Шурин ковчег

До причала около километра. Обвешанная сумками Шура идет быстро и легко. Стараюсь не отставать, хотя тащить объемную посылку неудобно. Спрашиваю, кто помогает тянуть сумки перед Новым годом, когда заказов больше. Шура многозначительно улыбается.

«У нас инструкция, больше восьми килограммов носить я не должна и перевозить в лодке тоже никого не имею права, но бывает, что очень надо доставить большой заказ или бабулечку в город отвезти. Как отказать? Лодка моя, везу во внерабочее время. Или мужа прошу, когда сама уже не в силах».

Река Юга. Шура боится воды

На берегу Шура вычерпывает из лодки обрезанной пластиковой бутылкой воду. Под скамейкой спрятан совок — на случай первого снегопада. Весла бы тоже спрятала: здесь, на чужой стороне, их уже уводили.

«Ветер сегодня маленечко попутный, доплывем быстрее. Тута всего один километр до причала, там на велосипеде или лыжах, если зимой. Лыжи у меня охотничьи, хорошие. Бывает, отворишь дверь поутру — а снегу навалило по пояс и никто еще путь не проложил, тогда сама дорожку сделаешь. И бежишь по белому, нетронутому, как в раю!»

Тридцать три года назад Шура «вышла замуж на Юршинский». Расписались они с мужем Николаем по осени, но погоды тогда стояли морозные, поэтому запомнился день перехода на остров Шуре хорошо. Как шли они из Судоверфи пешком по первому льду. Подо льдом стояла черная вода, и каждый шаг отдавался в голове Шуры хрустом. Страшно было невероятно, чуть пройдет и бежит назад, к Большой земле, к людям. Коля догонит, схватит в охапку и обратно ведет на остров — так километр по льду и перешли. А как ступила Шура на юршинскую землю, стала как приговоренная. Поначалу еще в сторону Большой земли смотрела, а потом уже все. Не было тяги.

Я прошусь на весла. Шура соглашается, но лодка под моим руководством крутится на месте и причаливает обратно к берегу. Спина взмокла, руки дрожат от напряжения. Шура смеется, перехватывает весла — и в три гребка мы уже на глубокой воде.

— За такие тренировки, — говорю, — люди в фитнес-залах платят немалые деньги! У вас-то руки, ноги, наверное, как у спортсменки?

— Не жалуюсь, — щеки Шуры розовеют. — За зиму мышцы ослабнут, но весной возвернется форма. Я раньше очень наряжаться любила. Юбочки, туфельки. Дойду в резиновых сапогах до лодки, а на берегу переобуюсь в красивое. Свекровь надо мной подшучивала: «Шурка, у тебя уже дите взрослое, а ты все коленки показываешь!» Долго я так ходила, а теперь интерес к нарядам прошел: 54 года, уже возраст.

Весла окунаются в Югу мягко, почти неслышно. Шура шутит, что старается не тревожить водяного — тот в благодарность отводит от нее напасти. Три утонувших сотовых телефона не в счет.

Шура очень боится воды. И если метеослужба сообщит, что погода для плавания неподходящая, ни за что на весла не сядет. Был, правда, за 28 лет работы у нее один случай, когда погода испортилась уже во время переправы. Шура тогда сильно перетрухнула, но до берега доплыла. Больше не рискует: почта день-другой переждет, на крайний случай есть муж Коля. Он, конечно, ругается, что Шура постоянно вешает на него свои заботы. Но на Юршинском все так устроено, что даже соседское быстро становится твоим, а тут родная жена — не бросишь.

«Плыть нам минут двадцать, — объясняет Шура. — И все по красоте. Сейчас уже деревья-то голые, а ранней осенью, когда все золотое да багряное, наглядеться невозможно. У нас тут ходили слухи, что остров хочет выкупить жена Лужкова, — конюшню, что ли, сделать. Мы забеспокоились: не станем ли крепостными? Не выселят ли нас, как Мологу? А потом — нет, обошла беда стороной…»

Прощание с Мологой. Рапорт Склярова

История Юршинского переплелась с историей Мологи — древнего и очень красивого города, который затопили при строительстве Рыбинского водохранилища в 1941 году.

Молога стояла в Молого-Шекснинской низине, там были заливные луга, которые кормили в то время треть России молоком, хлебом и мясом, и была очень развитым городом. Здесь работали спортивная школа и художественное училище, действовали несколько гимназий, больница, кинотеатр, аптека, две публичные библиотеки, детский приют и богадельня. На этих землях располагались усадьбы Верещагиных и Мусиных-Пушкиных, храмы, погосты и монастыри. Тут жили поэты и писатели. Своих детей мологжане посылали учиться в Петербург, получив образование, те возвращались работать на своей земле.

Изначально затапливать Мологу, которая стояла на пригорке, советские власти не планировали — думали, что для строительства Рыбинской и Угличской ГЭС хватит затопления низины. Но в 1937 году страна готовилась к войне с Германией, нужны были другие энергетические мощности — и планы изменились.

Новость о «великом переселении» на жителей Мологи и 700 окрестных деревень (а это 175 тысяч человек) обрушилась поздней осенью. Люди готовились к зиме, запасли сено и дрова, не верили, что решение властей окончательное. Тянули до последнего и вырывали себя с насиженных мест с кровью.

В интернете можно найти фото рапорта Склярова, где лейтенант госбезопасности отчитывается о том, что 294 человека отказались выезжать из зоны затопления, приковав себя замками «к недвижимым предметам».

В музее Мологского края на рапорт Склярова смотрят скептически — такой бумаги в фондах нет, однако соглашаются, что, раз в Мологе было много церквей, могли быть и религиозные фанатики. Но доподлинно узнать, принял ли кто-то мученическую смерть в затопленном городе, сегодня невозможно.

Шура слышала об истории Мологи. И знает, что, когда река мелеет, на том месте, где раньше был город, появляются остатки стен и обломки крестов. На этой земле в хорошую, солнечную погоду чего только не увидишь.

Остров Юршинский. Почтальон — важный человек

«Как-то утром плыву на работу, а чайки кричат и кричат. Смотрю: на островке, где птицы гнездуются, лось стоит, головой рогатой вертит. Как он туда попал? Я к нему тихо подгребла, а он прыг в воду — и поплыл! Выскочил на берег у Судоверфи и через колючую проволоку от страха перемахнул. Исцарапался, бедный! Лося я, получается, не спасла, зато чайку вытащила из воды. Запуталась она в леске, на крючок лапой села — я ее отдала начальнику, он в ветеринарку отвез, вылечил. Хорошие у нас на почте люди».

Мы плывем и плывем, Шура рассказывает, что в детстве мечтала быть трактористкой — нравились ей большие машины на полях. Но мама на «неженскую» работу не пустила, пришлось окончить кулинарный техникум, хотя готовить Шура так и не полюбила. После замужества поработала телятницей в колхозе, а когда родился сын, устроилась на почту.

«Начала я в 1992 году. Тогда в каждом доме еще что-то выписывали: “Огонек”, “Работницу”, “Крестьянку”, детские журналы, газеты всякие. Я иду — громадная сумка на плече и по пакету в руке. Думаю: как я это все буду таскать? Но двор ото двора сумка худеет, люди своими бедами и радостями делятся, туда зашла, сюда зашла, день пролетел, как не бывало. Почтальон в деревне — важный человек, он все знает. Вон тот дом видите? — Шура показывает на красивый резной фасад в самом конце острова. — Там жила бабулька, ветеран Великой Отечественной, на военном аэродроме работала, потом метеорологом. Характер у нее был вредноватый маленько, ни с кем в Антоново не дружила. Каждый день бабулька эта ждала газету “Советская Россия”. Зимой и в грязь отслеживала по следам моих сапог, пришла я в деревню или нет. Потом кризис наступил, газету стали выпускать реже. Она не верила, думала, что я ее кому-то не отдаю, ругалась. Я отчитывалась, как перед командиром, что не виновата, что сама пропечатать ей газету не могу. Так мы и подружились. Бабульки уже нет, а я каждый раз, как прохожу мимо ее дома, вспоминаю…»

Причалили. Шура затягивает на берег лодку — на носу клеймо с датой выпуска: 1982 год. Спрашиваю, сколько стоит такое судно. Шура говорит, что не знает: это подарок мужа. До того у нее было еще три лодки. Первую Коля сделал сам, сварил из старых железных лоскутов. Потом купил и поставил на мотор деревянную. Потом опять пересела в железную.

«Запах бензина я не переношу, не люблю, когда вещи и газеты им воняют. И для здоровья весельная лодка полезнее. Я же раньше, когда только сюда переехала, болела ангинами. А как побегала на лыжах пару лет, как погребла и в стужу, и в жару, даже не вспомню, когда и болела в последний раз. Пошли. Бабульки мои заждались, поди».

Деревня Антоново. Рэп-лирика от ворон и прочие гостинцы

Дорога — сплошное месиво. Шура легко перескакивает с кочки на кочку. У крайнего дома подхватывает оставленный тут с утра велосипед. В жухлой траве замечаю музыкальный диск с надписью: «Рэп-лирика». Шура объясняет, что рэп-лирику тут никто не слушает — диски вешают на плодовые деревья, чтобы отпугивать наглых ворон. В некоторых садах можно найти целые музыкальные коллекции.

Останавливаемся у первого дома — сюда мы должны доставить посылку. В окне в обрамлении деревянной резьбы стоит малыш в подгузнике. Из другого окна выглядывает девочка постарше. Шура зовет хозяев. Ползет тяжелая дверь — и во двор выпрыгивает невысокая хрупкая женщина. Это Лена Кузнецова, у нее четверо детей — старшей 16 лет, младшему чуть больше года. Пока вода стоит, отец возит старших детей в школу на лодке. Когда придет непогода или лед будет еще недостаточно толстый, младшие Кузнецовы осядут дома. Школьные задания им будут присылать по интернету.

— Учатся они нормально, к школе у нас вопросов нет. А вот дружить им тут не с кем — в деревне наши дети одни. Жалуются, рвутся к друзьям, в поселок. Хотя нам тут хорошо: воздух свежий, дом свой, печка натоплена, поесть есть — и слава Богу. Я сейчас в декрете, а до этого продавцом работала в поселке, муж у меня рыбак — мы к такой тихой жизни привыкли.

— А что мы вам в посылке привезли, если не секрет?

— Постельное белье. По интернету заказываю, так дешевле и быстрей. Когда до города доберешься, неизвестно, а тут заказал, Шура привезла. Спасибо ей. Всегда нас выручает.

— Какое самое хорошее известие она вам привозила?

— Письмо, что мы получили земельный участок как многодетные. Три года назад это было, мы начали строиться, стены поставили, а потом деньги закончились — больше нам не положено ничего. Живем тут. И сможем достроить дом или нет, кто его знает?
* * *

Услышав шум, из дома напротив вышли Веселовы. Куртка у тетки Нелли с вышивкой на груди, дядь Слава тоже нарядный: в клетчатой рубашке и теплой поддевке. Оделись заранее: ждали Шуру.

— Мы здесь 18 лет живем безвылазно. Всю жизнь отработали на моторостроительном заводе, а как ушли на пенсию, так и осели. Шура нам продукты привезет, давление померит, а муж ее с дровами поможет. Выписали же нам дрова — так их и привезти бог знает откуда надо, и напилить. Как мы, старики, это делать будем? Звоним Шуре: помогите, палочки-выручалочки! Всегда помогают.

— А лекарства? Аптеки в Судоверфи нет, закрыли недавно! — присоединяется к разговору соседка Галина Саблина. — Так Шура ездит в город, чтоб наши заказы выполнить. И штанишки какие может прикупить, носки, галошки — все что хочешь. И денег ни копейки за доставку не возьмет — одно говорим: «Спасибо». С пенсии в 8 тысяч подарить особенно нечего, разве шоколадку к Новому году.

Шура слушает наши разговоры молча, протягивает Веселовым пачку газет и кроссворды, теть Гале достается пакетик с кремом для рук и сладости.

«Шур, ты свет-то мне посмотришь?» — просит старушка Саблина.

Шура прислоняет к забору велосипед и идет в сени к тетке Гале. Там встает на «тубуретку» и выписывает показания счетчика. Достает калькулятор, пересчитывает, потом тетя Галя просит положить ей денег на телефон и оплатить квитанцию.

«Муж у меня умер, сын умер, одна внучка в Ярославле, оттуда на остров не наездишься. Приходится звонить Шуре, больше попросить некого».

В следующем доме нас не встречают, Шура достает из-под лавки черенок лопаты и выстукивает пароль. Откуда-то из глубины избы слышится ответный сигнал. «Заходи уже!» — кричит теть Люся Рябинина. Она инвалид второй группы, отмороженные в телятниках ноги давно не слушаются.

Шура принесла пенсию, и, пока она разбирается с квитанциями, теть Люся жалуется, что звонили какие-то люди, просили перевести деньги за услуги почты.

«Не вздумай ничего никуда слать! — Шура грозит пальцем. — Это мошенники. Если что такое предлагают, звони мне и спрашивай или жди, пока я приду. Разберемся».

Теть Люся обещает, расписывается за пенсию, переключается на продукты: с удивлением рассматривает пачку с пакетиками кофе «3 в 1». Шура объясняет, что это. Теть Люся берет диковинку на пробу и вспоминает, как раньше они после работы покупали в колхозе не кофе, а две бутылочки красного вина, выпивали его с подружками под кильку в томате, а потом летели на санях по Юршинскому и пели. И жизнь была другой, и снег белее и гуще.

А дальше у Люси пошли беды. Муж утонул. На лодке плыл с работы, то ли сердце у него, то ли что — упал в воду, а лодку к берегу прибило. Долго она его искала, почитай всю зиму. Ходила, кричала. А весной, как лед сошел, вот он, тута, лежит у берега…

«Потом сын старший ушел — сердце во сне остановилось. А младший слепой, но держится. Сейчас у меня четверо внуков и шестеро правнуков. С каждой пенсии прошу Шуру шоколадочек, конфеток принести — гостинчик».

Перед уходом Шура проверяет, вынесено ли у бабы Люси помойное ведро и хорошо ли работает телевизор. Когда телевидение переходило на цифровое вещание, настраивала новые приемники старикам тоже почтальон Шура.

Деревня Липняги. Судоку и письма из Мологи

Из Антоновки до Липняг два километра через лес и поле. По дороге спрашиваю у Шуры про мужа. «Муж как муж. Хороший. Другой бы уже послал куда подальше — характер у меня противный, но Коля терпит, помогает и мне, и старикам. Это на Большой земле сегодня поженились, завтра разбежались, а у нас далеко не убежишь, поссорились — надо мириться».

Муж Шуры Николай и его брат Виктор много лет проработали пожарными в Рыбинске, а на пенсии организовали на Юршинском команду добровольцев. Вся команда — это они двое. Одежда у них осталась из старых запасов, мотопомпу выделили в поселке, а все остальное уже сами: трактор из обломков, бочку с водой раздобыли, шланги. За последние годы потушили несколько изб и бывший клуб. В одном из домов жила женщина-инвалид, на улицу не выходила. Когда дом сгорел, человеческих останков пожарные не обнаружили, и, куда делась хозяйка, до сих пор тайна.

— Попахивает мистикой или криминалом…

— Откуда у нас криминал? Тут брать-то нечего, тем более у той старушки.

— Тогда мистика?

— Да кто его знает? У нас тут есть в лесу места гиблые. Там нечистая, говорят, водит. Я сама хожу только проверенными тропами и не раз уже слышала от приезжающих на лето дачников, как многие подолгу не могли выбраться. А бывает, что идешь и чувствуешь: не один ты в лесу, будто смотрит на тебя кто-то, оглянешься — и никого нет.
* * *

В Липнягах отдаем газеты Виктору Брыкину. Виктор — одинокий крепкий мужчина средних лет. В его сенях высится гора молодой капусты, в прихожей иконки и медаль за третье место в конкурсе рыбаков. На мои вопросы Виктор отвечает неохотно, смущается.

«Хороший мужик, а живет один, — говорит Шура уже на улице.— Кто его знает почему. Ведь и не пьет. У нас на острове, удивительное дело, нет пьющих. Мужиков одиноких много, но все при деле: лодки чинят, дома строят — рукастые. В Обуховке Виктор Морозов есть. Из Питера к нам приехал, тещу досматривал, а потом, когда жена его умерла, он у нас остался. Живет один, хозяйство ведет аккуратно и судоку у меня постоянно заказывает. Единственный на всем острове любит судоку — умный».

Морозов оказался не только умным, но и закаленным — вышел из лесу в расстегнутой летной куртке. Увидев нас, не шел, а бежал. Гости в это время года на острове редкость, а тут здрасьте-куманасти.

— Дом у вас какой старинный, — начинаю разговор.

— Есть такое. Его купила перед войной бабушка моей жены, они были из Мологи. Слышали город такой? Старый дом затопили, вместо него выделили очень маленькую сумму, третью часть от стоимости. Как уж они выкрутились, я не знаю. Теща померла, а она о том времени очень много знала, говорила, люди сильно намучились.

Подробнее о переселении мологжан сегодня рассказывают документы. Вот пример типичной переписки пострадавших с властями (письма взяты из книги Юрия Нестерова «Молога — память и боль»).

Молога. Горсовет, т. Назарову
«Я знаю о переселении Мологи. Но как же так? Вчера получила письмо от матери. Она плачет и пишет о немыслимых условиях переселения. Что ее дом забраковали, а саму выселяют из Мологи, и неизвестно куда. В горсовете ей сказали, что если будет возражать, то выселят в административном порядке. Так нельзя относиться к живым людям. Как же уехать из Мологи с такими средствами, которые выдали ей за дом? Я прошу только об одном — оставить мою мать в Мологе еще на год. В 1937 году я заканчиваю техникум и возьму ее к себе, где придется работать. Я и сейчас бы взяла ее в Иваново, но директор не дает разрешения поместить ее в общежитии».
Комсомолка Иванова Н. 12 сентября 1936 года

Ответ властей:
Иваново. Текстильный техникум. Н. Ивановой
«Вы просите, чтобы вашу мать не выселяли из Мологи до окончания вашей учебы. Это горсовет разрешить не может, т. к. имеет задание до конца 1936 года переселить 400 домов. Как комсомолка вы пишете не по-комсомольски, а по-обывательски. Что значит немыслимые условия переселения? Комсомолец должен знать, что условия определяются решениями органов Советской власти. Дом вашей матери переноситься не будет, а по проценту изношенности подлежит сносу на месте, а поэтому ей надлежит выехать из Мологи в установленный срок. Вам же подпадать под обывательские настроения недостойно звания комсомолки». 
Председатель горсовета Назаров. 30 сентября 1936 года

Целый шквал писем обрушила на власти заведующая мологским райсобесом Березина, в нем она просила об одиноких стариках и инвалидах, которых попросту забыли в Мологе. Последнее ее письмо было в Кремль, товарищу Ежову.

«Дорогой Николай Иванович! Сердечно прошу помочь в разрешении вопроса, где же можно найти ответ, возьмут и когда наших стариков и старух из деревень Мологского района в инвалидный дом. Все колхозы давно переселили, а в пустых гнилых избах остались 70 человек инвалидов, одиноких и без всяких средств к существованию. Комиссия по переселению еще год назад постановила направить их в инвалидный дом, но ответ один — не утверждена смета. Я уже всем писала, но все остается по-прежнему: старики-горемыки бедствуют.
Дорогой Николай Иванович! Теперь вся надежда на Вас. Помогите нашему горю».

Ответ был все тот же: без утверждения сметы облсобес переселить горемык не может.

Когда стоишь на острове Юршинском и смотришь на почерневшие от времени дома, воспоминания старожилов обретают плоть: садишься в лодку, плывешь немного, а под толщей воды уже затопленная деревня Новинки.

Или пойдешь по Липнягам, а там цел дом, в котором жил Ким Катунин — бывший заключенный Волголага (Волжский исправительно-трудовой лагерь). Накануне Великой Отечественной войны в лагере строили гидроузел около 100 тысяч человек. После самых крепких отправили на фронт, под Рыбинском остались только больные и старые. По приблизительным подсчетам, с 1936 по 1953 год в Волголаге погибло более 880 тысяч человек. В военные, самые сложные годы, умирали в год до сотни тысяч. Мертвых просто сваливали в окрестностях и присыпали землей.

Катунин прибыл в лагерь с фронта. Забрали прямо с передовой — за то, что, когда сидел с товарищами у костра, обронил: «Может, и войны не было бы, если бы был жив Ленин». Семь лет Ким провел в рыболовецкой артели Мологского лагпункта. Чтобы не сойти с ума, писал на обрывках бумажных мешков из-под цемента стихи. Однажды вертухаи нашли его записки и отправили начальству. Ким ждал расправы, но обошлось.

А в середине 90-х архив УВД по Ярославской области возвратил автору стихи на мешках. Ким, уже старенький, когда получил свои пожелтевшие вирши, плакал.

В 1953 году с ним случилось еще одно чудо. Ночью должен был прибыть пароход, в топке которого планировали сжечь личные дела зэков. Пока ждали судно, архив складывали на причале. Катунин тогда вышел на ночную рыбалку с неводом. Улучив момент, он вынес 36 томов, среди которых были два тома, касающиеся строительства ГЭС в 1940—1941 годах. Сорок с лишним лет Ким хранил эти документы и только когда точно понял, что можно говорить, открыл тайну. Катунин добился, чтобы в Рыбинске появился закладной камень для мемориала жертвам Волголага, о нем писали статьи и сняли документальный фильм в Финляндии.

На Юршинском помнят Кима Катунина — как он, уже старый и больной, но все еще боролся за то, чтобы отрегулировать транспортное сообщение на остров, открыть хотя бы один магазин и восстановить фельдшерский пункт. А еще к Киму приходили письма от родственников бывших узников Волголага — письма эти приносила почтальон Шура. В них родственники бывших заключенных просили помощи в поиске сведений о своих близких. Ким никому не отказывал.

«Дядька был очень интересный, подшутить любил, с матерком дружил, всегда, как поговоришь с ним, настроение улучшится. Мы все удивлялись, через столько он прошел в жизни, а не потерял в себе что-то главное, человеческое», — вспоминает Шура возле дома Кима.

Хутор Быково. Дрова и тазик финалистки

Мы пришли в Быково, самый дальний хутор на острове. На полянке перед двором застыла огромная красная бочка, чуть дальше — трактор и целая гора металлолома: старые кухонные плиты, остатки бочек и труб. В Шурином дворе разрываются огромные овчарки, под ноги нам бросаются кошки, где-то далеко протяжно мычат коровы. Шура звонит мужу: надо плыть в поселок за внуком, а Коли все нет и нет.

Тот отвечает, что он в лесу, пилит дрова на зиму, занят. Обогреваются на Юршинском только печкой, на ней же готовят. Стирают в машинке-полуавтомате. Было такое, что на острове порвались провода и на год пропало электричество. Шура мутузила белье в тазике, а если что надо было погладить, таскала на работу. Закупила керосиновые лампы и свечи, привозила своим старикам консервы и макароны. Кроссворды в тот год заказывали как никогда, и журналы тоже. Одна печаль была — сериал «Санта Барбара». Чтобы не пропустить новости из жизни семейства Кэпвелл, юржане добирались до соседних поселков и после просмотра несли свою версию «американского кина» по русским деревням.

— Шура, но если все-таки случится что-то из ряда вон? Как выбираться с острова?

— МЧС на подушках вывезут, было как-то зимой такое. Доктора пришлют, если дети заболеют. А так-то — ну сами подумайте — в основном старики у нас. Что с ними может случиться? Ну давление, ну сердце прихватит, или на погоду. Было такое, что к теть Вале пришла, а она не открывает. Я залезла на лавку, в окно посмотрела: на полу лежит. Дверь закрыта. Сыну ее позвонила, у него машина-амбифия — и по земле, и по воде может ездить. Приехал, отвез мать в больницу, спасли. А если бы не он, так у многих лодки есть. Справляемся как-то.

У печки Шура снимает куртку и шапку, и я почему-то впервые обращаю внимание на ее волосы: выбеленные по моде прошлых лет, они делают ее молодой и очень симпатичной. Я впервые вспоминаю, что Шура — финалист конкурса «Героям — быть!», ездила в Москву на какой-то прием. «Почта России» выделила деньги на парикмахерскую и новое платье, потому что для самой Шуры все эти поездки и конкурсы — траты и баловство.

— Мне когда сказали, что я какая-то там героиня, не поверила. Мы с мужем тут просто живем. Ну помогаем, а кто бы не помог, если больше некому?

— Но можно же было уехать, у вас же квартира в поселке.

— Квартиру мы сыну отдали, у него семья и дети. А сами уже решили: останемся здесь. У мужа в городе голова болит, а я люблю выйти поутру в лес, сесть на велосипед или встать на лыжи и поехать. Тут все по-настоящему. Понимаете?