Лиза рыдает.
«Мама звонила. Она требует денег, требует, чтобы я все бросила и ехала к ней. Говорит: “Я родила тебя для себя — стакан воды подавать”. А тут еще Ванька трубку взял…»
Пять минут плача. Потом Лиза расскажет, как мать требовала от ее мужа Ивана устроиться на вторую, а то и на третью работу, чтобы лучше обеспечивать жену и тещу, оскорбляла его, ставила условия. Иван вежливо закончил один разговор, а потом начал другой — уже с Лизой, неприятный, тяжелый. Нет, он не уйдет, он любит жену, вот только к ее маме больше не поедет и трубку не возьмет никогда.
«А я чувствую: он в бешенстве. Она каждый день звонит».
Мы дружим давно. Не раз Лиза сбегала ко мне после ссоры с матерью, плакала, смазывала мазью синяки. Когда она была подростком, мать била ее за любую попытку возразить или высказать свое мнение. После восемнадцати лет мама прилюдно называла Лизу ничтожеством и предрекала: «Все нормальные девки замуж выйдут, а ты так и будешь на заборе сидеть, пиво пить, дрянь».
Лизе тридцать шесть. Лиза не пьет. Лиза замужем в третий раз. Она любит мужа и боится его потерять. И она рыдает после каждого звонка матери — преподавателя музыкальной школы, заслуженного педагога, милейшей женщины, по мнению многих и многих.
«Мне страшно об этом говорить, но иногда я ловлю себя на мысли: я жду, когда ее не станет. Это ужасно, отвратительно, но как есть. Мамочка… я больше не могу».
И Лиза такая не одна.
Пашкино отродье
Когда родители развелись, Лиде было пять.
«Я плакала и повторяла: “Папа вернись, вернись, вернись…” Маму это злило. Некоторое время все обходилось руганью, а потом она распустила руки».
Сначала затрещины, пощечины, дальше — больше. С каждым разом мать все сильнее била девочку за упоминания об отце.
«Он был алкоголиком, она его ненавидела, старалась настроить меня против папы. А я его очень любила. Мама не могла этого принять. В меня летело все: от стульев до ящиков стола. В старших классах я стала убегать из дома, уезжала в другие города. Мама отбирала у меня паспорт, запирала. Я находила документы и ключи. Сбегала все равно».
Лида наливает себе бокал красного вина. Вспоминать прошлое без дрожи не может.
«Она называла меня “Пашкино отродье”. Папу зовут Павел, так что в его честь. Я не понимала, за что она со мной так. А еще никогда не забуду, как однажды она выволокла меня из бабушкиной квартиры за волосы. Мне было тринадцать. Мама решила, что я украла бутылку водки, которую она прятала в шкафу от отчима. Она ненавидела алкоголь. Из-за папы. Мама ворвалась в квартиру, страшно кричала. Я не успела понять, что происходит, а она уже тащила меня на улицу, раздавая затрещины. Она лупила меня до самого дома. Мы с бабушкой жили на разных концах города. Все видели. Никто не вмешался. В детстве я мечтала о собаке, чтобы она защищала меня от мамы. Выяснилось, что бутылку забрал отчим. Мать не извинилась».
«Слово “прости” я услышала от нее лишь однажды. Лет в семнадцать она потащила меня к психологу. Я тогда стала курить и иногда пить пиво, а она решила, что у меня поехала крыша. Доктор поговорил со мной, а потом отчитал маму, заставил ее извиниться за то, что силком привела меня на прием. Она не привыкла признавать неправоту. Мама работала начальником отдела на одном из предприятий. Ее все уважали. А на методы моего воспитания никто не реагировал: дело житейское, дело семейное, сами разберутся».
До семнадцати лет Лида боялась сказать не то, сделать что-то не так. Девушка была уверена: она плохая дочь, ведь дочь не может быть хорошей, если мама ее бьет.
«Ближе к восемнадцати терпение лопнуло. Когда она в очередной раз набросилась на меня с кулаками, я развернулась и ударила в ответ. И почувствовала, что права. С того времени я стала давать сдачи. Мы колотили друг друга пару лет, пока я не вышла замуж и не ушла из дома. Правда, пришлось вернуться через три года: начались проблемы с жильем. А через два года жизни с мамой мой брак распался».
Сейчас Лиде сорок. Она замужем второй раз, живет на родине супруга — в Черногории, воспитывает сына. О будущем, связанном с матерью, старается не думать.
«Ей семьдесят. Я приезжаю к ней раз в год ровно на две недели. Больше мы на одной территории не выдерживаем. Я боюсь думать, что будет дальше. Мы предлагали ей перебраться сюда, поближе к нам, но она категорически отказалась. А папа умер осенью. Последние годы он был совсем один и страшно пил. Так и умер, сидя в любимом кресле. Его нашли только через две недели. Бедный папа…»
Несколько раз Лида пыталась заговорить с матерью об их отношениях, обо всем, что случилось тогда, в детстве, но натыкалась на глухую стену непонимания.
«У нее одна дежурная мантра: “Ничего не было. Ты все придумала!”» Она делает вид, что не помнит, или действительно забыла весь этот ужас. Если я приезжаю к ней в гости, первую неделю это самая внимательная мама на свете. Иногда мне кажется, она так пытается очистить собственную совесть. А я боюсь… боюсь стать такой матерью для своего сына. Как-то раз я забылась и подняла на него руку. Когда поняла, что произошло, испугалась. Теперь стараюсь даже не повышать на него голос, а если конфликта не избежать, потом всегда беседую с ним, объясняю, что произошло. Я всегда говорю ему, что очень сильно люблю его. Не хочу. Не хочу быть такой, как она».
«Ты плохая мать, плохая дочь и ничего не добилась»
Свой рассказ Полина начинает с фразы: «Ничего особенно страшного в наших отношениях с мамой не было».
«Моя мама — преподаватель иностранных языков, педагог со стажем и очень несчастная женщина. Я ее люблю. Мне ее очень жаль».
Полине тридцать. Она преподает йогу, подрабатывает копирайтером, пишет стихи, снимает квартиру. О возможности жить с мамой без содрогания думать не может.
«С самого моего детства отец работал в другом городе. К десяти годам даже я знала: он живет с другой женщиной. Измену мама переживала тяжело и вряд ли вообще пережила. В детстве я старалась быть тихой и не доставлять ей хлопот».
Лет до двенадцати Полина практически ни с кем не общалась. В ее жизни была только мама. Впервые девочке удалось завести друзей только в средней школе.
«Тогда же мы с мамой начали ссориться. Я должна была жить по четкому распорядку: школа, секции, домашняя работа, дела по дому. В этот график друзья не вписывались, а я старалась уделить им хоть немного времени. Ситуация окончательно испортилась в десятом классе, когда со мной случилась первая любовь».
Однажды мать увидела, как пятнадцатилетнюю Полину поцеловал ее молодой человек.
«Она набросилась на Лешу, моего парня, обругала и прогнала. Я выслушала все уже дома. Она кричала, что я проститутка, обслуживаю мужчин и непременно принесу в подоле. А я была девственницей и ничего не знала о сексе. Мама считала иначе. Тогда же она поклялась, что никогда не даст мне сделать аборт. И тут же заявила, что, если я забеременею, могу сразу ставить крест на “своем любимом творчестве”. Она не воспринимала мои стихи, хотя знала: для меня это очень важно. Когда я иногда просила ее оставить меня в покое, чтобы дописать текст, мама кричала, что я одержимая, и кропила меня святой водой. Про несовместимость детей и творчества она мне говорила много раз. Я думала: если когда-нибудь забеременею, вскроюсь».
Родители Полины окончательно расстались, когда ей было семнадцать: в новой семье отца намечалось пополнение.
«Мама была в ужасном состоянии. Два раза она пробовала покончить с собой. Мне удалось ее остановить. Наши отношения немного наладились. Я готовилась поступать в университет, начала заниматься вместе с друзьями. Как только они снова появились в моей жизни, возобновились скандалы».
Полина поступила, но отношения с матерью разладились. Однажды, вернувшись домой, девушка обнаружила свои вещи на пороге, а двери запертыми. Полина взяла рюкзак и отправилась к Сереже, тогда ее другу, а через год — мужу.
«А он пил. Не бил, и то хорошо. Когда я уже готова была уйти, узнала, что беременна. Сделать аборт мне не хватило духу, в голове звучал мамин голос: “Не позволю! Это убийство! Это грех!” Я не смогла».
Тяжелая беременность, преждевременные роды, послеродовая депрессия, постоянно нетрезвый муж, попытка суицида — так прошел следующий год. Полина поняла: выхода нет. Надо звонить матери.
«Она нас приняла, но лишь на полтора месяца. Потом явился Сережа, забрал дочь и… не вернул. Наши переговоры завершились тем, что он разрешил мне видеться с Олей раз в неделю. Узнав, что дочь у мужа, мама снова выставила меня из дома. Я осталась без крыши над головой и без понятия, что делать дальше. Тогда я не работала, а у Сергея была своя квартира и зарплата около 80 тысяч. Наши силы были неравны».
Через несколько месяцев Сергей запретил Полине приближаться к дочери на пушечный выстрел.
«Узнав об этом, мать снова пошла со мной на контакт, пожалела. Потом у меня начались новые отношения. Вскоре я вышла замуж второй раз. Отношения мамы с моим вторым мужем были более теплыми. Это помогало. Мы все пытались говорить с Сережей, просили для меня возможности видеться с дочерью, но это было бесполезно. Чтобы отвлечься, я стала помогать маме с организацией авторских семинаров. Как только мы начали вместе работать, отношения мужа с ней резко обострились. Они стали меня делить. В итоге — второй развод. А через пару месяцев пришло сообщение: Сергей погиб в автокатастрофе. Это было осенью 2017 года. Я забрала дочь к себе».
Только после смерти Сергея Полина узнала, что маленькой Оле поставили диагноз «аутизм».
«Он не давал мне приближаться к ребенку, ничего не рассказывал. Врачи говорят, что наш случай не самый страшный. Моя Леля молодец. Она почти ничем не отличается от сверстников, но ей нужен постоянный присмотр. Я много работаю, нашла няню, но мама была резко против посторонних рядом с дочкой. Она стала забирать Лелю к себе. Я благодарна ей за это, но до сих пор мы общаемся мало. Появляясь в ее доме, я слышу одно и то же: “Ты плохая мать, плохая дочь и ничего не добилась”. Это больно. Я стараюсь не слушать, но не получается. Скоро Леля пойдет в первый класс. Наша школа ближе к моему дому, а не к дому матери. Надеюсь, тогда мы станем общаться намного реже».
«Это бог тебя наказал»
Окончательно разорвать отношения с матерью Ирина смогла только после смерти отца. С тех пор прошло два года, но ей все еще снятся кошмары.
«Мои детство и юность — непрекращающиеся скандал и драка. Как-то раз я уехала к родственникам в другой город. Мне было лет пятнадцать, были каникулы. Впервые я сама пошла в парикмахерскую, покрасилась, сделала завивку. Я не спросила у мамы разрешения. По возвращении домой она избила меня завязанным в узел полотенцем — так менты бьют, чтобы синяков не оставалось».
Главным словом для Иры было слово «нельзя»: нельзя брать книги, когда тебе хочется и какие хочется, нельзя трогать игрушки без разрешения, нельзя играть не по расписанию, нельзя даже мечтать о своем угле, где можно скрыться от матери, даже в ванной и туалете можно проводить строго определенное время. В противном случае девочку ожидала неминуемая кара: крик, угрозы, удары, синяки.
«Скажешь что-то не так — получишь по губам. Сделаешь что-то не то — оттаскает за волосы. Узнает, что ты, шестнадцатилетняя, просто с каким-то парнем на улице разговаривала, запрет и прочитает лекцию на тему “Не место шлюхе в приличной семье”. Она все проблемы так решала — кулаками. Доставалось мне, ее родителям, даже отцу. Только старший брат выбивался из этого списка. Его она любила, меня — нет».
В семнадцать Ира сама взяла в руки палку.
«Я задержалась на улице, пришла не вовремя. Мать налетела на меня с матом и кулаками, а рядом оказалась палка для выбивания ковров. Я схватила ее, замахнулась, заорала, пригрозила: если она еще раз на меня руку поднимет, убью. Замуж я вышла в восемнадцать».
Отец защитить Иру не мог: мягкосердечный, добрый человек, он всегда старался решить дело миром. Миром не получалось.
«Первый мой брак развалился через несколько лет. Муж запил, я ушла. Вернулась к родителям, и все закрутилось с новой силой. Когда я с Ромой познакомилась, уже сил никаких не было. Незадолго до нашей встречи я пыталась покончить с собой — вены резала. Дед спас, успел».
Роман, второй муж Ирины, быстро оценил обстановку, посоветовался с родными и забрал будущую жену к себе.
«Последней каплей была наша с братом драка. Он пил, отбирал деньги у бабушки. Маме было все равно, она не вмешивалась. В тот день он набросился на бабушку, начал душить, я его оттаскивала. В итоге у меня — сотрясение мозга и сломанный нос. Бабушка, слава богу, осталась цела. Мать не сказала ни слова».
Когда умер отец Ирины, конфликт с матерью обострился. На этот раз краеугольным камнем стало наследство.
«Родители никогда много не зарабатывали. При Союзе работали на заводе, потом в торговле, но звезд с неба не хватали. Папа откладывал деньги, собрал на счете небольшую сумму и по завещанию оставил ее мне. Когда мать об этом узнала, начала обрывать мне телефон, оскорблять, угрожать и требовать деньги. Не отдала».
Какое-то время Ирина пыталась поддерживать контакт с матерью, но отношения очень быстро сошли на нет.
«И она написала мне письмо. Рома все грозится его выкинуть, а я не разрешаю. Что она писала, сложно передать — оскорбляла последними словами, проклинала. Я не знаю, откуда в одной женщине столько ненависти».
Летом прошлого года в семье Ирины произошло горе — умерла мама Романа. За неделю до того сама Ира попала в ДТП — получила перелом и многочисленные ушибы.
«На поминки позвали и мою мать. Когда все формальности были соблюдены, родственники засыпали меня вопросами о моем самочувствии. И тут подошла она: “Это тебя бог наказал за то, что мать не уважаешь! Поделом!”»
Ирина избегает общения с матерью, не появляется на семейных праздниках, не звонит. В слове «мама» она не слышит ни нежности, ни заботы, ни защиты.
«Сейчас мне тридцать три года. Я бережно храню то ее письмо, оно всегда у меня под рукой. И это не ностальгия. Это памятка. Когда изредка приходит мысль помириться с матерью, я перечитываю эти листы. Отпускает сразу же».
«У тебя опять какая-то стремная девка в голове»
Света коротко стрижет волосы, выбривает виски, носит свободную одежду и не пользуется косметикой. В свои двадцать семь она похожа на мальчишку-подростка. Ей нравится. Ее девушке тоже.
«У меня редкий случай. Лет в семнадцать, чтобы уйти на вечеринку, мне надо было сказать маме, что там будут парни. Тогда еще никто не знал, что мальчики меня не интересуют. А у мамы была идея фикс — удачно выдать дочку замуж».
Долгое время Свете удавалось скрывать от матери свои отношения с девушками: слишком предсказуемой была реакция. Все изменилось, когда ей исполнилось девятнадцать.
«Мною заинтересовался сын маминых знакомых. Ему было тридцать два. В биографии — развод и ребенок, на которого ему было плевать. Мы просто общались. Я не замечала никаких особенных знаков внимания. Он еще занимал какой-то там пост в госструктурах. Незадолго до моего дня рождения “друг” решил перейти к активным действиям. Однажды он попытался меня поцеловать, а когда я стала вырываться, сказал: если мы будем вместе, он подарит мне на девятнадцатилетие дорогую машину. Я довольно резко отказала ему, а дома все рассказала матери. Был чудовищный скандал».
Мать обвинила дочь, что та упускает уникальный шанс, который судьба больше не подарит.
«Она кричала, что я еще пожалею о своей глупости, обзывала меня дурой и вообще по-всякому. Ни разу не спросила, как я отношусь к этому человеку, что чувствую. Ее это в принципе не интересовало. В какой-то момент я не выдержала и выпалила ей в лицо, что у меня есть девушка, я ее люблю и матери придется смириться с этим».
Сначала мать просто не поверила, а когда поняла, что ситуация серьезна, стала уговаривать Свету пойти к психотерапевту.
«Мама считала, что это можно вылечить, нужно просто найти специалиста, чтобы “выбил дурь из головы”. У нее всегда был какой-то свой образ меня и большие планы. Она была не готова от них отказаться. Я терпеливо отвергала всех потенциальных женихов, которых она продолжала мне предлагать. Мама срывалась, кричала, что я ее не уважаю, издеваюсь над ней, что я эгоистка, раз вот так запросто лишаю ее надежды на внуков. “У тебя опять какая-то девка стремная в голове, да?!” — так она кричала, а еще говорила, что встречаться с девушками глупость и извращение. Это было очень тяжело».
Однажды Света не выдержала. Она собрала вещи, пока матери не было дома, и уехала в другой город.
«Я прожила в Питере около двух лет. Было непросто, особенно с финансами. Мать иногда звонила, звала обратно. Я старалась закончить разговор как можно быстрее. Если беседа длилась более десяти минут, она неминуемо заканчивалась скандалом. Потом я рассталась с девушкой, у которой жила, и все же вернулась в Москву. Но не к маме, а на съемную квартиру».
Со временем ругань и попытки отправить Свету на лечение от «неправильной ориентации» закончились. Правда, мать так до конца и не приняла свою дочь.
«Она знакома с моей девушкой. Иногда они даже разговаривают, но я знаю: мама просто махнула на меня рукой. У нее есть моя младшая сестра. Мама много лет была финансовым директором в одной крупной компании. Она привыкла к подчинению окружающих, так что я здорово выбиваюсь из ее картины мира. Я смотрю на сестру, ходящую по струнке, выполняющую каждую мамину команду, и мне становится страшно. Постоянное давление и необходимость соответствовать маминым фантазиям деформируют и ее характер, и психику. Она очень несамостоятельная. Кстати, замуж она пока не вышла: мама не приняла ни одного кандидата. Ищут дальше. Сейчас скажу цинично: я рада, что у меня есть сестра. Мы с девушкой собираемся сделать в России пару проектов и уехать в Европу. У меня есть предложения по работе там. Если бы я была единственным ребенком, о переезде можно было бы даже не мечтать».
Света признается: она очень любит свою мать и благодарна ей за все, что та для нее сделала.
«Она вложила в меня огромное количество сил и средств. Я получила отличное образование, благодаря которому сейчас работаю на приличной должности и хорошо зарабатываю. Благодаря маме я знаю несколько иностранных языков и могу общаться с людьми из разных концов планеты. Но я не могу изменить себя. Я такая, другой не завезли. Чем дальше я нахожусь от матери, тем спокойнее и дипломатичнее наши отношения. И да, я знаю, что мне повезло. Как бы она ни оскорбляла меня, как бы ни выносила мне мозг, она ни разу не подняла на меня руку».
Анна Афанасьева, клинический психолог
Увы, подобные истории типичны. Отношения между родителями и детьми — ярчайший пример отношений с максимальным «дисбалансом власти», заведомым «силовым неравенством». Ребенок беспомощен и зависим, но способен продолжать чувствовать привязанность к родителю, как бы тот ни испытывал ее на прочность.
В родительстве в целом и в материнстве в частности заложены большие риски злоупотребления властью. Они могут выразиться и в отношениях абсолютного слияния с ребенком, растворении его личностных границ и нарушении процесса сепарации; в требовании подчинения через подавление и насилие; в употреблении доверия ребенка для эмоционального обслуживания родителей. Сталкиваясь с родительской жестокостью, ребенок склонен объяснять ее собственной «плохостью», стремясь поддерживать идеальный образ матери и сохранять таким образом привязанность к ней до тех пор, пока это возможно, что может привести к утрате контакта с реальностью.
Несмотря на свойственную нашей культуре сакрализацию материнства и подчеркивание исключительной самостоятельности родителей в выборе форм и методов воспитания детей, мы не можем закрыть глаза на происходящее внутри семей. Общественный интерес к теме очень высок, большой резонанс вызвали сериалы, вышедшие в прошлом году, «Патрик Мелроуз» и «Острые предметы», — смелые высказывания о первертном родительстве как источнике тяжелейших психических травм.
Первертные матери и отцы вырастают из травмированных детей, которые, переживая страх и беспомощность перед своими родителями, предпочли идентифицироваться с агрессором и обрести таким образом контроль над происходящим, нежели завязнуть в роли беспомощной жертвы. Отсутствие государственной, социальной и правовой поддержки, недостаточность психоэмоционального, финансового ресурса способны существенно осложнять ситуацию.
И еще один важный аспект, психоаналитики меня поймут, — это вопрос о присутствии «третьего» в отношениях между родителем и ребенком. Во всех приведенных примерах фигура отца была «исключенным третьим», что в значительной степени определяло злоупотребления матерей. «Третий» выполняет большое количество важных функций, служа символическим «разделителем» между матерью и дочерью, не допускающим «смешивания» и «слияния» их идентичностей, выполняя роль амортизатора, посредника и арбитра между ними. Отсутствие «третьего» способствует формированию иллюзии материнского всемогущества, что создает высокие риски психологической травматизации ребенка.
И, конечно, не могу обойти молчанием идею об исключительном значении материнской любви, одно присутствие которой способно разрешить любые коллизии в отношениях с детьми. Трудно разочаровывать читателей, но «любви недостаточно». Французский психоаналитик и педиатр Франсуаза Дольто писала: «Зрелая материнская любовь встречается крайне редко — такая любовь обращается исключительно к личности ребенка. Она требует своего рода отстранения. Мать должна стремиться достичь исключительного понимания своего ребенка с эмоциональной точки зрения. Точнее, она не должна оставаться слишком молодой и незрелой и справиться с искушением понравиться своему мужу при посреднической помощи своих детей. Это чрезвычайно важно».
К сожалению, универсальных рекомендаций для детей, пострадавших от своих родителей, не существует. Нужна индивидуальная терапия. Фантазии на эту тему, как и попытки сформулировать одно решение для всех, могут привести к стигматизации людей, попавших в подобные ситуации.