«Пожить бы по-человечески»

«Я уже всем рассказывал! А где это будет написано? В интернетах? Я к интернетам не очень расположен, ничего не решают ваши интернеты. Вот мэр решает, только к мэру мне как попасть? Я же, видите, на коляске. Сейчас хоть разрешают из двора выходить, а раньше дальше арки не выпускали — говорили, чтобы я не потерялся, но я-то знаю: боятся, что я к мэру пойду. А у меня, между прочим, квартира в центре города — комната на Маяковской! И паспорт у меня есть. Так что я не бомж. Не бомж я!»

Это действительно так — и, как ни странно, этот факт еще больше осложняет дело. Николай — инвалид второй группы, у него есть паспорт и регистрация в комнате в коммуналке, на шестом этаже в старинном доме в самом центре Петербурга. Только вот жить там Николай не может: комната в аварийном состоянии, после пожара обрушился потолок, и попасть в нее на коляске невозможно — она не помещается в лифт и даже не проезжает по узкому коридору коммуналки. Продать комнату нельзя — это городское имущество. Николай получал жилье от завода, где работал токарем: сначала ему дали комнатушку в двухкомнатной квартире рядом с заводом, а потом он поменялся на «роскошные» девять метров в большой коммунальной квартире в историческом центре.

С 20 лет — с тех самых пор, как устроился работать на завод, он стоит на очереди на получение жилья в собственность. За 45 лет очередь Николая так и не подошла.

«Кто виноват?»

«Я же не старый человек, и я лишнего не прошу. У меня комната моя разрушена — кто виноват? А я за нее исправно плачу квартплату, между прочим. Я, когда менялся, конечно, видел, что дом не новый: трещины там были, еще всякое по мелочи. Но замазали, и жил спокойно. А потом балки на потолке поехали, лепнина начала рушиться. Меня чуть куском гипса не убило — успел голову в шкаф спрятать. И никто ничего не ремонтировал». 

Николай вспоминает: уехал на заработки, вернулся через год, а потолок весь разрушен — оказывается, в соседнем доме был пожар, во время тушения залили крышу и его дома. 

«Вместо комнаты — руины. Надо было, конечно, идти, бороться. Я и начал: всем звонил, писал в эти разные инстанции, пока в больницу не попал с ногой. Зашел на своих, а вышел инвалидом-колясочником. И мне теперь в эту комнату даже не подняться, так она там и стоит закрытая. Я прошу дать мне студию, пусть маленькую, но чтобы на коляске можно было заехать, и с ремонтом. Сам-то я ремонт сделать не смогу. Я пятый год по приютам: после больницы в службу сестринского ухода почти на год попал, потом сюда перевели. Я все прошу помочь мне с жильем, но меня никто не слышит».

На самом деле Николая, конечно, слышат. Сотрудники приюта снова и снова пытаются через бюрократические дебри доказать государству, что реальная жизнь Николая отличается от той, что есть по бумагам. И закрепленная за ним комната в центре города вовсе не преимущество, ведь формально ему ничего другого не положено: дом не признан аварийным, инспекции не проводились, людей не расселяли. А то, что колясочник не может попасть на шестой этаж, — это и вовсе несущественный факт. Для государства Николай «прикреплен» к своей комнате, и даже если удается найти вариант обмена, это совсем не студия, о которой он так мечтает, а такая же аварийная комната без удобств в очередной ветхой коммуналке. 

Но Николай не верит. 

Сложный «клубок»

«В прошлом году вроде бы нашлась для меня комната где-то. Но я даже не успел посмотреть, соцработники сами съездили, говорят: тебе не подходит, кранов там нет, ремонта нет, еще что-то. И отказались. В этом году я уже решил сам все контролировать: познакомился с таксистами на углу, один раз даже поехал написать заявление, чтобы мне дали новую комнату. Но ничего не происходит, я ума не приложу, как они там работают. У меня вторая группа, я давно на очереди — что им еще надо?» 

Галина Клишова, старшая сестра «Покровской общины» и приюта, говорит, что случай Николая — один из самых сложных. Такие «клубки» можно распутывать годами. А человеку тем временем нужно где-то жить, что-то есть, лечиться. Как, на какие деньги, с чьей помощью — никого не интересует.

«Николай может показаться вздорным и неблагодарным стариком, в нем в отличие от его соседей по приюту нет никакого смирения — один большой протест против системы, которую даже мы, здоровые и благополучные, не можем пока победить. Мы обратились во все инстанции, используем любую возможность, хватаемся за любой вариант, чтобы найти решение для Николая. Идти ему некуда, жить в приюте вечно он не может. У нас за год проходит 25–35 человек, и этот поток никогда не заканчивается. Мы берем всех — самых “запущенных”, отчаявшихся, без документов, из больниц. Размещаем, кормим, помогаем с лечением, с ними постоянно работают психолог и арт-терапевт».

Николай выезжает на коляске из закутка под лестницей, кивает на красочные рисунки, которые висят на стене в подъезде: «Вот, выставка у нас тут, рисовали к Новому году. Я тоже рисовал. Хоть я и не верю в ваши интернеты, вы там скажите, мы тут не совсем пропащие. Нам много не надо — просто пожить бы по-человечески».

Тяжелая работа

«Милосердие — это не про красивые слова и сострадание. Это про готовность взять на себя тяжелую неблагодарную работу по разгребанию завалов в жизни другого человека, отдать этому свое время, силы, не имея никаких гарантий и даже — часто — выслушивая претензии от тех, кому ты помогаешь, — уверена Галина Клишова. — Все наши сотрудники проходят регулярную обязательную супервизию — потому что это невероятное напряжение и выгорание. И многие люди, конечно, спрашивают: а зачем? Но, если мы не будем помогать таким людям, как наши подопечные, ими никто не будет заниматься. Их не существует уже сейчас, и дальше будет только хуже». 

По словам Галины, в каждой инстанции сотрудникам приюта приходится сталкиваться с препонами, как будто есть специальное распоряжение — игнорировать тех, кто оказался за чертой: «Наша община, наша работа держатся на вере. Вере в Бога — и в каждого человека. Тем и живем».

Единицы из нас видели изнанку жизни своими глазами, опускались на самое дно, где униженные и оскорбленные сами готовы унизить и оскорбить, где есть только звериное ожидание беды, настороженность и злоба, которую каждый таит в душе как последнее оружие. И там, на дне, милосердие перестает быть нежностью и становится прочным щитом. Оно защищает тех, кто выбрал бороться — за право на жизнь для человека, это право потерявшего. 

Пока человек жив, у него должен быть шанс на спасение. Чтобы понять это, не обязательно ехать в приюты. Можно прочесть этот текст — и пусть на несколько минут это станет тяжелым, но таким важным щитом настоящего милосердия, поднять который мы можем только вместе.

Оформите любое посильное ежемесячное пожертвование на работу приюта временного пребывания «Покровской общины». Любая помощь — это оплата аренды, зарплаты социальных работников и психологов, необходимые лекарства и реабилитационные материалы для жителей приюта. А значит, шанс на спасение.