читатель все время беспокоится, что им начнут манипулировать. Большая истерика, например, вокруг книги Анны Старобинец «Посмотри на него» была связана именно с посылом автора говорить на волнующие его темы эмоционально и страстно, ведь все это произошло с ней. «Наверно я дурак» — полная противоположность этой эмоциональности. Это не история Анны Клепиковой, она здесь только наблюдатель. Ее самое главное усилие — в том, чтобы не сходить с позиции наблюдателя. Как ни странно, именно эта подчеркнутая научность текста и превращает полевое исследование в настоящий роман, именно присутствие автора с таким отчаянным желанием из текста удалиться и становится его главным сюжетом.
Роман Анны Клепиковой производит такое мощное впечатление именно своим отказом производить впечатление. Своим принципиальным несогласием как будто даже быть романом: с драмой, с сюжетными линиями, с эпитетами. Автор очень осознанно, очень старательно придерживается здесь позиции «Я наблюдатель», человек, лишенный эмоций или скорее даже права на эмоции, беспощадный в первую очередь к себе самой: а почему я так подумала? почему я так сказала? почему я в этой ситуации оказываюсь на стороне одних, а не других? Если в романе и есть драма, то она прежде всего в этом постоянном усилии осознания. Все увиденное, услышанное, пережитое автор фиксирует, стараясь оставаться беспристрастным даже к своим собственным эмоциям. Как будто тут есть две Анны Клепиковой: Аня-волонтер, которая может испытывать и брезгливость, и ярость, и сочувствие, и Анна-исследователь, которая эту ярость и сочувствие занесет в дневник наблюдений, проанализирует, в нужном месте сошлется на Фуко. Именно в таком аналитическом подходе открываются настоящие возможности для сочувствия.
Не герой
Мы читаем множество историй, встречаем целую толпу героев, но ни один герой не становится центральным, ни одна точка зрения не станет главной. При том, что на территории интерната буквально сталкиваются, доходя до военных действий, несколько миров. Это не мир детей — они-то не могут выразить себя, не могут за себя постоять. Скорее мир волонтеров — помощников духовных — и персонала, помощников физических. Знать, что именно нужно самим детям, конечно, ни те ни другие не могут. Но каждый способен действовать в силу своих представлений о добре. Автор не раз говорит, что чувствовал себя не совсем настоящим волонтером, поскольку в своих действиях слишком оглядывался на персонал. И в итоге все их действия получают оправдание, точнее, рационализируются. Да, детей привязывают колготками к кровати, но ведь это для того, чтобы они себя не били, недокармливают, но ведь это для того, чтобы они не ходили под себя, тем более что в детском доме вечный недостаток памперсов. «Я злилась почти до слез, наблюдая, как санитарка кладет себе в сумки детские апельсины», — говорит автор, но тут же признается, что до некоторой степени понимает необходимость компенсировать низкое жалование.
Может показаться, что автор заигрывается в адвоката дьявола, тем более что ее научный руководитель Илья Утехин в послесловии признается, что из изначальной рукописи было убрано все, что «оказалось бы невозможно для восприятия читателем, ибо предъявляло к нему слишком высокие требования толерантности». Но чуть ли не главным выводом из книги становится вывод, что нет ничего смертельнее непонимания.
Одна из самых пронзительных историй здесь — о мальчике Вите, который все рвался в ПНИ для взрослых, а там, один, в палате с лежачими стариками, за несколько месяцев сгорел от тоски и умер. Другая история, уже почти со счастливым финалом, — о трехлетнем Тимоше, «умственно сохранном», но слепоглухом ребенке, которого персонал пытается успокоить: отбирает игрушки, а то он не спит и другим не дает, запирает в кровати, не дает горшок, не дает еды, потому что Тимоша ест слишком медленно. Странным образом эта картина слепого ребенка, ощупывающего воздух в надежде найти там того, кто с ним поиграет, — одна из самых запоминающихся в книге, в которой много по-настоящему жуткого. Тимоше «повезет», его переведут в интернат для слепоглухих в Сергиевом Посаде, многим героям этой книги повезет меньше.
Не дурак
«Наверно я дурак» — книга не просто умная, но прежде всего невероятно трезвая именно своим усилием все время выходить за пределы понимания, потому что иногда, даже чтобы понять совсем элементарные вещи, надо выйти из системы и посмотреть со стороны. Кажется, высшая точка этой саморефлексии — признание, что «если бы вдруг так случилось, что я пришла в детский дом работать санитаркой, никак специально не готовясь к этой роли и ничего не зная о людях с тяжелыми нарушениями, то ростки волонтерской идеологии не проклюнулись бы во мне сами собой». И это не просто интеллигентская рефлексия рода «давайте всех пожалеем, все бедные». Соображение это абсолютно рационально, как и все остальное в книге: наши миры, наши знания не пересекаются, да и откуда бы им. Нет ни добрых, ни плохих, ни хороших, ни злых, ни правых, ни виноватых. Есть только множество людей, попавших в плен собственных представлений. И в этой системе координат очень важно, как корабль назвать: корабль дураков или корабль особенных. Тем более что грань между нормальными и ненормальными так тонка, что иногда почти невидима. Фразу, попавшую в заглавие романа, «Наверно я дурак», повторяют здесь не только волонтеры, позаимствовав из «Над пропастью во ржи» («И мое дело — ловить ребятишек, чтобы они не сорвались в пропасть <…> наверное, я дурак»), но и, например, умный двадцатилетний Захар с парализованными руками, когда в очередной раз замечтается о нормальной мальчишеской жизни.
Впрочем, и счастливый финал в книге Анны Клепиковой тоже есть. Путь познания и принятия, который проходит автор, никак не может не выйти в собственный роман воспитания, в собственную большую внутреннюю перемену. Таких перемен тут сразу несколько: изменится жизнь героев, и чаще всего не в худшую сторону, понемногу меняется система, но главное, что сложится в итоге и личный пазл героини. И если главной трагедией тут было непонимание, то главным успехом окажется именно понимание. Например — умение говорить с плачущими детьми в интернате не как с объектами воспитания, а как с людьми. Например — радость от случившейся коммуникации. Например — те несколько секунд встречи с ребенком, «когда мы оба совершенно счастливы». Это усилие понимания становится здесь результатом огромной работы. Тем более везет читателю, которому, чтобы разделить этот труд, достаточно всего лишь прочитать книжку.