«Помогите мне прямо сейчас»
«Срочно! Помогите! Ситуация действительно серьезная». Так начинался пост 16-летней Лейлы (имя изменено по просьбе героини, прим. ТД) из небольшого города в республике Коми, оставленный в двадцатых числах мая в сообществе во «ВКонтакте», оказывающем поддержку жертвам насилия.
Дальше шло объяснение: «Мои родители, в основном мама, часто избивают и унижают морально и физически. Меня держат всегда взаперти, дома, не выпуская вообще никуда, даже выбросить мусор. За закрытую в комнату дверь бьют. Даже в школу меня за руку приводят и так же за руку уводят из кабинета. Никогда и никуда я не могу выйти. За слово “привет” однокласснице вне школы бьют. За разговор по телефону с одноклассниками даже о дз бьют. Прижигали язык. Мать пыталась утопить. Своего телефона у меня нет, пишу с домашнего компьютера или с телефона друзей в школе. Бьют за то, что я не хочу есть, даже если не голодная. Заставили съесть 10 больших перцев чили. Угрожают ножом и убийством, если я не стану “нормальным ребенком”. Это лишь немногое, подобное происходит всегда и постоянно».
Автор поста написала, что не может обратиться в опеку или к учителям, потому что у ее отца «есть некоторые связи», и попросила кого-то забрать ее из дома: «Скоро мы должны лететь в Турцию навсегда. <…> Спешка туда меня пугает, я не знаю, для чего мы туда переезжаем».
«Если у кого-то есть возможность приехать <…> на машине и забрать меня <…>, то помогите мне прямо сейчас!!!» — Лейла просила перевезти ее в Санкт-Петербург и умоляла не обращаться в опеку: «Я туда обращусь, когда буду на безопасном расстоянии от родителей».
Через несколько дней информационные агентства республики Коми разместили новость — пропала Лейла, 16 лет, рост 145 сантиметров, телосложение нормальное. Ушла из дома вечером 25 мая, и с тех пор ее местонахождение неизвестно. Оранжевые ориентировки регионального поискового отряда «Лиза Алерт» репостили в соцсетях. На фото — серьезная девочка без намека на улыбку.
Местный телеканал выложил видеообращение отца девочки: «Лейла! Мы тебя любим, ждем, возвращайся домой. Все будет хорошо. Поедем в отпуск. И с учебой все будет хорошо… Мама места себе не находит, сестра плачет. Нам тебя не хватает. Отзовись, пожалуйста». Мужчина, возрастом примерно за сорок, волнуясь перед камерой, старался говорить спокойно и четко. Пару раз его лицо искажала еле заметная судорога — вниз дергался левый уголок рта, будто он с трудом сдерживал слезы.
К тому моменту пост Лейлы из сообщества во «Вконтакте» был удален.
Только через месяц, 24 июня, Следственный комитет по Республике Коми опубликовал пресс-релиз, где было сказано, что девочка найдена, находится в безопасности — и признана потерпевшей в рамках уголовного дела, возбужденного по статье 117 УК РФ, часть 2, пункт «г» («Истязание»). Предусмотренное наказание — до трех лет лишения свободы, если потерпевшему не было причинено среднего или тяжкого вреда здоровью. Если было — до семи лет.
Счастливый финал, ребенок под защитой, больше ее никто не бьет, следователи работают. Однако перед тем, как найтись, Лейла решила рассказать свою историю не только одноклассникам, виртуальным знакомым и людям, которые участвовали в ее судьбе после побега, но и журналистам.
Плохой ребенок
«Когда тебя начали бить, ты помнишь?» — «С шести лет все началось. Не знаю, почему. Не было никакого переломного момента. Сначала в детстве избивали просто так. За то, что все дети делают. Разлила что-то, например».
Мы познакомились с Лейлой в Москве, за два дня до ее возвращения в Республику Коми под защиту следствия. Невысокого роста девушка, с каре и выкрашенная в блондинку, сложив руки на коленях, рассказывала о себе и о том, от чего она сбежала из родного города. Изредка нервно посмеивалась, иногда в ее голосе звучали слезы.
Лейла прихрамывала на одну ногу. Я сразу решила, что это последствия избиений. Но оказалось, что она больна с рождения, в семь лет у нее была операция на тазобедренном суставе. Она не ходила год, еще два восстанавливалась, училась дома и дистанционно. Но мать, по словам дочери, била ее и лежачую, не выполняла предписаний врача — и поэтому Лейла до сих пор прихрамывает.
Она рассказывала о том, что мать била ее за малейшую провинность, — деревянной палкой, стоявшей на балконе. Или деревянной ложкой для размешивания еды.
Рассказывала о тотальном контроле: в школу ее отвозил отец, а забирала мать, и если Лейла задерживалась хоть на пять минут, наступала расплата. Контроль распространялся и на гаджеты — девочка говорила, что у нее время от времени забирали телефон, мониторили интернет-поиск в браузере компьютера — и часто забирали и его.
«Ты пыталась понять причину такого отношения?» — спросила я ее. Голова у меня гудела от подробностей, рассказанных спокойным голосом Лейлы.
«Я постоянно размышляла над этим. Не могла найти ответ. Я с ними разговаривала, объясняла, что мне крайне неприятно, очень больно, что они так ко мне относятся. Но это ни к чему не приводило. Они говорили, что это я плохой ребенок, что я не так себя веду, что у меня неправильные взгляды, что я не тем постоянно занимаюсь».
Лейла объясняла, что родители требовали от нее выбрать профессию юриста или медика после школы — а ей хотелось стать филологом. Она рисует и пишет стихи, но «каждый раз, когда мама злилась, она это все выбрасывала».
Хотелось понять, что за люди — родители Лейлы? Почему она боялась «связей» отца? На вопрос, кем он работает, она ответила: «Никем». А потом прибавила: «У него нелегальный бизнес. Он раньше юристом работал. Но нелегальный бизнес процветал, поэтому он только им занимался». Объясняя жестокое отношение со стороны матери, прямо говорила, что у той есть психиатрический диагноз.
Лейла никому не рассказывала о том, что происходило: «Это не то, о чем говорят. Мне было страшно куда-то обратиться. Потому что с его-то связями, с его-то деньгами он мог бы замять это дело…»
По ее словам, о ситуации знали несколько одноклассников, которым она жаловалась, что-то подозревала репетитор по русскому, к которой девушке запретили ходить, как только та сблизилась с преподавательницей.
Соседи ничего не слышали, потому что Лейла не кричала, — ей угрожали, что прижгут ножом язык, если она пикнет. Или завязывали рот. У Лейлы есть младшая сестра, которой сейчас шесть: «При сестре ничего не было. Они отправляли ее в другую комнату».
Почему она терпела? «Хотела дожить до 18-летия и как-то начать свою собственную жизнь», — объяснила она. Но одно обстоятельство заставило ее поторопиться и решиться на побег.
«Родители хотели отвезти меня в Турцию или в Азербайджан и насильно выдать замуж за деньги. Позапрошлым летом отец связался с ваххабитами. Прошлым летом они начали тесно общаться. Идея выдать меня замуж в результате общения с ними родилась. … когда они мне сказали, что отвезут, я сбежала — другого выхода не видела».
Лейла рассказала, что пост в соцсетях ей помогла опубликовать подруга. Уговорила это сделать, хотя Лейла сомневалась. Но после публикации ей написало множество людей и некоторые из них помогли деньгами и ночлегом по дороге в Москву.
Как в кино
С Лейлой до ее отъезда из Москвы под защиту следствия мы разговаривали два вечера подряд.
Я знала, что в один из этих дней Лейла дала интервью корреспондентам канала НТВ. И что ее историей заинтересовалось известное ток-шоу с другого федерального канала — было совершенно ясно, почему. Две горячие актуальные темы — домашнее насилие и связь с экстремистами — сплелись в единое целое. Получился реальный триллер. Своего рода приквел к историям сестер Хачатурян и Варвары Карауловой одновременно.
Драматичности в историю, похожую на кино, добавляли юность, хрупкость героини и ее побег, который организовали люди, сразу же откликнувшиеся на ее призыв о помощи в сообществе во «ВКонтакте». Правда, следствие наступало каждому, кто давал ей кров и стол, на пятки, но это только добавило флера приключенческого фильма с настоящей погоней.
Сбежать Лейле помогла москвичка Полина Кассаева. Она прочитала пост и поверила сразу. Полина оплатила ей дорогу до Москвы и хостел на первое время. Казалось, что самое главное — изолировать девушку от родителей. Полина же связалась с юристом Николаем Василевским, у которого Лейла жила несколько дней в Москве перед возвращением в Коми и который так же, как и Полина, безвозмездно помогал беглянке.
Именно Николай наладил контакт со следователями, которые искали Лейлу. Он уговорил ее вернуться под защиту следствия и дать показания — и от ее имени и с ее согласия составил заявление на родителей.
«Я не хочу никак оценивать историю Лейлы, — говорил Николай перед ее отъездом в Коми. — А почему стал помогать? Она ребенок — и не дело ребенку, находящемуся в федеральном розыске, бегать от правоохранительных органов до 18 лет. Да и как это сделать? Где ей жить, на что? Мы обсуждали с ней правовые способы решения проблемы, но для этого ей надо было вернуться [в родной город]. А она возвращаться не хотела ни под каким видом. Поэтому оставался только один путь, чтобы ей помочь, — заявление на родителей и объявление ее потерпевшей, государственная защита».
Когда на прощание я спросила Лейлу, не будет ли преувеличением сказать, что ее избивали каждый день, она уверенно ответила: «Нет, не будет. Были дни, когда били сильно, а были дни, когда не так сильно. Но каждый день».
Во время нашей встречи никаких повреждений на ее теле уже не было — прошел почти месяц с последнего избиения, по ее словам. Синяки сошли.
Ничего лишнего
На синяках Лейла во время своего рассказа останавливалась особо. Не раз подчеркивала, что постоянно носила длинную одежду с рукавами, — чтобы никто не увидел ничего лишнего.
Я тоже не увидела ничего лишнего — на нескольких десятках фотографий. Лейла с мамой, с папой, с младшей сестрой, где-то улыбается, а где-то нет. С тортом в день своего рождения, на природе, на свадьбе у родственников, во время празднования Нового года. На многих фотографиях Лейла была в легких платьях, футболках, коротких юбках. И никаких синяков и других повреждений. Трудно представить, что девочку с этих фотографий били десять лет ежедневно. Селфи, общие портреты — фото из семейного архива, которые обычно показывают гостям дома.
Правда, я сама напросилась к семье в гости, а они — просто согласились поговорить. «Нам скрывать нечего, приезжайте, все расскажем», — передал мне слова отца Лейлы его друг.
Когда я пришла к ним домой, отец составлял список свидетелей, которые могли бы выступить в защиту его и жены. Список получился длинный — больше сорока человек. Учителя из трех школ, в которых Лейла училась, репетиторы, друзья семьи, которые были вхожи в дом и знали Лейлу с рождения. Врачи, массажисты, инструкторы по плаванию, сотрудники грязелечебницы, где она проходила реабилитацию после операции.
У Лейлы — врожденное заболевание тазобедренного сустава, ее действительно оперировали в семь лет. И потом она часто лежала в детской больнице Сыктывкара — по три-четыре раза в год, рассказал отец. Она на самом деле училась дистанционно, но в пятом классе стала ходить в школу. И все это время наблюдалась у ортопеда, плавала, ходила на массаж и много куда еще — родители платили за все.
«Неужели, если бы мы ее били, никто из тех, кто видел ее без одежды, не придал бы этому значения?» — спрашивает отец.
Он знает названия всех болезней и синдромов Лейлы. О визитах к врачам говорит: «Мы приехали, нам сказали» — так, как говорят обычно родители детей с инвалидностью, которые рядом со своим ребенком всегда.
Они втроем планировали операцию в сентябре или октябре. Лейле нужна установка эндопротеза — она говорила, что ей стало тяжело ходить в последнее время. «Сама в интернете смотрела, где делать и сколько это стоит», — рассказал отец.
Несколько раз он обеспокоенно спрашивал у меня, не жаловалась ли она мне во время нашей встречи на желудок. Перед ее исчезновением он возил ее к гастроэнтерологу — Лейлу тошнило во время еды, она резко похудела. «А еще у нее зуб недолеченный, как она там с ним?» — эту фразу отец девушки произносил не однажды.
«Где она была? Что делала? Где спала? Что ела? Как она себя чувствует?» — на эти вопросы я не смогла ответить, хоть родители задавали их не раз.
«Мы думали, она учится»
В истории, которой придерживается Лейла, есть вещи, которые в семье не отрицают.
Ее на самом деле отвозили и забирали из школы. Это довольно далеко от дома — а у Лейлы больная нога, ей было нельзя носить тяжелый рюкзак с книжками. «Мы берегли ее просто, — объяснял отец. — Зимой я и отвозил, и привозил ее — скользко. А весной и осенью ее встречала мама. Супруге врачи велели гулять, вот она и ходила за Лейлой, забирала у нее рюкзак, и они шли вместе домой».
У матери Лейлы действительно есть психиатрический диагноз. Но, по словам семьи, она никогда не запускала лечение. Когда мы с ней общались, никаких странностей я не заметила, — только одну, очень понятную: даже говоря о погоде или о чем-то постороннем, так или иначе она переходила на Лейлу: «Как я хочу дочку свою рядом. Бога прошу, чтобы вернул мне дочку. Кофту брала Лейлы, клала себе на грудь, спала с ней. Как мне жить без моей дочки?» Женщина не очень хорошо говорит по-русски — она домохозяйка, ее проводником в большой мир за пределами дома в большинстве случаев была старшая дочь, о которой отец говорит как об уверенном в себе человеке, разумном и общительном. «У нас были доверительные отношения, мы хорошо общались. Она, бывало, спорила с нами, отстаивала свое мнение, у нас это можно».
Телефон у Лейлы действительно забирали. Но только один раз — в мае. Она несколько раз говорила родителям, что болтает с одноклассницей, а на самом деле общалась с мальчиком. Иногда до нее было невозможно дозвониться, начала хромать учеба. И на несколько дней телефон забрали. Потом вернули. И никогда не отнимали компьютер, который был куплен для того, чтобы Лейла училась, — к нему никто из взрослых не подходил. «Мы думали, она учится. Она очень много времени проводила за ним — говорила, много задают, не успевает, иногда до 12 ночи могла сидеть, я ругался — как так, надо спать».
Образование и лечение — вот что родители считали приоритетным для Лейлы. «Я как-то предлагал ей, чтобы она нацеливалась на медицинский [вуз], думал, что это хорошо будет при ее проблемах. Но она отказалась наотрез — сказала, ей надоели белые халаты. Хотела поступить на филологию». На мой вопрос, не раздражало ли это его, отец ответил: «Нет, почему меня это должно раздражать, это ее выбор, ей жить, ей работать потом».
Прошлым летом семья решила переехать на родину. Там у них есть квартира в небольшом городе в ста километрах от Баку. Лейла хотела поступать на филфак филиала МГУ в Азербайджане — и родители решили, что будет лучше ей учиться в 10 и 11-м классе на месте. Но дело не пошло — у нее были трудности с азербайджанским языком и историей Азербайджана, требования были высокими, а знаний не хватало, — и семья вернулась в Россию. Решили, что это временная мера, — до окончания школы. Потом они снова уедут — планировалось, что она поступит в вуз, для этого усиленно занималась с репетиторами.
«Связи» — по словам отца, это обычные дружеские связи с другими азербайджанцами. Друзья, с которыми я тоже разговаривала, рассказывают о нем, как о преданном муже и родителе: никто из знакомых им мужчин не тратил столько сил на то, чтобы вылечить дочь и дать ей образование. И никто из них не платил в роддоме, чтобы присутствовать при родах своего первенца.
У отца есть юридическое образование, но он ни дня не работал по полученной специальности. Сейчас он исполнительный директор в компании, которая продает продукты. И подрабатывает таксистом:
Корреспонденту НТВ Лейла сказала, что отец якобы ежемесячно приносит домой 700 тысяч рублей. По довольно скромной обстановке квартиры этого сказать нельзя — отец предположил, что, может, эта сумма отложилась у дочери в голове после ипотеки, которую он брал, чтобы обменять однокомнатную квартиру на двухкомнатную? Как раз не хватало примерно семисот тысяч.
Откуда в истории Лейлы взялись ваххабиты? «Я не знаю, — ответил отец. — Я вообще не религиозный человек. Жена молится Богу, но я не вникаю».
И еще: «Я не сторонник ранних браков. Всегда говорил, что важнее всего, чтобы человек стал личностью, состоялся, а уже потом жениться и замуж выходить».
«Почему дочка так говорит?»
Что могло заставить Лейлу уйти из дома, если родители ее не били и сознательно не обижали, хотя временами были строги? После этого вопроса отец нехотя рассказывает о пропаже денег из семейной кубышки, которую он начал замечать за пару месяцев до исчезновения дочери. Не хватало то тысячи, то пятисот, то двух тысяч.
Лейла призналась, что брала деньги. Сказала, что взяла всего пять тысяч, дала девочке из параллельного класса в долг. «Я не поверил. Лейла экономная. Она всегда покупала в магазине то, что по акции, когда мы вместе ходили в магазин. Я думал, что она влюбилась, решила подарок купить парню. Что она готовится к побегу, мне в голову не приходило. “Ладно, — сказал, — в понедельник пойдете с мамой в школу, поговорите с той девочкой”. Мне было стыдно как-то ее уличать — и я решил, что потом поговорим, когда все выяснится».
Это случилось в четверг. А в субботу Лейла ушла из дома.
Очень аккуратно подбирая слова, отец рассказал и о том, что Лейла не была идеальным ребенком. Она дважды переходила из школы в школу — попадала в плохие компании, «под чужое влияние», где в порядке вещей были прогулы и курение, возможно, не только табака. Об этом родителям рассказывали учителя — и отец принимал решение о переводе. «Протеста у Лейлы не было, она говорила, что понимает: нужно учиться». Последняя школа, в которой девушка училась несколько лет, ей вроде бы нравилась.
Так что же случилось? «Почему дочка так говорит?» — не раз и не два повторяли родители. У них и друзей семьи есть несколько версий: от конспирологической (кто-то заставил, запугал, завербовал, втянул во что-то нехорошее) до романтической (влюбилась и решила сбежать к парню) и медицинской (у дочери началось психиатрическое расстройство, передалось по наследству). Вопрос о причинах мучителен, но давать на него ответ придется следствию — и что оно обнаружит в итоге, неизвестно.
— Вы хотите, чтобы Лейла вернулась домой? — спросила я у мамы и папы Лейлы.
— Конечно.
— А если она не захочет вернуться?
— Мы будем стараться, чтобы она передумала.
— У вас нет никакой злости на дочь?
— Нет, вы о чем? Даже не представляете, как мы переживали, как плакали, как искали ее… Я это понимаю как несовершеннолетие, глупость, какое-то недопонимание. Я очень надеюсь, что Лейла поймет: дороже родителей и уютнее родного дома у нее ничего и никого нет. Ее обманули, что-то обещали — что же заставило ее так поступить? — но будущее только с родителями. Кто будет заниматься ее лечением? Ее образованием? Только родители. Она нам нужна. И мы ей нужны.
