«Нур» — значит свет

Нурмагомед живет тут вместе с внуком Маратом. Тот работает физруком в местной школе. Зарплата небольшая, но то, что есть работа, — настоящая удача. Большинству местных жителей приходится искать заработок в Черкесске или Кисловодске. Что в одну, что в другую сторону — около 50 километров. Каждый день преодолевать такие расстояния утомительно и накладно. Так что не удивительно, что население аула уменьшается.

Сейчас тут осталось около 3 тысяч человек, хотя еще совсем недавно было в два раза больше. Это заметно сразу — очень много брошенных, бесхозных домов. За каждым ветшающим строением — своя трагедия. Это родовые земли, которые больше никому не нужны. История, у которой не будет продолжения.

Нурмагомед показывает мне дома своих двоюродных братьев. Те не вернулись с войны, а их сестры вышли замуж. С тех пор эти дома пустуют, постепенно разрушаясь, как постоянное напоминание о разорванных линиях судьбы его рода.

А сам род очень богат на выдающихся людей. Брат прадеда Тембот Камбиев служил в охране императора Александра II и был женат на княжне Голицыной. После 25 лет службы он получил надел земли — 1000 гектаров, которую поделил с братьями. Дед был священником, а его брат — старшиной аула и организовал здесь первую школу. Другой брат деда прошел Японскую и Первую мировую, вернулся домой с ранениями и Георгиевским крестом.

Здесь, в предгорьях, долгая память. Люди умеют помнить хорошее, но обиды живут еще дольше. Оттого человеческие взаимоотношения тут куда сложнее, особенно если речь идет о людях разных народностей, а их тут немало. Разве что с возрастом суждения становятся мягче. «Многие тогда ошиблись», — говорит Нурмагомед, вспоминая эпизоды Кавказской войны, о которых он читал и слышал от предков, или случаи предательства времен фашистской оккупации. И платили за ошибки порой чрезмерную цену.

Трудные времена

В 30-х годах XX века тут было неспокойно: установление новой власти, антисоветские выступления, кампания по ликвидации бандитизма, коллективизация, восстания против колхозов. Полегло немало горячих голов.

Фото из семейного архива. На фотографии (фотомонтаж) изображены близкие родственники Нурмагомеда Камбиева: верхний ряд — Шаманил, дед Нурмагомеда (в центре), с братьями; нижний ряд — Хасан, отец Нурмагомеда (справа), с братьямиФото: Анна Иванцова для ТД

Отец Нурмагомеда считался середняком. Четыре вола, четыре коровы, лошадь, сенокосилка, бороны. Его арестовали в 32-м. За то, что его брат принимал участие в мятеже против Советской власти. Два года отец провел в Сибири. Вернулся, отвел всю свою живность в колхоз, сам устроился там сторожем на ферму.

Между тем репрессии только набирали силу. Одно время участковый подводами вывозил человек по сорок каждый день. Когда председателю колхоза это надоело, он подписал бумагу — и самого участкового забрали. Так аресты прекратились.

«Просто неграмотные люди получили власть. В этом все дело», — вздыхает Нурмагомед.

Новым испытанием стала война: «Когда есть еда — и работа в удовольствие. А когда голодный — очень тяжело». Работать приходилось за двоих.

Немцы зашли в аул в августе 1942 года. Взвод солдат расположился в школе. Нурмагомед рассказывает, что местных они не трогали, лишь изредка досаждали на ломаном русском: «Яйки, млеко, мед». Карательные функции взяли на себя те, кто затаил обиду на советскую власть. Среди них было очень много карачаевцев из соседних сел. Но не только — 75 абазинцев аула пошли в полицаи. А уж они рады были выслужиться. Никто не мог чувствовать себя в безопасности.

Нурмагомед КамбиевФото: Анна Иванцова для ТД

Мальтус был евреем. Он преподавал в местной школе и жил по соседству. Нурмагомед любил математику и хорошо помнит его уроки в седьмом классе, как раз незадолго до оккупации.

«“Придет немец — убьют меня”, — однажды сказал Мальтус. “Не убьют, — отвечаю. — Не смогут. Уходи в пещеры, я буду гонять скот на пригревы — буду приносить тебе еду”. Не захотел. Шесть месяцев прятался у родственников жены. А когда решил вернуться — попался».

Полицаи расстреляли Мальтуса на окраине Кисловодска. А вскоре началось контрнаступление наших войск. Кто-то из абазинов ушел вместе с немцами и потом осел в Северной Италии. Их семьи выселили в Среднюю Азию. Карачаевцев депортировали всех поголовно. «Это, конечно, несправедливо, — говорит Нурмагомед. — Нужно было разобраться, кто виноват, а кто нет. Но просто не захотели разбираться».

Поезд, лошадь, самолет

Сразу после войны Нурмагомед поехал в Минеральные Воды и поступил в железнодорожное училище. Вскоре стал вагонным мастером. Он описывает полуразрушенные дома, где люди разжигали костры, чтобы согреться; общежитие, из окон которого гроздьями свисали дети, выпрашивая еду. Город только начинал приходить в себя после войны, и железная дорога стала для многих символом порядка и возрождения. А для некоторых — легким способом наживы. Воровство и грабеж в то время были невероятные, нередко на перегонах работали целые банды.

К борьбе с ними активно привлекали молодежь. Так что свободное от учебы и работы время Нурмагомед проводил в бригаде содействия милиции. Вспоминает, как выезжали на дежурство на дрезине, запрыгивали в состав на ходу, преследовали преступников. «За одним пришлось бежать через несколько вагонов. Тот — в окно и на крышу. Я — за ним. Поезд идет, а мы прыгаем с вагона на вагон. Прям как в кино. Только счастливого финала не получилось. Столкнул он меня. Можно сказать, повезло: я упал, скатился по склону, повредил только плечо и колено. Две недели пришлось пролежать в больнице».

Когда Нурмагомеда перевели на Закавказскую железную дорогу, в Грузию, интерес к поездам пропал. И подвернулся шанс сменить сферу деятельности. Нурмагомед устроился табунщиком и десять месяцев провел в компании двух человек и 150 лошадей. Это время он вспоминает как самое беззаботное. «Мы гнали их две тысячи километров на запад, к турецкой границе, на горные выпасы и там стояли почти полгода. Красота вокруг, свежий воздух и работа — не бей лежачего. Лошадь сама пасется, далеко не отходит. Надо только следить, чтобы не украли».

Во дворе дома Нурмагомеда КамбиеваФото: Анна Иванцова для ТД

В 1949 году Нурмагомеда призвали в армию. Попал в авиацию — в особую разведывательную эскадрилью. Выучился на бортрадиста-радиомеханика. Это был новый мир больших крылатых машин. Говорит о них с пиететом — на тот момент Ту-4, скопированный с американского Б-29, стал символом растущей мощи советской стратегической авиации.

Военная часть располагалась в Восточной Пруссии, на землях, которые еще совсем недавно были немецкими. Нурмагомед к самим немцам никогда не испытывал неприязни, несмотря на еще свежие воспоминания о войне. А во время службы и вовсе проникся уважением. «Мы только начинали строить коммунизм, а у них там он уже был. Потому что очень работящий народ. Все жили одинаково — и все богато. Не было ни безработицы, ни воровства, ни пьянства».

Нурмагомед никогда не пил. «“Нур” — это свет, — объясняет он. — А Магомед — имя пророка. Так что я просто не имею на это права». А вот многие его товарищи любили выпить. Тем более что в авиационной части достать спирт было несложно. От этого приключались разные казусы. То предохранители забудут поменять и в воздухе случится поломка, то половину личного состава командир на месте не досчитается. А однажды самолет на запад улетел. Скандал был страшный. Но оказалось, причина не в злом умысле, а в последствиях перепоя. Непьющий Нурмагомед в таких условиях был очень ценным кадром.

Он хорошо помнит операцию против «лесных братьев», когда в 1952 году их эскадрилья бомбила эстонские леса. Это были единственные боевые вылеты. В остальном службу можно было назвать рутинной. Больше трех месяцев на одном месте не задерживались, меняли дислокацию по всему Союзу. Стояли как-то и в Афганистане. Летал он мало — чаще всего это были испытательные полеты. Но самолеты обожал. «Это были лучшие годы моей жизни. Именно там я чувствовал себя на своем месте».

Нурмагомед (на фото справа) с товарищем. На обратной стороне написано:
«На долгую и добрую память Бакану от Магомеда и Хамида в дни срочной службы. Фото снято в г. Кибартай, Литовская ССР, 6/II 50 г.»
Фото из семейного архиваФото: Анна Иванцова для ТД

Были все шансы продолжить карьеру в военной авиации, но стать штурманом не позволило здоровье, а получить звание младшего лейтенанта — родословная. Всплыли сведения о брате прадеда — царском офицере. Так что в звании гвардии сержанта в 1954 году Нурмагомед попал под сокращение.

Родная стихия

После службы Нурмагомед несколько лет проработал в гражданской авиации. Но вскоре вернулся в родной аул — к старикам-родителям. И женился. «Мать однажды сказала: мне вот эту девушку в невестки, больше никого не хочу. И фамилию назвала. Поехали с другом, нашли девушку. Посидели, поговорили. И так несколько раз. Потом привел ее сюда, так и поженились. Такие у нас традиции».

— А как же любовь? — спрашиваю.

— А это разве не любовь? — И, как будто обдумав свой вопрос, добавляет: — так оно лучше. А то кто знает, что вышло бы.

В итоге вышло хорошо. Нурмагомед и Роза прожили вместе 57 лет. Трое детей, пятеро внуков, двое правнуков. Только Розы больше нет. Вот уже полтора года. «Ушла она», — Нурмагомед отводит глаза.

Но дети и внуки не забывают старика. Заглядывают сюда и племянники, и их дети. Большой род Камбиевых разбросало по разным городам. И только благодаря Нурмагомеду у них все еще остается связь с родным аулом.

«Летом тут благодать, — говорит сын Казбек, как раз приехавший навестить отца. — Много зелени. Хороший воздух. Дышится легко». Рассказывает, что иногда забирает отца к себе — в Кисловодске у него квартира. Но больше двух дней Нурмагомед там не выдерживает. Рвется назад. Тут его стихия. «За домом три гектара нашей земли, в основном сенокос. Сейчас ему тяжело. Но и то, бывало, летом выйдет, сам накосит травы, принесет, накормит овец. Раньше их было целое стадо. Большую часть забили, но решили оставить десяток — специально, чтобы ему было чем заняться. Для него это очень важно».

«Бездельником я стал», — грустно шутит Нурмагомед. А может, и не шутит вовсе. Признается, что скучает по настоящей работе. После возвращения в аул в 1956 году он работал электриком, занимался радиофикацией, заведовал местным радиоузлом. А в последние годы нет ничего стоящего, к чему можно было бы приложить свои таланты. Разве что соседи попросят помочь с проводкой, но и это случается очень редко.

Недавно ходил в местную школу, разговаривал с учителем физики. Предложил организовать для детей радиолюбительский кружок. «У меня есть много интересной технической литературы. Я бы им сделал наглядный стенд, собрал радиопередающее устройство. Дети могли бы между собой общаться, между школами. Это ведь интересно. Но физик не захотел. Говорит, и без того забот полно».

Не опускать руки

Пережить хаос, голод, войну, застать период бурного развития, чтобы на закате жизни наблюдать за деградацией и упадком, — с таким сложно смириться. Но Нурмагомед мириться не собирается. «Надо пойти получить разрешение на оружие. Организовать дружину и ловить вандалов».

Рассказывает, как недавно заглянул в дом зятя, в котором давно никто не живет. Зашел — все перевернуто. Плиту, телевизор унесли. Мебель исчезла, проводку раскурочили, счетчик сломали. «Это не люди, — вздыхает он. — Зачем все ломать? Если что надо тебе — возьми, а остальное не трогай».

Разруха пришла в аул в 90-х. И началась, как писал классик, в головах. Разрушались налаженные экономические связи, прекращали работать предприятия, у людей опускались руки. Нурмагомед видел, как пустели пастбища, зарастали поля, разбирались по кирпичику молочные фермы — их развалины и сейчас можно наблюдать при подъезде к аулу. Он ругает власть. «Простые люди без работы. В достатке только воры, начальство и артисты. Очень жалко молодежь. Как они учиться будут, как будут дальше жить?»

Впрочем, и к людям претензии тоже имеются. Старику, который всю жизнь трудился, сложно понять современное отношение к работе. Ведь есть же земля, есть техника. Почему нет желания объединиться, начать пахать, сеять, убирать урожай, выращивать животных? Рассказывает про свою соседку Жанну. Она занята от зари до зари. Держит скот, кур, гусей, индюков. Взяли участок земли с сыновьями. «Ее мать — немка. В этом все дело», — вздыхает старик.

У Нурмагомеда неплохая пенсия. И в этом он, как ни странно, тоже видит некую несправедливость: люди, которые работают с утра до вечера, получают в несколько раз меньше, чем он. «Была бы социальная касса взаимопомощи, я бы туда каждый месяц по тысяче рублей отдавал. С меня не убудет, а тем, кто нуждается, хоть какая-то поддержка. Предложил главе села создать такую кассу. Глава отмахнулся».

Видно, что Нурмагомед готов помогать всем, кому сейчас тяжело. Но за неимением возможности изменить мир концентрирует свое внимание и заботу на внуках и правнуках. Те отвечают ему взаимностью. Дед и прадед у них — что надо.

«Оставь адрес, — говорит он, когда мы прощаемся. — Я обязательно приеду в гости. Теперь моя очередь». Мы оба понимаем, что это вряд ли случится. Но верить в такое приятно.