Санкт-Петербург — один из российских городов с наиболее выраженной гражданской активностью. Здесь работают десятки общественных организаций, а в 2018 году город стал лидером среди других регионов по количеству протестных акций. Как правило, активисты работают за символические деньги или бесплатно — по их словам, у организаций зачастую нет ни прибыли, ни зарплатного фонда. Зато есть крупные расходы — например, аренда помещения и оплата проектов. Порой денег не хватает ни на то, ни на другое: даже на аренду руководителям приходится собирать, накапливая долги и добавляя из своего кармана. При этом все эти организации не ищут стабильных крупных спонсоров, предпочитая им небольшие частные пожертвования. И этот, казалось бы, неожиданный выбор — вполне сознательное решение.
Деньги курсируют
Организации, созданные активистами, отличаются в основном направлениями и целями своей работы. Но некоторые из них трудно отнести к одной категории.
«Например, у “Ночлежки” есть два направления работы: непосредственная помощь нашим подопечным и работа юристов, направленная на то, чтобы заставить государство делать свою работу, — говорит Влада Мисюрева, руководитель отдела привлечения ресурсов “Ночлежки”. — Они пишут жалобы и обращения и для конкретных людей, и по системным проблемам».
Бюджет «Ночлежки», по данным самой организации, в 2018 году составил 61,2 миллиона рублей. Из них 26,3 миллиона — частные пожертвования, 16,8 миллиона — зарубежные и российские гранты, 10 миллионов — корпоративные пожертвования, 6,8 миллиона — господдержка, 1,3 миллиона — доходы от банковских депозитов. Также организации жертвуют продукты, одежду, услуги в общей сложности на 35 миллионов рублей. Мисюрева рассказывает, что за последние 8-9 лет структура доходов сильно изменилась: вместо грантов на первое место вышли частные и корпоративные деньги — и именно на них организация сейчас делает ставку. «Мы пока только учимся привлекать деньги у бизнеса так, чтобы это было не на уровне какой-то личной симпатии руководителей, — говорит она. — Пытаемся продвигать идею корпоративной социальной ответственности».
Уровень, на котором корпоративные деньги привлекают сейчас, Мисюрева называет кустарным: такие пожертвования основаны на личном энтузиазме какого-то одного сотрудника. «Или на идее: у всех есть корпоративная социальная ответственность, почему не будет у нас, мы что, не серьезная компания?»
Другим организациям приходится еще сложнее. «Открытое пространство» на улице Достоевского появилось в 2012 году как проект «Наблюдателей Петербурга» — сообщества людей, которые следят за проведением выборов. Теперь, кроме обучения перед выборами и дежурств во время выборов, там проходят кинопоказы, лекции об активизме, ВИЧ-просвещении, встречи правозащитников, которые помогают в судах задержанным на митингах. Руководитель проекта Илья Ершов вспоминает, что весь первый год «Пространство» собирало деньги с помощью фандрайзинга.
«Наша коллега ходила по знакомым компаниям и просила денег, объясняла, как важно, чтобы существовало такое место. Но через год она устала и в конце концов вернулась в бизнес. И мы приняли решение собирать деньги только раз в полгода, и ровно столько, сколько нужно на аренду, коммунальные услуги. Мы пошли ва-банк и не выбирали сумму, а просто указали необходимую, без которой не проживем».
Деньги начали собирать с помощью краудфандинговых платформ, затем появилась другая идея — стали продавать сувениры. В 2014 году «Открытому пространству» требовалось для выживания 60—90 тысяч рублей в месяц: 55 тысяч на аренду, от 5 до 20 на электричество и коммуналку, 2 тысячи на интернет и телефон. Почти каждый месяц организация заканчивала в минусе — от нескольких тысяч до десятков тысяч рублей.
«А потом к нам пришла активистка Варя Михайлова и организовала аукцион, на котором мы собрали за один вечер треть от нужной для погашения нашего долга [за аренду и коммуналку] суммы, 98 тысяч рублей», — говорит Ершов.
На аукционе в «Открытом пространстве» продавали лоты самим активистам и сочувствующим. Выставляли и рассказывали о них авторы, роль гонга играли кастрюля и толкушка для картофеля. Среди лотов были плакаты с митингов, собственноручно связанные шапки pussy hat, ставшие символом женского протеста в США, книга Олега Сенцова, хлеб на закваске, привезенной с Майдана. Ершов рассказывает, что дело было не столько в лотах, сколько в их задорных описаниях и общей атмосфере праздника: «Аукцион — это борьба. Порой, выиграв лот, понимаешь, что нужно заплатить за него 5 тысяч рублей, а это все твои деньги на данный момент. Я, честно говоря, сидел в зале и щипал себя, потому что у меня не было денег, но я понимал, что хочу эту шапку».
Ершов говорит, что с тех пор горизонтальность пожертвований — когда «скидываются» сами участники сообщества — стала для пространства принципиальной. «Мы поняли, что вокруг “Открытого пространства” образовалось сообщество активистских проектов, — поясняет он. — Нет никаких грантов, крупных партнеров, потому что это была бы зависимость. А тот, кто вложил свои 5 рублей или 5 тысяч рублей, чувствует себя причастным, это формирует сообщество».
Зарплату здесь не получают ни Илья, ни другие организаторы. По его словам, «Открытое пространство» собирает на каждые полгода около 300 тысяч рублей, годовой оборот организации — меньше миллиона.
«Мы постоянно живем в долгах, и это нормально, мы не коммерческий проект и не извлекаем прибыли. Но так как мы регулярно вносим большую сумму, то в общем наши арендодатели как-то с этим смиряются», — заключает Ершов.
Гранты и субгранты
«А сколько госдеп выдал?» — пишут в комментариях на странице нового проекта петербургских юристов-правозащитников «Команда 29». «У нас не госдеп, а сразу сам господь бог», — отвечают администраторы группы. На свои проекты «Команда 29» собирает деньги с помощью краудфандинга.
О деньгах госдепа в среде активистов много шутят. Но получить их не так-то просто. О зарубежных (и не только) грантовых программах активистам часто рассказывают коллеги, которые сами не могут претендовать на эти деньги из-за другой тематики. Спонсорами могут быть фонды, которые, в свою очередь, получают деньги от бизнеса. Часто бывает так, что фонду нужно реализовать проект в определенном регионе, тогда конкуренция сильно снижается. А иногда их гранты разделяются на «субгранты» — то есть их получает какая-то организация, которая выдает более мелкие суммы другим.
Принцип действия тут такой же, как при найме субподрядчика: получатель гранта может решить, что какую-то часть работы лучше сделает другая организация, и поделиться с ней деньгами. Например, в руководстве для получателей грантов от Еврокомиссии поясняют, что субгрант можно выдать, если реализация проекта этого требует, однако раздача субгрантов не может быть основной целью проекта. Но получить иностранные гранты непросто: очень много сил уходит «на бюрократию» — и результат зачастую этого не стоит.
«Иногда мы не подаем заявки просто потому, что понимаем, что больше ресурсов потратим на оформление бумаг, чем в итоге получим, — говорит одна из активисток. — А можно потратить месяцы и вообще не выиграть. У более крупных организаций отчетность “стерильная”, а небольшим ее организовать очень сложно, каждую бумажку перепроверять просто некому, тем более ради маленьких сумм 10—20 тысяч рублей. Если есть финансирование — начнутся проверки, будет нужен бухгалтер. В какой-то момент приходится выбирать: оставаться маленькой организацией, но без особых денег либо рисковать и претендовать на гранты».
Политические активисты почти никогда не пытаются привлечь серьезных спонсоров в России — поясняют, что это было бы пустой тратой времени. Мелкие пожертвования надежнее, чем один грант или спонсор: грант может закончиться, спонсор передумает, а частные переводы, особенно регулярные, позволяют организации планировать бюджет.
«У бизнеса всегда свои интересы, — говорит Ершов. — К тому же для нас важно желание людей поучаствовать эмоционально и финансово в поддержке проекта. Если мы получаем деньги от тех самых людей, которые сюда приходят, то мы уверены, что им это действительно нужно. Нужно ли это спонсору — никогда нельзя быть уверенным. Но, может быть, мы еще не нашли идеального спонсора, который бы разделял наши ценности и поддерживал бы сообщество».
Но небольшие частные пожертвования привлекать как раз сложнее всего, уточняет Влада Мисюрева, для этого нужно заинтересовать и вовлечь в свою деятельность не одного предпринимателя или грантодателя, а сотни человек. Поэтому соцсети для «Ночлежки» — один из основных инструментов фандрайзинга.
«Мы не можем просто попросить денег на помощь бездомным людям, не рассказывая человеческие истории: кто эти люди, как они оказались на улице, почему не могут выбраться сами, какие сложности и опасности наполняют каждый их день и почему им, собственно, нужна помощь. У людей на уровне инстинктов нет ощущения, что бездомным нужно помогать, нужно погружение в тему. Хотя на самом деле это всегда так работает: всем нужно о своей работе рассказывать, чтобы люди захотели дать денег».
В господдержке же решающую роль играет случай. Например, депутат Законодательного собрания Алексей Цивилев в июле 2018 года предложил создать в Петербурге специализированный медцентр для тяжелобольных бездомных людей, зимой 2018 года — пункты обогрева для туристов возле достопримечательностей. Но идея возникла не на пустом месте.
«Он простодушно так все это говорит: “Я просто шел по улице к метро, и я пока шел, знаете как было холодно? Я очень замерз, и тут я подумал: “Да что ж такое, а как же ходят люди?” — рассказывает Мисюрева. — Он это заявил публично, и когда после этого СМИ начали спрашивать, что вообще в городе делается для того, чтобы бездомные люди не умирали от холода, очень удивился. Он с этой точки зрения вообще не думал. И после этого написал кучу обращений — в комитет по соцполитике, губернатору, МЧС».
С тех пор прошло больше полугода, но за это время в городе появилось всего два дополнительных пункта обогрева. Депутат, обращаясь уже к и. о. губернатора Александру Беглову, снова просит установить в городе пункты обогрева. Потому что мест в домах ночного пребывания зимой 2019 года хватает только на 288 человек.
В феврале 2019 года председатель «Ночлежки» Григорий Свердлин встречался с Бегловым, который пообещал с участием сотрудников приюта создать городскую программу помощи бездомным и выделить на нее деньги, а также взял на контроль вопрос с арендой для «Ночлежки» участка около площади Мужества, где хотят открыть душевую и прачечную для бездомных людей. Но арендовать землю у города непросто: документы на участок для ночного приюта во Фрунзенском районе «Ночлежка» согласовывает с городом уже полтора года.
Штрафы на доверии
Постоянная статья расходов политических активистов — административные штрафы. Их суд назначает после каждого несанкционированного митинга нескольким десяткам (а иногда сотням) задержанных. По данным Группы помощи задержанным в Петербурге (ГПЗ), год от года штрафы растут: в 2014—2015 годах задержанный в среднем платил в казну 500 рублей, в 2018 году — около 10 тысяч рублей. За повторные нарушения — в десятки раз больше: так, после акции 5 мая 2018 года активисту Группы помощи задержанным Алексею Белозерову суд назначил штраф 170 тысяч. Общая сумма штрафов, по оценкам Объединенного штаба помощи задержанным в Петербурге, тогда составила около 1,2 миллиона рублей. А в 2019 году Фрунзенский районный суд Петербурга обязал активистов Богдана Литвина и Дениса Михайлова выплатить штраф 7,3 миллиона рублей за то, что они «вытоптали газон» во время акции 5 мая.
Сама Группа помощи задержанным — это волонтерская организация, ее участники выступают в судах как общественные защитники активистов, оказывают юридические консультации и помощь только что задержанным людям в отделах полиции. Но пожертвования группа собирает нерегулярно, раз в несколько месяцев, по мере необходимости, на передачи задержанным и хозяйственные расходы. Гонорары волонтеры ГПЗ не получают, и даже деньги на штрафы решили не принимать, а просто репостить в своих соцсетях сообщения людей, которые сами собирают на свой штраф. Потому что распределение этих денег — отдельная большая работа: нужно не просто сосчитать, сколько поступило, а понять, кому сколько давать и на чей именно штраф перевел деньги тот или иной жертвователь.
Участница группы Варя Михайлова, которая помогала собирать деньги «Открытому пространству», в 2018 году выплатила государству штраф 160 тысяч рублей. Его назначил Куйбышевский районный суд за то, что на первомайском шествии Варя несла картину «Девять стадий разложения вождя» арт-группы {родина}. Варя пыталась оспорить решение в горсуде, но добиться отмены штрафа не удалось. Как и у остальных участников митингов, у Вари осталась возможность требовать рассмотрения своего дела в ЕСПЧ. Однако решения Европейский суд принимает в течение нескольких лет, поэтому штрафы все равно приходится выплачивать, не дожидаясь постановления. Иначе оштрафованный станет для государства обычным должником: он не сможет выехать из страны, а сумму долга будут частями удерживать из зарплаты. Чтобы собрать деньги на штраф, Варя и группа {родина} напечатали футболки с той самой картиной и продавали их через соцсети. Об этой истории снял сюжет телеканал NBC, а в футболках сфотографировались музыканты чешской психоделической группы Plastic People of the Universe.
Но в большинстве случаев деньги на штрафы собирают на личные банковские карточки, отмечают сами активисты, никаких выписок и отчетов никто не публикует. Вся система строится на доверии: активист или организация пишут в соцсетях о начале сбора, а потом там же сообщают, что нужную сумму собрали. При этом деньги «на протест» с сочувствующих в России собирали еще в XIX—XX веках, рассказывает писатель и историк Павел Гнилорыбов, правда, не конкретному арестованному, а на революционный процесс вообще.
«Во время осенних волнений в Москве в 1905 году по МХАТу пустили цилиндр с подписью: “На бомбу генералу Дубасову”, — приводит пример Гнилорыбов. — Вообще, денежная подписка — самый популярный в старой России способ сбора средств. И на террор, и на убийства, и на памятники. Иногда, чтобы не заморачиваться с мелкими пожертвованиями, совершали грабежи, “эксы” (экспроприации имущества). А что касается ссыльных, то их кормило само государство, а денежных переводов от семей и сочувствующих вполне хватало». Существовал и фандрайзинг: революционеры уговаривали помочь богатых промышленников. Например, через Максима Горького очень многие давали деньги на подполье.
«Главный ресурс организации — это доверие, — заключает Влада Мисюрева. — У нас нет никакого продукта, который люди получают за свои деньги. Сотрудник оператора сотовой связи может мне нахамить, но я продолжу пользоваться услугами компании, потому что меня устраивает качество связи. А у нас нет товаров и услуг, только репутация. Есть немало людей, которые говорят, что им по большому счету все равно, что мы делаем, им просто симпатична “Ночлежка”. Например, еще когда мы даже не думали про выход в Москву, нам переводили около 15% частных пожертвований оттуда. А один москвич нам сказал: “Мне вообще все равно, я даже сначала не понял, где вы находитесь, мне просто понравилось то, что вы делаете, и вы сами. Вы классные ребята”».