День первый
Общага находится у северного края Черемушек, в 20 минутах от метро «Академическая», за углом от «Красного&Белого». В этом районе трудно понять, где жилой дом, где закрытое предприятие, где одно, переделанное в другое, но «единственное легальное общежитие в ЮЗАО» выделяется — оно занимает целое крыло в жилом массиве, а перед ним курят десятки людей мрачноватого вида в шлепанцах.
В фойе реклама «лотереи портала Obshagi.ru» — что, интересно, разыгрывают? В кабинете коменданта, двухметрового кавказца, висит черно-белый, как будто траурный, портрет Путина, с ноутбука предупреждающе гремит Тимур Муцураев: «Если духом ты слаб». Оплачиваю 600 рублей за двое суток через терминал — на какой-то Qiwi-кошелек, с пометкой от кого (ФИО) и из какой комнаты. В месяц дешевле — пять тысяч.
Пока заполняю бумаги, мимо проходит уйма народу — примерно треть «славяне», треть «неславяне» и трудноразличимая, сильно помятая треть. И самая маленькая группа — женщины: загадочная темнокожая девушка и дамы среднего возраста. Каждая группа держится по отдельности и живет в отдельных комнатах. «Добро пожаловать» продублировано на шести языках — русском, английском, украинском, и, кажется, киргизском, казахском и таджикском.
Через 10 минут я уже готов к заселению — мне выдают чистое белье и отводят в «славянскую» (видимо, из-за фамилии) 102 комнату. Внутри пять двухэтажных шконок в помещении 5×3, единственное окно затянуто пленкой и зарешечено — больше похоже на тюрьму, чем на студенческую общагу. Все нижние места заняты, выбираю верхний ярус крайней угловой кровати.
Видит бог, не хотел никак привлекать к себе дополнительного внимания, но по пути от Академической плюхнулся на мокрую после дождя землю. Оттерся расцветшими лопухами как смог, но не особо помогло. Руки, локти, спина — все в грязи, а с кед здоровенные комья грязи валятся на и так далеко не чистый пол.
— Ты куда-то присел, что ли? Или на мотоцикле ехал?
— Или бежал от кого-то? Сюда переночевать?
— Ты сразу скажи, а то придут ночью, через одного нас перехлопают.
— Да просто в грязь **нулся.
«Тут есть стиральная машина, 100 рублей в нее засовываешь, и все готово», — говорит седой мужик в майке с Эйнштейном. Шутит. «Мыло есть?» — спрашивает пожилой сосед с интеллигентным лицом. Качаю головой и получаю небольшой кусок и возможность сразу опробовать местную «прачечную» — тазик у бьющего в пол крана, напротив туалетов. Хорошо, взял запасную одежду, и хорошо, что вдоль всего коридора есть много общих сушилок.
Возвращаюсь в «номер» и начинаю осваиваться. Соседи культурно отдыхают — «интеллигент» читает с телефона «блоги на Яндекс-дзене про политику и экономику», с iPad Mini смотрит прямой эфир «России», премьеру фильма «Т-34», День Победы все-таки. Саня тоже в телефоне, как и Толян, попутно ловко забрасывающий в пакет пустую «Балтику №9» (сухой закон здесь подвижен). Есть люди предыдущего технологического уклада — мой сосед снизу разгадывает «1001 сканворд», а «Эйнштейн» рубится в «Денди», картридж 300 игр в одном, выбор пал на Battletoads.
«Да, пещерные люди мы тут. Тут телевидения-то одна программа, и та через раз», — комментирует он мой удивленный взгляд.
— Са-а-а-нь, ну давай «Т-34» смотреть!
— Да не люблю я военные фильмы.
— А в шахматы?
— Пиво кончилось, шахматы на**й не нужны.
— А подымить?
— Подымить пойдем.
Выхожу тоже. Общежитие празднует не только 9 мая, но и ифтар. Из комнаты отдыха слышна ровная исламская молитва, у двери гора тапочек, а внутри значительная часть «нерусской половины» сидит на коленях перед ноутбуком с трансляцией проповеди имама. «Аллах акбар, че за х*йня?» — комментирует Саня. Мои соседи нарочито ксенофобны, но корень этой ксенофобии не в кажущемся превосходстве, а в конкуренции. Они такие же евразийские кочевники — но не из Самарканда или Бишкека, а из Рязани, Кирова и Кемерова.
Их small talk посвящен особенностям перемещения по этой великой степи — поезда, автобусы, развязки, где, когда, как, куда садиться — и выживания в ней. Обсуждения кочевников предельно конкретны.
— Зонтики здесь, кстати, матерые продаются. По 700 рублей. 500-800 в этом, в «Перекрестке». Такие нормальные, приличные. Не как эти фикспрайсовские, б**дь. Я купил фикспрайсовский. Такой нормальный, зеленого цвета. Я купил, иду, первый дождь, я: «Ха, а у меня новый зонт!» Чуть ветерок — он в сторону. Ну, 70 рублей, х**е.
— На Рязанском проспекте нормальные джинсы по 1050, нормального покроя, нормального всего. Но размер — то ли на гомосека, то ли фиг знает на кого, б**. Тенниска — нормальная, с воротничком, но синтетика — запотеешь и по-любому подмышки натрешь — 850 рублей, б**дь. Хэбэшного вообще ничего не найдешь, заметил. И оно и там дорого стоит, и здесь.
А дальше, логичным образом, — продукцию линеек «Смешные цены» и «Каждый день». А также скидочный зельц и «Балтику №9» из «Красного&Белого», оба по 49 рублей.
— А салют мы про**али что ли?
— Да его отсюда все равно никак не увидишь.
Возвращаемся в «номер». «Т-34» подходит к концу. «Реальная же история была такая? Не первый раз в фильмах вижу», — спрашивает единственный зритель. Никто не отвечает. «Не дай бог будет война с китайцами», — внезапно добавляет он уже как будто про себя. «Я тоже думаю, что с китайцами. Они Байкал травят, уроды», — замечает Саня.
Вечереет, пора на шконку. Когда я взбираюсь, она страшно шатается.
— Диман, ты на меня не упадешь? — спрашивает сосед снизу.
— Да я легкий.
— Тут вообще шконотрясение. Саня когда переворачивается, я вообще тут как в лодке, — подхватывает сосед Сани сверху.
— И пока на море качка и бушуют шконари, приходи ко мне морячка… — переделывает Саня шлягер.
«Ух, полстройки, чую, с похмелья будет», — бубнит сосед снизу и ногой закрывает «вентиляцию», единственное окно. Свет гаснет, комната погружается в оркестр храпа, а откуда-то из глубины общаги на всю ночь начинает идти равномерный писк, как будто кто-то забыл в ней пристегнуться. Шконка все шатается, но это даже уютно, как в поезде, — жаль только, не едем никуда. Засыпаю быстро, несмотря на чудовищно жесткую основу (понятно, зачем подкладывают надувные матрасы) и подушку, кажется, порубленную саблей.
Просыпаюсь только от громких криков в соседнем «номере»: «Ты че, сука?!» Постепенно они удаляются на улицу, выглядываю сквозь решетку — охрана выпинывает кого-то в ночные Черемушки. Все-таки сухой закон локально действует.
День второй
В шесть утра меня будят активные сборы. Все мои соседи работают строителями, четверо — в одной бригаде, на Дворце спорта у Академической, двое — на другом объекте. Смена у них с раннего утра и комната пустеет, вместе с ней вся общага расползается тоже по стройкам, супермаркетам, курьерским службам. Завтракаю на кухне, также этнически сегрегированной, — в одной части надпись «казаны ставить сюда», в другой — «казаны не ставить».
В полдень выхожу курить, на улице совсем небольшие группки тех, у кого выходной, уже этнически перемешанные. Общение дружелюбное и на всю ту же, общую, тему — бедность интернациональна.
— За четыре месяца 15 тысяч отправил домой. А на сколько встрял!..
— Раньше курил сигареты Rothmans красные, дешевые. Сейчас смотрю, их нет нигде, все разбирают. Начал LD красные курить. Так они тоже пропадать начали! Так и курить брошу.
— И есть.
«Парламент» докуриваю стыдливо и выкидываю скрытно, в дальнее ведро. Захожу обратно в фойе. Охранник требует у трех «неславян» пропуск в общагу, самый напуганный из них пытается протянуть синий киргизский паспорт. «На**й мне это, я что, клоун, по-твоему? Пропуск где твой, бугульма!?» На меня никакого внимания не обращают. Так понимаешь, что русский.
Возвращаюсь в комнату. Убирают ее раз в два-три дня — протирают проход между шконками, оставляя влажные пятна, в которые все, конечно, наступают и только плодят грязь с улицы. Неделю назад травили тараканов, но это незаметно, пошевелишь любой залежавшийся предмет, и из-под него тут же разбегаются по два-три мелких, а иногда и жирных насекомых. Их можно понять, здесь сытно — повсюду крупы, сахар, жидкости.
Жильцы борются с ними классическим общажным методом, знакомым любому студенту, — забытой кружкой с недопитым чаем или кофе. С утра вместо жидкости на ее дне — ровный слой утопленников. А бегать за каждым с тапком тут давно устали.
Возвращаются соседи в семь вечера, уставшие. Устают, по их словам, не столько от работы, сколько от «беготни». Ужинают максимально простой едой — сосиски, гречка, овощной салат, майонез, все из «общака», по крайней мере у тех, кто в одной бригаде. В таком общаке — залог успеха. По пять тысяч с каски в месяц на еду, по пять на жилье, и домой в Рязань отправляются все 50. Особенно если осторожно взаимодействовать с «Балтикой №9».
Программа развлечений после ужина та же, что и вчера: «Денди» у «Эйнштейна», сканворды у соседа снизу, пиво, трансляция «России» у «интеллигента».
— Парад замечательный, слава богу, без всяких сбоев, как и положено нашей армии, — вещает Путин.
— Деды воевали, чтобы мы хорошо жили, а ты, гнида…
Вечер становится диссидентским. Сосед снизу рассказывает об ужасах таможенных схем, которым подвергаются все товары из приграничных регионов и которые из-за этого взлетают в цене. Северную рыбу «прокручивают» через Норвегию, восточную — через Японию, сибирскую мебель — через Казахстан и Китай. «Там акцизы дешевле, понял?» — уточняет. Быстро тема перекидывается на главную оппозиционную — регионы против Москвы.
«Деньги, все упирается в деньги. Особенно для москвичей. У них тут мамы, бабушки, б**дь, оставляют по две-три квартиры, и туда таких, как мы, на**й. Толян рассказывал — в каждой комнате по 10 человек, с каждого человека по 7500, в общем там по 225 тысяч в месяц выходило [с трех квартир]. И в Москве семь или восемь миллионов приезжих, б**дь», — делится он.
Отдельно проходится по москвичкам: «Ну, у них и жопы у всех. Жопа хорошо, когда есть здесь. А здесь — вот б**дь» — и показывает на груди два кукиша. Заключает, что «с них всех» срисована «старуха Шапокляк». «Х**и, мы для них лимита», — подтверждает Толян.
В iPad начинается фильм про советских разведчиков в Восточной Пруссии. Игрок в «Денди» много отвлекается на мрачные воспоминания ветеранов, проигрывает в ловле уточек. Включает «Контру» — идет намного лучше.
— А как они топили? Партизаны? Когда в лесу? Вот мне интересно. Как дым прятали?
— Ночью и с черным дымом.
Общагу снова накрывает ночь. На этот раз без странного пищания. Только на десять секунд из окна выше на все Черемушки вырывается жуткая попса, то ли «Девочка война», то ли «Эй, принцесса, меньше стресса», но тут же, с лающим матюком, затыкается. Засыпаем на бушующих шконарях.
День третий
Утром сосед снизу возвращается почти сразу — уволили. Его возгласы «Ууу, тварь **аная! Ууу, сука!» меня и будят. Он повздорил с прорабшей, 57-летней бывшей чемпионкой по лыжам. Проникнуть в суть конфликта удалось не очень, но стало ясно, что она удерживает его документ (диплом), некоторые личные вещи и честно заработанные им за две недели деньги. Строил он тоже гособъект — здание налоговой на Мосфильмовской.
«Я раньше всех приходил. А они [другие строители] когда захотят, тогда и придут, еще и бегают от нее, она за ними на другой объект даже ездила, на**й, за ручку их приводила. За базаром она не следит: козел мне говорит, п***рас. Я ей говорю: “Ты че, о**ела, б**дь”? Ее вся стройка уже ненавидит. Суточные дает по 250 рублей в день и живи как хочешь. Мне че, “Доширак” есть, б**дь? П***рша о**евшая. Я же только прикидываюсь дурак-дураком, а сейчас пойду по отбойникам заявы накатаю, что ты у меня, сука, документ отняла и деньги вымогаешь», — сокрушается сосед.
Теперь он изучает московский рынок труда по старинке, с кнопочным телефоном и газетой «1000 вакансий» наперевес. Половина вакансий отсекается — с собой нет ни СНИЛС, ни трудовой, только паспорт и взятый в заложники диплом. Но много денег и не нужно — просто заработать на билет до Новокузнецка, а оттуда уже как-то до Кемерова, домой, по-кочевому.
Настроен он решительно, несмотря на все передряги. «Ну а х**е, Москва любит борзых. А мы, парни с Кузбасса, все борзые», — говорит сосед, дожевывая зельц из «Красного&Белого».
А я, собрав вещи с сушилок, (так и не высохли) покидаю здание без особого сожаления. Все-таки это тюрьма. Из нее можно выйти в любой момент, и заключает в нее не государство. Но заключают в нее на сроки, гораздо большие, чем три дня, обстоятельства и бедность, тоже те еще институты подавления.