Семьдесят лет назад в СССР прошли первые успешные испытания атомной бомбы — до этого ядерное оружие было только у США. Это событие предопределило жизнь двух континентов на последующие десятилетия: холодная война, гонка вооружений, жизнь в постоянном страхе по обе стороны океана, затем — разоружение и новые разработки в новую эпоху противостояния. ТД рассказывают историю советского атомного проекта и его научного руководителя, Юлия Харитона.
1949 год, Семипалатинск
Августовским утром в казахстанской степи дул холодный северный ветер. Ночью прошел дождь, небо заложило тучами, но через облака время от времени прорывалось солнце, освещая пустую степь: ни жилых домов, ни деревьев.
Но люди в степи все-таки были: несколько человек собрались в небольшом доме, окруженном земляным валом. Они стояли у пульта управления и слушали обратный отсчет: минус тридцать минут, минус десять, одна, тридцать секунд, две, ноль.
В десяти километрах от них, в степи, вспыхнул «непереносимо яркий свет», поднялся белый огненный шар, который стал наливаться красным, до хруста оплавляя степную песчаную почву. Чуть погодя раздался грохот. Над полем поднималось грибообразное облако. Стальная башня, выстроенная незадолго до, испарилась, опоры моста неподалеку свернуло в «бараний рог».
В доме за земляным валом царило оживление. К поздравляющим друг друга ученым подошел невысокий полный человек в очках, который тоже следил за испытаниями. Он обнял двоих из них и поцеловал в лоб. Так Лаврентий Берия поздравил Юлия Харитона и Игоря Курчатова, руководителей советского атомного проекта, с успешными испытаниями первой советской атомной бомбы.
1939 год, Москва
В конце тридцатых молодой физик родом из Санкт-Петербурга Юлий Харитон вместе с коллегой Яковом Зельдовичем исследовал, какие условия необходимы для возникновения ядерной цепной реакции. В 1939 году на конференции в Харькове Харитон представил свой доклад, ученые дискутировали об использовании энергии деления ядра в военных и мирных целях, но в целом советское научное сообщество скептически отнеслось к разработкам молодых ученых. Будущий лауреат Нобелевской премии Петр Капица назвал использование атомной энергии маловероятным.
В это время тема радиоактивности по-прежнему была относительно новой в научном мире. Тогда же над Европой нависла коричневая угроза, беженцы спасались от фашистов. Из Италии, спасая жену-еврейку, бежал Энрико Ферми, один из основоположников ядерной физики (и будущий лауреат Нобелевской премии по физике). Отчасти поэтому мировое сообщество не сразу обратило внимание на научные открытия, которые через семь лет навсегда изменят мир.
В Советском Союзе же разворачивался Большой террор: в частности, физиков критиковали за чрезмерные контакты с зарубежными учеными, публикации в иностранных журналах и низкопоклонство перед Западом. В 1934 году Капица, недавно вернувшийся в Советский Союз из Кембриджа, писал жене, что его бывшие друзья и коллеги избегают его, опасаясь встреч, — ведь в эмиграции он виделся с опальным Бухариным. 28 апреля 1938 года был арестован Лев Ландау (будущий лауреат Нобелевской премии по физике, а пока — заключенный Бутырской тюрьмы, которому на допросах сломали два ребра).
Юлий Харитон тоже был под угрозой. Его отец Борис Харитон, журналист, редактор кадетской газеты «Речь» был выслан из СССР на философском пароходе. «Однажды вечером летом или осенью 1922 года наряд ГПУ оцепил здание Дома литераторов (где тогда работал Борис Харитон — прим. ТД)», — вспоминал позднее Юлий Харитон. Пару месяцев Борис Осипович просидел в тюрьме, а потом его выслали из страны как «идеологически чуждую интеллигенцию». Юлий ходил провожать отца на пристань — больше они не увидятся никогда. Через четыре года с той же самой пристани Юлий Харитон отправится в Европу, а оттуда — в Кембридж, где будет учиться у Джеймса Чедвика, открывшего нейтрон, и Эрнеста Резерфорда. А Борис Харитон после долгих переездов поселится в Риге и станет редактором газеты «Сегодня». В 1940 году, когда советские войска вошли в Латвию, его арестуют и отправят в лагерь, где он и умрет за несколько лет до того дня, когда его сын проведет успешные испытания первой советской атомной бомбы.
1940-е, Саров
В декабре 1946 года по дороге на границе Мордовской и Нижегородской областей полз автобус. Ученые-физики выглядывали из окон. «Мимо мелькали деревни, напоминавшие селения допетровской Руси. По приезде на место мы увидели монастырские храмы и подворья, лесной массив […] и неизбежных спутников эпохи — “зоны”, заселенные представителями всех регионов страны», — вспоминал Лев Альтшулер, один из участников советского атомного проекта. Те же впечатления остались и у Сахарова, прибывшего в Саров позднее: «Бросались в глаза развалившиеся, плохо крытые избы: большинство — старой соломой или полусгнившей дранкой, какие-то рваные тряпки на веревках».
Военный потенциал атомной энергии в Советском Союзе оценили еще во время войны, но особое внимание возможностям атома начали уделять после Хиросимы и Нагасаки. Тогда куратором советского проекта стал Лаврентий Берия, и, по подсчетам историка Дэвида Холловея, затраты на науку в 1946-м году возросли в три раза по сравнению с 1945-м.
Саров стал местом, где ученые работали непосредственно над проектированием и изготовлением бомбы, проводя необходимые эксперименты. Научным руководителем конструкторского бюро в Сарове (КБ-11) стал Юлий Харитон, руководителем теоретического отдела — Яков Зельдович. Историк и журналист Дэвид Холловей в книге «Сталин и бомба» пишет, что Харитон собрал «сильный коллектив» физиков для работы над проектом.
Поначалу физики жили в кельях монастыря, но потом был выстроен «Арзамас-16». Сахаров в воспоминаниях называет это место «странным порождением эпохи»: «Крестьяне окрестных нищих деревень видели сплошную ограду из колючей проволоки, охватившую огромную территорию». Внутри самого «объекта» стояли жилые дома для ученых, завод с двумя корпусами, лабораторным и конструкторским, испытательный полигон. В белокаменном соборе разместилось отделение ГУЛАГа, на косогоре — бараки для заключенных. Последние, попав на секретный объект, уже не могли вернуться домой — по окончании срока их ссылали на Колыму, чтобы не говорили лишнего.
Жизнь и работа ученых на «объекте» тоже были противоречивы. С одной стороны, по словам внука Юлия Харитона, Алексея Семенова, «жизнь в Сарове была в чем-то даже свободнее, чем на “большой земле”: на объекте была атмосфера некой творческой свободы, и то же касалось и национального вопроса — в период борьбы с космополитизмом ученые-евреи продолжали работу в атомном проекте. Когда Сталин и Берия были заинтересованы, они не обращали внимания ни на национальность, ни на происхождение». В то же время Семенов рассказывает, что к Харитону (и к нескольким другим ученым, в частности, Курчатову и Сахарову) были постоянно приставлены два охранника («секретаря») из КГБ: «Это были люди, которые приходили в дом в восемь утра и уходили в одиннадцать вечера». На вопрос, выполняли ли «секретари» из КГБ функции слежки, Семенов, не задумываясь, отвечает: «Конечно». Дэвид Холловей в своей книге «Сталин и бомба» приводит слова Харитона: «Везде были люди Берии». Там же Харитон описывает сцену, произошедшую в Челябинске-40, где строился атомный реактор: «После обеда с выпивкой представитель Берии сказал Харитону: “Юлий Борисович, если бы Вы только знали, сколько они донесли на Вас! […] Но я им не верю”».
В воспоминаниях Сахарова (который приехал в Саров в 1949 году) прослеживается то же противоречие: ученый пишет, что получал приличную зарплату, условия работы были хорошими и творческими, физики были по-настоящему преданы своему делу, но каждый день ученый видел из окна комнаты, как на работу ведут заключенных, и «над жизнью “вольных” [тоже] царствовал “Режим”. Ни один человек не мог поехать в отпуск, навестить родных, даже тяжело заболевших или умирающих, или на похороны, или в служебную командировку без разрешения отдела режима».
В таких условиях советские ученые приступили к разработке атомной бомбы. В работе Харитон и его коллеги использовали материалы, полученные советской разведкой от Клауса Фукса — физика, завербованного коммунистами еще во время войны, когда Фукс работал в Англии. В 1943 году Фукса пригласили в «Манхэттенский проект», и он участвовал в разработке американского атомного оружия. В июне и сентябре 1945 года Фукс передал Советскому Союзу подробное описание плутониевой бомбы. Ученым в Сарове предстояло решить еще ряд проблем, но за основу первой атомной бомбы было решено взять именно американский вариант.
Первые испытания назначили на август 1949 года. Алексей Семенов рассказывает, что незадолго до этого на «Арзамас-16» прислали «альтернативную команду» — ученых, которые должны были сменить руководство проекта в случае неудачи. Холловей в своей книге приводит слова Василия Емельянова (представителя Совета Министров СССР, который также курировал атомный проект): «Емельянов выразился… прозрачно, когда сказал, что, если испытание не удастся, то они будут расстреляны». Но Харитон, пишет Холловей, был уверен, что все «сработает». Чтобы оценить потенциал бомбы, на полигоне были построены кирпичные здания, мосты, тоннели, расставлены поезда, вагоны, танки. Ученые наблюдали за взрывом с командного пункта в десяти километрах от точки взрыва.
Первая советская атомная бомба взорвалась утром 29 августа 1949 года, ознаменовав новый виток холодной войны. В последующие десятилетия и США, и СССР наращивали ядерный потенциал: испытывали водородную бомбу, разрабатывали ракеты с ядерными боеголовками, самолеты, которые могут перелететь через океан с бомбой и вернуться обратно, а в 1962 году, в ходе Карибского кризиса, страны оказались на грани ядерной войны.
Сам Харитон в одной из своих статей пишет, что успешные испытания ликвидировали «опаснейшую монополию США на ядерное оружие». Похожее мнение высказывает и Алексей Семенов: «Дед был государственником. Он считал, что наличие ядерного паритета было фактором сохранения мира».
Но Харитон признавал и тот факт, что атомная бомба внесла вклад в гонку вооружений: «Ядерное оружие стало основным аргументом в опаснейшем противостоянии мировых держав», пишет он, добавляя, что в будущем открытия ученых-ядерщиков «освободятся от наследия этого противостояния» и атом будет служить мирным целям.
Вашингтон, 1991 год
Ранней весной 91-го года Харитон приехал в Америку на лечение. В один из дней Юлий Борисович с внуком выбрались в Вашингтон и подошли к Белому дому. Холодная война и гонка вооружений закончились, через полгода СССР и США подпишут очередной договор о сокращении стратегических наступательных вооружений (СНВ-1), обязуясь сократить ядерное вооружение. Через несколько лет Юлия Харитона пригласит в США Мемориальный комитет Роберта Оппенгеймера (научный руководитель американского атомного проекта). Харитон не сможет принять приглашение из-за здоровья, но напишет в комитет письмо:
«Сознавая свою причастность к замечательным научным и инженерным свершениям, приведшим к овладению человечеством практически неисчерпаемым источником энергии, сегодня, в более чем зрелом возрасте, я уже не уверен, что человечество дозрело до владения этой энергией. Я осознаю нашу причастность к ужасной гибели людей, к чудовищным повреждениям, наносимым природе нашего дома — Земли. Слова покаяния ничего не изменят. Дай бог, чтобы те, кто идут после нас, нашли в себе твердость духа и решимость, стремясь к лучшему, не натворить худшего».
КБ-11 теперь называется ВНИИЭФ — Всероссийский НИИ экспериментальной физики. Именно там была разработана ракета, взорвавшаяся 8 августа под Северодвинском. Несмотря на постановление Думы, институту так и не было присвоено имя его руководителя, Юлия Борисовича Харитона, который умер 18 декабря 1996 года.