Можга. Гуси и мочалки
Федеральная трасса бежит сквозь черно-белые леса и затянутые снежным туманом поляны. Ближе к Можге дорога становится темней, с обеих сторон ее обступают ели, на автобусных остановках появляются раскачивающиеся на толстых белых шеях гусиные тушки и вихрастые тела мочалок. Мочалки — до сих пор достопримечательность Можгинского района. В 90-е, когда зарплату работникам льняного завода выдавали паклей, они помогли местным выжить. Впрочем, сегодня мало что изменилось. И водитель маршрутки, с которым мы едем в Можгу, признается, что не хотел бы, чтобы его дети остались на родине: «Пока молодые, незакостенелые, надо рвать».
* * *
Наверное, так думала и Людмила Смирнова. И видела те же мочалки, битую птицу и шашлык у дороги, когда ездила из Можги в Ижевск. Незадолго до трагедии она купила новенькую Ладу Гранту. На ней возила сына в больницу и изредка в деревню к стареньким родственникам — посидеть у избы, подышать лесом и послушать птиц. Вот и все удовольствия.
Жизнь Людмилу не баловала — однокомнатная квартира, под боком всегда мать. Характер у той был крепкий, держала дочь в кулаке. Но к сорока годам Люда все-таки вырвалась из-под материнского повиновения, встретила человека, полюбила его и забеременела. Соседи говорят, что отец ребенка «какой-то важный милиционер», он не женился на Людмиле, но скорее всего помогал деньгами, потому что прожить на инвалидную пенсию и содержать машину Людмила одна вряд ли бы сумела.
Еще до рождения Пети мать и дочь жили обособленно, а после появления ребенка с инвалидностью и вовсе закрылись от мира на семь замков.
Квартира Смирновых находится в микрорайоне Вешняки. На фоне деревянных домов с печным отоплением район выглядит благополучным. Во дворах между многоэтажками женщина выбивает ковер. Звук, как набат, оглашает окрестности.
Я подхожу с вопросом о Пете и его маме. Услышав фамилию Смирновых, хозяйка машет выбивалкой в мою сторону, что-то шепчет себе под нос и уходит. Потом возвращается и бросает мне в лицо: «Она сама ни с кем не разговаривала. И я считаю, что она сама как мать виновата!»
Образцовый подъезд
Напротив подъезда Смирновых возятся в снегу мальчишки лет двенадцати. Аккуратно спрашиваю, видели ли они во дворе подростка на инвалидной коляске?
«По телику видели, а здесь нет, — отвечает розовощекий. — Он умер с мамой в квартире. Меня потом бабушка заставила показать, что я буду делать, если нужна помощь. И других детей тоже проверили».
На третьем этаже подъезда Смирновых на стекле приклеены буквы «Улыбнись», и, пока я их читаю, задрав голову, рядом останавливаются двое мужчин. Заговариваю с ними, снова натыкаюсь на раздражение.
— Задолбали вы уже — следственный комитет, полиция, журналисты, — ворчат мужчины, выходящие из подъезда. Представиться они не захотели. — Нам обидно, что все СМИ пишут про равнодушие соседей. Какое равнодушие? Вы поймите: мальчик стучал в дверь постоянно. Она его на руках выносила, у подъезда сидели, дышали воздухом, или увозила на машине в больницу или к родственникам. Она была хорошая женщина, просто, видать, рождение такого ребенка ее подкосило. Ни до кого ей было после этого.
— А вы по-соседски помогали ей как-то?
— Конечно! Но поймите, есть люди, которые просят помощи, и к ним всегда придешь, а есть те, которым открыто предлагаешь помощь, а они говорят: «Нет, не надо». Вот, видите место у подъезда? Тут запрещено парковать у дома машины, блоки везде стоят, но для нее, чтобы она на руках мальчика не таскала, оставили место — все понимали ситуацию… Вчера из квартиры выносили мебель, ковры, все там трупным запахом пропахло, на трактор погрузили и увезли. Тогда же впервые увидели родственников из деревни — тетку и дядьку, оба старенькие. Может, и приходили они к ней, может, и помогали, мы не видели.
Мужчины пустили меня в дом. Похвастались, что подъезд у них образцовый — люди живут по большей части приличные. На двери вот надпись приклеена: «Будь трезвым!» Это обращение к жильцам и в некотором роде жизненное кредо. Слово «Улыбнись» на окне подъезда — для хорошего настроения.
В подъезде крепко пахнет куриным супом, к этому запаху примешивается тонкая сладковатая струя. Она идет от двери Смирновых. Дверь крепкая, недешевая. Старый звонок оборван, нового не ставили.
Если верить написанному в интернете, трагедия разворачивалась так. Людмила с мальчиком находилась дома. Она давно и тяжело болела циррозом печени, но, чтобы избежать кривотолков, тщательно это скрывала. В воскресенье, 1 декабря, женщина умерла. Мальчик остался в квартире с мертвой матерью — поскольку он не мог говорить, то стучал в дверь, но привыкшие к его стуку соседи не обратили внимания. В понедельник к Смирновым приходили педагог и соцработник. Обоим не открыли. По данным следственного комитета Удмуртии, учителя позвонили в оперативные службы лишь 6 декабря, это был вечер пятницы. Спасатели приехали и взломали дверь.
Тело Людмилы находилось в комнате, а на кухне в воде лежал мертвый Петя. Следователи предполагают, что мальчик добрался на инвалидной коляске до кухни, включил кран, но выключить воду уже не смог, упал с коляски на пол. А квартиру начало затапливать. Поскольку жили Смирновы на первом этаже, вода уходила в подвал. Этого опять никто не заметил. Судя по разгрому на кухне, Петя боролся за жизнь до последнего. Ему было 13 лет.
Через стенку. Сосед Владимир Иванович
Прежде чем рассказывать о Смирновых, сосед Владимир Иванович Федотов спросил, не буду ли я их обвинять?
«У меня самого такая же внучка, каким был Петя. Без ДЦП, правда. Они даже ровесники. И я знаю по себе, как это сложно — воспитывать такого ребенка. Надо звать на помощь всех — и социальные службы, — ходить, добиваться, пусть бы присылали человека хоть на несколько часов. И родственников привлекать надо, а она закрылась, отгородилась ото всех. А женщина была хорошая, приятная внешне, плотненькая такая. Нормальная женщина. Но и в радости, и в горе, у нее одно и то же было — “все хорошо”. А как лезть в чужую душу, если тебя там не ждут?»
Владимир Иванович предложил пройти к нему в квартиру. Деревянные полы, дома хорошо топят. Я прикинула, что такая же примерно квартира должна быть и у Смирновых, но Федотов говорит, что нет — вначале была однушка, а после, когда родился Петя, им разрешили добавить еще комнату — ею стала бывшая колясочная. Из-за переделок планировка у Смирновых может быть другой — но опять-таки, всю жизнь прожив бок о бок, сосед ни разу в доме Людмилы не был.
«Звуки были. Но какие? Она уйдет, он подъезжает на коляске к двери и дергает ручку. Ждет, скучает, плохо ему одному. Потом она придет, все, тишина в доме. Я долгое время думал, что она на работу уходит, и только от следователей узнал, что Людмила не работала. Когда еще была бабушка, стуки были нечастые. Но в конце весны — начале лета бабушка умерла. И Люда совсем одна осталась. Стеснялась, что в таком положении, никуда не ходила. Петя со сверстниками не виделся. Бывает, иду, они сидят вдвоем у подъезда, он маленький был, худенький. Не выглядел на свои годы. Я с ним поздороваюсь, спрошу, как дела, он ручку протянет и просветлеет весь, улыбается… Не хватало ему обычного человеческого общения. Если бы она дала понять, что они готовы, то я бы с удовольствием к ним заходил, тем более внучка у меня такая. Но всегда чувствовалось, что не надо ей этого…»
На кухне квартиру Федотова и Смирновых разделяет стена. Со временем там появятся новые жильцы, но пока мертвая тишина. Слышно только, как за окном снова выбивают ковры, хрустит под колесами детских колясок снег и фырчат вечерние машины.
Владимир Иванович говорит, что скоро с работы придет его жиличка. У той тоже судьба нерадостная. Мать с братом наделали долгов, а выплачивать присудили ей. При том что у женщины зарплата 12 тысяч. Женщина с сыном живут у Федотова бесплатно, а сам Владимир Иванович по большей части находится в Ижевске, с внучкой.
«Ее ни на минуту нельзя оставить одну. Во время беременности врачи внучку “просмотрели”, к мозгу долго не поступал кислород, гипоксия. Мы ее на лечение в Томск возили, в Москву, дважды в Германии она была — дочка на уши подняла всех, кого можно. Сейчас внучка не разговаривает, но ходит. И у нее эпилепсия, раньше было до 40 приступов в день, пока лекарство не подобрали. У Пети тоже была эпилепсия. А это страшное дело — надо быть все время рядом. Внучка моя может идти — бах, приступ — упала, и о косяк двери. Я недавно успел схватить ее за кофту, но лоб разбила, зашивали. Спокойно нам только ночью, когда она спит, и то прислушиваешься — чтобы чего не вышло. Но мы внучки не стесняемся, нельзя таких детей прятать».
Владимир Иванович закатал рукава — руки у него в огромных синяках, особенно левая.
— Вены пожгли, химию делали вчера, третий курс.
— Химию?
— Рак у меня. В четвертой стадии. Кишечник. Говорят, дальше пошел, но я не верю. Мне внучку еще поднимать надо — обливание, голодание, закаливание. Всего-то 71 год. Какой там умирать?
Федотов широко улыбается и долго говорит о системе оздоровления, в которую верит. Я соглашаюсь и прощаюсь, на пороге долго не могу зашнуровать ботинки: руки лижет большой пушистый кот, из сумки выпадают ключи. Владимир Иванович говорит, что на месте Смирновых дал бы ключи каким-нибудь соседям или соцработникам.
«Тем более когда знаешь, что у тебя такая тяжелая болезнь. Как не рассказать? Ладно ты, но ребенок, который от тебя зависит? У нас с Людмилой близкие ситуации, я имею право об этом говорить…»
Владимир Иванович еще раз улыбнулся и закрыл дверь. Другие соседи мне не открыли.
* * *
Не стали со мной разговаривать и в коррекционной школе № 7 — директора не было на месте, вахтерша сказала, что после того случая руководство никаких комментариев не дает. Но школа выглядит благополучной — внутри расписные стены, конкурс поделок в честь грядущего столетия Республики Удмуртии, в классах идут занятия. Петя в эту школу поступил в сентябре, но педагоги ходили к нему на дом: три занятия проводил учитель, одно — логопед.
Можгинские педагоги и соцработники проходят главными подозреваемыми по уголовному делу о преступной халатности. Кстати, получить хоть какой-то комментарий управления соцзащиты населения в Можге мне тоже не удалось — секретарь сказала, что все руководство уехало на совещание в Ижевск. На здании, где раньше располагалась соцзащита, висит объявление о том, что с 10 декабря 2019 года в управлении соцзащиты проходит реорганизация и переезд.
Похороны Людмилы и Пети Смирновых прошли в Можге 9 декабря.
Кладбище. Мерзлые мандарины
В Свято-Никольском храме с утра малолюдно. Но на отпевании Людмилы и Пети было человек семьдесят: и солидные, вроде как чиновники, и любопытствующие. Родственники тоже пришли. Люди плакали — жалели Людмилу и Петю, несли на кладбище конфеты и мандарины.
«Но вы не носите еду, не по-христиански это, — советовала прихожанка. — В церкви свечку поставьте об усопших, а сладости детям раздайте. Как поминовение детской души, он же ребенок совсем был, а такие испытания выпали — наверное, ангелом стал, страстотерпец».
* * *
Могилу Смирновых я нашла с большим трудом. Их похоронили не в конце кладбища, а в начале. Рядом шумят березки и стучат колеса дальних поездов.
Стоя у присыпанных снегом холмиков, впервые узнаю, что Петя родился 4 октября 2006 года, что по отчеству он Андреевич и умер все-таки 4 декабря 2019. Через три дня после смерти матери.
На могиле мальчика лежат замороженные мандарины и несколько конфет. На ленте похоронного венка написано: «От особенных детей и их родителей».
Встретиться со мной можгинские родители особенных детей не захотели. В их группе во «ВКонтакте» тоже нет информации о том, что произошло в Можге. Только сообщение главы республики Александра Брычалова, что по всей Удмуртии прошли проверки и во время одной из них в ижевской квартире нашли еще одну мертвую женщину. Двухлетний ее ребенок, по счастью, жив. В конце сообщения глава просит не быть равнодушными к тому, что происходит с вашими соседями.
Когда мы едем в Ижевск, таксист жалуется на высокие цены; «мочалочников» и шашлычников выгоняют с обочин федеральной трассы; предприятия закрываются, работы в Можге нет — и все живут в ожидании уральской революции.
— Почему именно уральской, а не московской?
— В Москве дети за закрытыми дверями не мрут, а если и мрут, то тихо. Москва большая — там такое не видно.
Ижевск. Малиниха и ее обитатели
В Ижевске я первым делом иду в Комплексный центр соцобслуживания Ленинского района. Начальник Ильяс Ибрагимов в комментарии мне отказал — сослался на то, что теперь этим вопросом занимается исключительно комиссия по делам несовершеннолетних, но и там со мной разговаривать не будут, пока идет разбирательство. Увидеть соцработника, который навещал семью спасенного мальчика, тоже нельзя.
— Строго тут у вас, одни тайны за семью замками, — заговорила с охранником. Тот пришел переписывать мою фамилию из паспорта на бумажку.
— Ну так время такое, — пожал плечами охранник. — Надо быть начеку…
* * *
Дом, где жила с детьми Татьяна Колесникова, я нашла легко. Ижевск город немаленький, но Малиновая гора, а в народе просто Малиниха, — район с нехорошей репутацией. Главное предприятие района — Ижевский завод ячеистого бетона. Есть несколько супермаркетов, две школы, садики, центры дополнительного образования, но больницы нет.
«Раньше тут была окраина, городское дно, — объяснил мне человек, который что-то искал в мусорных баках. — Зэки, тунеядцы — наш контингент. Общаги тут были, а в общагах работяги — рабочему человеку как отдыхать, если не выпить? И пили, что скрывать. Ты, кстати, дала бы полтинник на помин Танькиной души? Баба она была хорошая. Жаль, что с ребятенками так получилось».
«Танькин дом» в Малинихе знает каждый выпивоха. Еще совсем недавно здесь орали под окнами, разбирались на балконах и дрались в подъездах. Детей Колесниковой тоже видела вся округа — старший мальчик был спокойным, старался держаться с матерью и все лишения жизни принимал как неизбежность. Средний бунтовал: с трех лет ходил с протянутой рукой по дворам, приставал к людям на улицах, требовал внимания и спасения.
— Они оба у нас тут грелись, кормились, — рассказали в магазине. — Потом детей забрали в детдом. Несколько лет прошло, смотрим — она опять беременная, на большом сроке уже, но пьяная и с синяками. Мы ей говорим: «Таня, ты что творишь?» Она глаза опустит и улыбается: все нормально. Мел покупала в соседнем ларьке, пока с животом ходила. Пила и ела мел. Такое вот у нее было питание. К нам приходила за хлебом, водку не покупала. Наверное, в другом месте где-то брала или собутыльники приносили. Потом слышим — родила, но третьего ребенка ее мы не видели.
— А что с ребенком-то, живой? — присоединилась к нашему разговору еще одна продавщица.
— Живой, в инфекционной больнице, пошел на поправку. Больше ничего пока не говорят.
— У нас тут на уши все встали, Малиновка — это ж деревня. Говорят, она уже зеленая была, когда ее выносили. А ребенок лежал при ней, ну вот как можно-то? И никто не кинулся. Как можно?
«Казалось, его нет»
С этим вопросом я вошла в подъезд Татьяны. На первом этаже под лестницей все еще стоит коляска Коли. Теперь она оплевана подсолнечной шелухой, внутри мусор. В почтовом ящике — раскуроченном и опустошенном — новое извещение. От «Удмурт Энергосбыт». Татьяне напоминают о долге и предлагают поучаствовать в акции «В Новый год — без долгов!» Если Колесниковы погасят долг в декабре, то, возможно, выиграют подарок. Как позже расскажут соседи, коммунальные долги у Татьяны были в районе 400 тысяч рублей. Я кладу бумагу обратно в ящик и поднимаюсь выше. Замечаю за своей спиной мужчину в черной куртке. Он идет медленно, будто хочет, чтобы я ушла с дороги.
Квартира, где произошло ЧП, не опечатана. Соседка напротив открывает неохотно, говорит, что жили они тут как на вулкане: старшие дети Татьяны то и дело сидели в подъезде, пока пьяная мать спала за закрытой дверью. Соседи их подкармливали, забирали к себе, звонили в опеку. Все это длилось несколько лет, потом старших детей забрали в детский дом. И вдруг родился младший, Коля. Очень тихий, такой тихий, что казалось, его нет.
«Мы ее спрашивали: “Таня, ты что его, водкой поишь, чтобы он молчал?” Не может же ребенок день и ночь сидеть тихо, — рассказывала еще одна соседка. — Она: “Нет, он у меня с рождения такой, слабенький, тихенький”. Мы помощь предлагали: кашу, молоко. Всегда отказывалась, но по 10-20 рублей у нас занимала. То на телефон положить, то на хлеб не хватает. Не знаю уж, что она там покупала».
Пока мы разговариваем, на площадку поднимается тот самый мужчина, что остановился у ящиков. Я вижу край его шапки, понимаю, что он прислушивается, потом резко разворачивается и уходит. Уже позже я нагоню его на улице и рассмотрю — полупьяного человека со скошенным на бок носом. Он тоже шел в квартиру № 20, о смерти подруги Тани узнал из нашего разговора, долго не был в городе, а тут такая новость. Разговаривать со мной дальше не захотел — побежал по скользкой дороге, размахивая потертой спортивной сумкой, поскальзывался и падал.
Иммунитет к нечеловеческим условиям
Мне приходится ждать вечера, когда с работы вернутся другие соседи. Три часа я брожу по Малинихе. Смотрю, как работает на улице частного сектора ассенизатор: в морозном воздухе качается теплый зловонный пар, он тянется по улице, крадется во дворы, люди морщатся и спешат дальше. Хочется погреться, но не нахожу ни одного кафетерия, зато насчитываю несколько магазинов с алкоголем и череду контор микрозаймов. Захожу в пару детских садов, чтобы узнать, бывали ли там дети Татьяны, — везде мне говорят, что нет, не поступали. В конце концов нахожу пекарню, где молодая дородная узбечка сажает меня куда-то в угол — пить растворимый кофе с местными пирожками. За едой завожу разговор о случае в Малинихе. В пекарне о том, что произошло в соседнем доме, не слышали. И Татьяну никогда не видели — если бы знали, что где-то голодный ребенок, то, конечно бы, помогли. Но как узнать?
Вечером мне все-таки удается поговорить с соседями, которые общались с Татьяной больше, чем другие. И я опять слышу про притон, вызовы полиции.
— Он же, муж последний, ее бил. Они приезжали. Но как? Пока он ее тут мутузит на лестнице, их нет. А уже ночью, когда они зайдут, закроют двери, помирятся и улягутся спать, полицейские приезжают. Таня, конечно, не открывает. Не открывали они и соцработникам. Она напьется и спит, ребенок с ней. Они стучат, стучат и уходят. Открывает она уже трезвая, полы подмела, что-то там из еды приготовила — вот, все нормально.
— Да какой там нормально? — слышится мужской голос из соседней комнаты. — У нее даже обоев не было, грязь, пахло, как в подвале. Там как ни убирай, видно, в каких условиях растет ребенок. Сами подумайте: если двоих уже забрали в детский дом, а она не завязала, то с чего это третьему жилось лучше? Для нас это до сих пор непонятно. Там же по пацану видно было все. И обращались мы сколько!
Соседи вспоминают, что после отбора первых детей Татьяна год отбывала наказание за неуплату алиментов. Там бросила пить и вернулась уже другой. Поработала кондуктором, затем устроилась в ларек, нашла мужчину. Он работал дальнобойщиком — они купили мебель, начали жить. Но покой был недолгим. Опять начались компании и алкоголь. Закончилось продажей мебели за долги, в квартире отрезали тепло и перекрыли воду. Правда, когда Татьяна родила, коммунальщики вернули и то и другое. Благодаря этому ребенок и остался жив.
— Самое интересное, что ее очень любил старший сын, он же вышел из детского дома и вернулся сюда. Мальчик хороший, сам поступил в училище, работал, хотел матери помочь, вытащить ее. Но она не хотела — месяцев восемь он тут побыл и перешел в общежитие. Я, бывает, с утра еду на работу и вижу его: едет в транспорте, всегда опрятный и трезвый. Второй у них поделовее, когда в детский дом их забирали, он сам просился. Последний, Коля, ну что сказать? Мне даже казалось, что у него задержка развития была, настолько немощным он выглядел. Сам почти не ходил, ему два с половиной года, а он все в коляске. Ни одежды у него хорошей не было, ни игрушек.
— Вы ему как-то помогали?
— А как? Если старшие в подъезде сидели, то он с ней, дома. Она пьяная закрылась, и все, не достучаться — что они там делают? Сытый он? Голодный? Полицейские приходили пару раз — тоже не открывала. Ее подруга вызывала же их дважды, потому что свет горел, а Татьяны давно видно не было. Они пришли и сказали — раз трупного запаха нет, значит, все нормально. А я видела, что окно открыто — занавеска ходит, может, и вытягивает запах…
Благодаря многочисленным обращениям в полицию соседей и случаю в Можге спасатели все-таки открыли двери. Мальчик, обессиленный, лежал рядом с матерью под одеялом. По предварительным данным, женщина была мертва пять дней.
— Его к нам принесли на руках, голого, глаза испуганные, волосы дыбом и весь измазанный говешками — Маугли. Он же почти ничего не говорил: только «мама» да «мама», «мама спит». Мы его быстро одели, водой попоили теплой, кормить после голода нельзя. Он согрелся и успокоился, в больницу Колю отвезли. Повезло, что он лежал в маленькой комнате, а балкон был открыт в большой, хотя все равно холодно при открытых окнах столько дней. Спасло его, наверное, то, что он в этих условиях жил с рождения.
— Говорят, Татьяна болела пневмонией?
— Я не знаю, правда ли это. Она всегда себя плохо чувствовала, потому что пила — ноги у нее отекали, еще что-то. Часто приходила за лекарствами. И мы никогда не отказывали. Незадолго до смерти пришла и попросила 40 рублей на таблетки от пневмонии. Я еще спросила: «А что у нас можно купить за 40 рублей?» Она не ответила. Лицо у нее было все обнесено какими-то болячками, вроде герпеса. Ей медсестра, которая приходила к ребенку, говорила: «Ложись в больницу, тебе надо серьезно пролечиться». Та: «Нет, не на кого оставить Колю». Оставила…
* * *
Из Ижевска в поезде я ехала с двумя старушками. Обе всю дорогу пили чай и обсуждали знакомых. Особенно досталось какой-то Лиде, которая и в молодости не отличалась открытостью, а в старости совсем ушла в мизантропию.
— Даже не здоровается толком. Буркнет что-то, заскочит к себе в квартиру и засовами гремит. Я ее как-то остановила, говорю: «Лида, ну ты же бывшая учительница! Верующая, в храм ходишь, нельзя так от людей закрываться» Молчит. А у нее же сердце. Детей нет. Случись что, будет лежать, пока запах не пойдет.
— И что делать? — качала головой вторая.
— Да кто его знает? Ученики ее бывшие в нашем же подъезде живут, время от времени проверяют: стучат, через дверь с нею разговаривают. Голос подает, значит живая. А вообще-то, конечно, страшно.
После произошедших трагедий в Удмуртии проходят рейды: власти проверяют, в каких условиях содержатся дети, собирают контакты ближайших родственников и намереваются что-то изменить в перечне социальных услуг.