Разрушенные дома, вспаханные снарядами улицы, вспухшие или растерзанные обстрелами туши коров, огромное количество неразорвавшихся снарядов, а в воздухе — невыносимый трупный смрад — так жители Карамахи описывают село, каким они его увидели после возвращения в сентябре 1999 года. Все пришлось отстраивать заново, но жизнь наладилась не сразу — жители бывшего ваххабитского анклава говорят, что без убийств, стрельбы и контртеррористических операций они живут только последние два года.
Кадарская зона
Карамахи располагается на высоте чуть больше тысячи метров в 30 километрах к юго-востоку от Буйнакска. Местные говорят, что Карамахи около 200 лет, оно возникло вокруг переселенцев из Кадара — древнего села, находящегося восточнее и выше. Севернее находится село поменьше — Чабанмахи. Все проживающие здесь — даргинцы. Три этих села и образовывали Кадарскую зону — автономный исламский или «ваххабитский» [сами последователи предпочитают называться салафитами] анклав.
Идеи салафизма привлекали «очищением» ислама и возможностью избавиться от беззакония, нищеты, коррумпированной власти. При этом села Кадарской зоны всегда были зажиточными: местные выращивают капусту и картофель и развозят их по всей России, из Азербайджана карамахинцы везут фрукты и цитрусы, теперь тут развивается и животноводство. После развала СССР жители Карамахи и Чабанмахи решили расформировать колхоз: земли были разделены между сельчанами, колхозное имущество распродано, а на вырученные деньги провели газ.
В середине 90-х в Карамахи появляется иорданский проповедник салафитского толка Мухаммад Али, который привлекает много сторонников. Во главе ваххабитской общины в Карамахи встали местные жители Джарулла Гаджибагомедов и амир Мухтар Атаев [впоследствии Атаев был осужден за создание незаконного вооруженного формирования и вооруженный мятеж на пять лет: суд учел смягчающие обстоятельства — явка с повинной, помощь следствию и болезнь обвиняемого, — прим.ТД]. После этого мусульмане кадарских сел раскололись на два лагеря — приверженцев суфийского, или «традиционного», ислама и сторонников нового, салафитского, течения. В 1996 году убивают главу карамахинской администрации Ахмета Атаева, вступившего в конфронтацию с «новыми» мусульманами. Убийц так и не нашли.
С 97-го в селе начинают вводить новые правила: запрещено спиртное и табак — нарушителей наказывают палками, отменены все праздники, кроме религиозных, в школах введено раздельное обучение, а местных жителей обязывают носить одежду в соответствии с шариатом. Тогда же надевать хиджабы начинают даже маленькие девочки, даже сегодня многие ученицы младших классов носят строгие платки, а вот взрослые женщины, наоборот, ограничиваются косынкой на голове.
В 1998 году милиция изгнана, в селах патрулируют отряды ваххабитов, на окраинах появляются блокпосты с зелеными флагами и надписями: «Вы въезжаете на территорию, где действуют законы Шариата».
В том же году в Карамахи приезжает глава МВД России Сергей Степашин. Он заявляет, что не нужно навешивать ярлыки «ваххабиты» или «экстремисты», и обещает, что «с мирным населением никто воевать не будет».
В августе 1999 года в Дагестан из Чечни вторгаются боевики и захватывают несколько селений в Ботлихском и Цумадинском районах Дагестана. Карамахи и Чабанмахи отказываются поддерживать чеченских боевиков — у них с властями договоренность о нейтралитете, однако после изгнания отрядов Басаева силовики решают, что пора заканчивать и с исламским анклавом. 28 августа начинается операция в Кадарской зоне. По официальным данным, российским войскам противостояло с полтысячи человек, местные жители говорят, что боевиков было меньше двухсот. 12 сентября исламский анклав перестал существовать. 95% домов в селах на территории Кадарской зоны были полностью разрушены. Какие потери понесли обе стороны — неизвестно.
Чабанмахи
«В этих селах даже участковых не оставляли, мусора боялись [туда] соваться», — говорит о кадарцах тех времен таксист Магомед, который везет нас в бывшую Кадарскую зону из Буйнакска.
Когда в Дагестан вошли боевики из Чечни, Магомед вступил в ополчение — патрулировал улицы и охранял подъезды.
«Оружие [у боевиков] было как в российских войсках, может, даже лучше. Значит, были поставки, и об этом знали. Значит, кому-то выгодно было».
По слухам, говорит он, боевики оставили в селах небольшой отряд, большинство ушло в Чечню. «Но боевики бешено отражали [штурм]. А там и авиацией бомбили, и дороги в селе установками [разминирования] почистили, и градом. Даже вакуумные бомбы хотели закинуть туда. Много разных военных было, местные и федеральные», — говорит он.
Въезжаем в Чабанмахи, расположенное у самого входа в Кадарское ущелье. Выходим на пятачке у продуктового магазина, слева виден минарет, справа дорога под большим уклоном ведет вниз. Идем по ней и упираемся в дом у неглубокого оврага, ко дну которого вырезает в земле ступени мальчик лет десяти.
К дому подъезжает отец мальчика, мужчина лет пятидесяти. Он рассказывает, что после войны (а местные называют события августа-сентября 1999 года именно так) от Чабанмахи тоже остались одни руины.
«Этот дом заново построил, там дом родителей заново построил, — показывает он. — Я был в рейсе, когда война началась. Семья тут была, родители, по радио услышал [о штурме], развернулся и домой поехал».
По его словам, под бомбардировками погибли и мирные жители: «Мой дядька погиб под обстрелом, когда скот выгонял вниз к речке, и с ним еще один». Отец мужчины и двое его родственников неделю оставались в селе под обстрелом — думали, все закончится через пару дней, а потом уже не могли выйти. «В подвале сидели, кушали одну буханку хлеба на троих, а когда туман опустился, потихоньку ушли».
Он везет нас на возвышающуюся над ущельем гору Чабан, отсюда видны все села, входившие в Отдельную исламскую территорию. Тут до сих пор сохранились окопы, вырытые российскими военнослужащими.
— А много у вас приверженцев ваххабизма было?
Мужчина задумывается:
— Хозяйств пятьдесят, наверно.
Большинству жителей порядки ваххабитов не нравились — пытались жаловаться, но без толку. Он указывает на капустные и картофельные поля, раскинувшиеся за селением. До войны многие не успели собрать урожай — он пропал.
Карамахи
В Карамахи сначала доходим до центральной мечети. Здание сильно пострадало во время штурма: минарет был разрушен, а стены повреждены снарядами. Сначала жители не хотели восстанавливать «ваххабитскую» мечеть, построили новую, но в 2012 году ее подожгли боевики, убив сначала имама и прихожанина, а за год до этого прямо во время молитвы был расстрелян предыдущий имам.
Когда встал вопрос, какую мечеть ремонтировать, решили, что «ваххабитскую»: дыры в стенах заделали, часть из них облицевали новым камнем, а вот от минарета так и торчит одно основание.
У мечети к нам подходит мужчина лет пятидесяти, представляется Расулом. 20 лет назад он был одним из двух муэдзинов [служителей мечети, читающих азан с минарета, — прим. ТД] и 29 августа как раз созывал людей на намаз.
«Абсолютно не ожидали [нападения]. Под утро гром такой. Люди собрались около мечети, чтобы понять, что происходит и что делать. Старейшины поехали [к военным], чтобы договориться мирно, ничего не получилось, [пришлось] уходить, не будем же оставаться под бомбежкой», — рассказывает Расул.
Неожиданно начинает завывать сирена воздушной тревоги, но люди никак не реагируют. Оказывается, так оповещает о своем приезде мусоровоз, появляющийся в селе раз в неделю.
— А беженцам обеспечили коридор?
— Абсолютно да. Мы загрузились вместе с соседями в «Камаз» односельчанина и уехали в Махачкалу. Абсолютно ничего с собой не забрали, только документы. На выезде всех проверяли, но абсолютно всех пропускали, — рассказ Расула снова заглушает рев сирены.
Домой карамахинцы попали в конце сентября-начале октября 99-го, большинство домов оказалось разрушено, многие сожжены. Расул вспоминает: все, что могло уцелеть, — бытовая техника, ценные вещи, даже ковры — стало поживой мародеров. Многие карамахинцы утверждают, что мародерствовали солдаты: выносили все, что сохранилось, вплоть до одежды.
Расул пять лет восстанавливал свой дом, мечеть карамахинцы восстанавливают тоже самостоятельно, поэтому дело идет неспешно. Во второй, сожженной, говорит Расул, будет медресе.
Страх
Из мужчин откровенно о тревоге говорит только замглавы Карамахинского сельсовета — Алимирза Кадиев. Про войну он почти ничего не знает, ему было десять лет. В должность замглавы он вступил весной 2015 года, а спустя полгода был похищен и убит глава села Мигитин Джавадов, до этого, в 2012 году, в окрестностях Махачкалы вместе с телохранителем расстреляли предыдущего руководителя Абакара Сулебанова.
После убийства Джавадова Алимирза стал исполняющим обязанности главы Карамахи. По настоянию родителей он поехал к главе Буйнакского района с заявлением об увольнении, но тот бумагу порвал и бросил: иди работай.
Нынешний глава Карамахи живет не в самом селе, а в Буйнакске. Из Буйнакска же, а иногда и из Махачкалы, приезжают сотрудники полиции. Местные жители говорят, что раньше в Карамахи не было своего отделения — его открыли незадолго до объявления независимости Кадарской зоны, а во времена шариатского правления оно было закрыто. Отделение окружает высокий забор с колючей проволокой, рядом КПП с вооруженными сотрудниками перед входом на территорию: на полицию несколько раз уже нападали.
Рядом со входом слоняется истощенный котенок со сломанным хвостом.
— Что это с его хвостом? — интересуюсь у полицейских.
— У этого-то? Воевал двадцать лет назад, — смеется один из них.
Местных сотрудников в Карамахи по-прежнему нет. Полицейские каждый день приезжают утром из дома, а вечером уезжают обратно и никогда не остаются тут ночевать. Говорят, спокойно только последние два года, но за последние 10 лет убили шесть полицейских. Снова долго воет сирена.
«Каждый что-то хотел»
У отдела встречаемся с местным жителем, отсидевшим 16 лет за участие в становлении независимого анклава и последующем мятеже.
«Здесь всегда были религиозные люди, в советские времена мечети не закрывались, как в соседних селах, хотя и выпивали, — говорит он. — После развала Союза все развалилось. Каждый что-то хотел, кто-то хотел меняться в лучшую сторону, кто-то хотел использовать [в своих интересах]».
В 96-м его, как и многих других, увлекли идеи салафизма. Мужчина вспоминает, как начал ходить в маленькую квартальную мечеть у дома и «пытался найти правду»: «Я думал, если за ислам, — это правильно, но потом увидел, что под лозунгами ислама каждый мутит, что хочет». Смущало, что сами руководители анклава не во всем подчинялись шариатским правилам.
По его словам, он решил отойти от товарищей и сосредоточился на бизнесе. В день начала штурма он отправил семью из села, а сам выехал в Буйнакск. Его арестовали через несколько месяцев после штурма Кадарского анклава, и в родное село он попал только после освобождения из колонии, в 2016 году. Единственной своей виной считает тайный уход из джамаата: надо было открыто заявить, что он больше не с этими людьми.
— Вы никого не убивали?
— Нет.
Дом, в котором он жил с женой и ребенком, так и не восстановили, его семья только пять лет назад смогла купить новый.
«Видишь, выжили»
Единственное, что осталось в селе почти нетронутым, — местная больница. В выходной день тут только дежурные сестры Мадина и Фатима.
В 1999 году Мадине было 22 года, у нее был шестимесячный малыш, Фатима незадолго до войны похоронила мужа. Убегая, взяли с собой только небольшие сумки, вспоминают они. «Мы даже деньги забыли», — вздыхает Фатима.
После возвращения в преддверии зимы люди остались без крыши, воды, света, газа, с заваленными обломками домов и фактически заминированными улицами.
«Перед керосинками, буржуйками сидели. Казалось, что мы вернулись во времена, как наши родители жили»,— рассказывает Фатима. Мадина вспоминает, что во дворе ее родителей сохранилась комнатка четыре на пять метров и там разместились 16 человек. На вопрос о компенсациях женщины только машут руками: выдали 50 тысяч рублей за потерю имущества и по 39 тысяч на каждого члена семьи за потерю дома.
Женщины признаются, что поначалу отношения между родственниками ваххабитов и остальными жителями были напряженными. Сейчас они склонны винить в произошедшем власти.
«137 семей к [ваххабитам] относились, а всего около двух тысяч семей. Разве нужно было из-за этого все село разносить? — зло говорит Мадина. — Помню, когда бежали из села, плакали. И какой-то военный говорит: “Надо было плакать, когда ваши мужья в сено прятали и в село завозили оружие”. Я ему отвечаю: “Если вы знали, что они его прячут и возят, почему разрешили?”»
На выходе из больницы нас встречает бывший глава Карамахи Магомедшапи Гадисов и приглашает в администрацию. Гадисов — человек шумный, темпераментный и веселый, даже о послевоенных трудностях говорит с улыбкой. Он уволился с поста главы еще до штурма: закона, говорит, в селе не было. «Прокурор вызывает меня: “Ты почему порядок не делаешь?!” — бах — бывший глава грохает кулаком по столу, показывая насколько был недоволен прокурор. — Потом начальник милиции мне кричит: “Ты почему порядок не делаешь?!” — бах кулаком. А какой порядок, если с автоматами спокойно ходили!»
Гадисов утверждает, что всего за двадцать лет погибло около ста карамахинцев, из них 33-35 во время обстрелов в 99-м. Он вспоминает, что окружать село начали 27 августа, а потом группу делегатов вызвали в штаб военных и предупредили, что те, кто не хочет воевать, должны уйти: «Я лично взял микрофон в мечети и сказал: “Уважаемые жители села Карамахи, просим вас освободить село, иначе нас будут бомбить”. И вскоре уже начали пам! па-па-па-па! пам!» Он стучит по столу, изображая взрывы. Выясняется, что предупредили поздно вечером 27 августа, то есть за несколько часов до штурма: многие просто не услышали.
Домой вернулись с младенцем на руках — дочка Гадисова родилась 27 сентября 1999 года, а жить негде.
— Ну, видишь, выжили.
— Не боитесь больше?
— А чего бояться? Бог бережет нас, а мы высоко находимся.