В нескольких метрах от Белорусского вокзала стоит девушка, одетая в черное. На шее у нее петля, в руках плакат: «Помогите! Мне очень плохо». Прохожие идут мимо по своим делам, кое-кто бегло читает надпись, отворачивается и спешит дальше. Мужчина в пуховой жилетке останавливается, внимательно изучает плакат и кладет руку девушке на плечо. Он говорит ей, что нужно попросить спасения у бога, и сам обращается к небесам: «Господи, спаси ее».
Когда мужчина уходит, девушка подходит к оператору, который снимает ее на мобильный. «Я не знаю, можно ли считать задание выполненным. Наверное, да», — рассуждает она, достает телефон, заходит в чат-бот в телеграме и отмечает действие «Попросить о помощи» как завершенное.
Девушка с удавкой на шее — художница Катрин Ненашева. В 2019 году вместе с коллегой Иваном Шевелем она запустила интерактивное шоу «Россия 20:20». Здесь зрители могут давать персонажу задания с помощью голосования в телеграм-канале. Художники ходят по городу, взаимодействуют с окружающими, при этом их жизнь им не принадлежит.
«Я хотела, чтобы зрители попробовали сами конструировать поведение людей из разных социальных институтов, — говорит Ненашева. — Например, полицейских или священников. Когда мы говорим, что недовольны работой полиции, мы обычно не предлагаем альтернативные варианты. Хотелось понять, как можно по-другому, что выбирают люди, когда ответственность переходит к ним».
Первый сезон «России 20:20» решили посвятить депрессии. До запуска голосования авторы шоу поговорили со ста людьми, переживающими депрессию: спросили, что они чувствуют и как себя ведут в этом состоянии. Получился набор опций: «Попросить о помощи», «Погладить собаку», «Накормить бездомного». Зрители, стараясь помочь герою в депрессии, выбирали одно из этих действий и наблюдали за тем, как меняется состояние героя и поведение окружающих.
Катрин Ненашева бродит по улицам уже 40 минут, она замерзла и устала. С каждым разом ей все труднее выполнять задания и обращаться к посторонним людям с вопросами и просьбами о поддержке. Она получает очередное задание: «Стоять с плакатом: “Хочу почувствовать себя важной”». Вместо этого Ненашева достает из рюкзака листок бумаги, подходит к стене и пишет на листе: «Игра закончена» — зрителям не удалось помочь героине.
Низовой гражданский активизм
Еще несколько лет назад активистское искусство выглядело совсем по-другому. Группа «Война» показывала петербургскому управлению ФСБ огромный половой член — нарисованный на Литейном мосту, в ночь с 13 на 14 июня 2010 года он поднялся над городом в тот момент, когда мост развели. В 2015 году Петр Павленский поджег дверь здания ФСБ на Лубянке. С того дня остались фотографии, на которых одинокий человек в темной одежде стоит на фоне бушующего огня. Все это — яркие, короткие, политически заряженные жесты.
Сегодня действия арт-активистов уже не уместить в одном драматичном кадре. Все чаще это продолжительные акции и перформансы. Художники рассказывают собственные истории и истории других людей, медленно меняя пространство вокруг себя. Кто-то связывает это с приходом так называемой третьей волны акционизма. Ее задача — утвердить право на свободное действие и самоорганизацию в период реакции и закручивания гаек. Другая причина — социальные изменения, развитие феминизма в России, повышенное внимание к социальной повестке и тренд на осознанность.
«Эти изменения происходили постепенно, — говорит искусствовед и исследователь активистского искусства Татьяна Волкова. — Рубежом стали Pussy Riot: участницы этой группы изначально заявили себя как анонимные и взаимозаменяемые и апеллировали к фем-повестке». Как объясняет Волкова, период «героического мачо-активизма» исчерпал себя, сегодня арт-активизм — это социальные проекты. Появляется больше художниц-женщин. Нередко они заняты в помогающих профессиях. Их проекты кажутся менее громкими, но часто они ведут к реальным преобразованиям — это можно назвать низовым гражданским активизмом.
В 2015 году Ненашева вышла на улицу в тюремной робе. Так началось то, что можно было бы назвать ее первым перформансом, — «Не бойся». Катрин передвигалась по городу, общалась с людьми, занималась своими повседневными делами — и все это в одежде заключенной. «Я действовала по наитию и не задумывалась, что это — акция, перформанс, публичное высказывание. Я толком даже не понимала, что такое феминизм, — рассказывает она. — Потом уже вдруг оказалось, что то, что я делаю, — акционизм. Часто хотелось закончить все прямо сейчас. Когда ты пытаешься сказать реальности что-то, что она не хочет принимать, она сопротивляется, выплевывает тебя».
Катрин Ненашева в тюремной робе
С тех пор прошло больше четырех лет. За это время Ненашева успела обойти Москву с кроватью, привязанной к спине; сжечь свой паспорт на улице, находясь в очках виртуальной реальности; запереться в клетке около здания ФСБ. Она рассказывает истории из жизни закрытых социальных групп — тех, кто живет в ПНИ, детских домах и тюрьмах. Тех, кто пережил пытки и пытается справиться с этим опытом. «Иногда кажется, лучше бы я никогда и не узнавала, что такое акционизм, — говорит Ненашева. — Люди говорят тебе: “Ты делаешь большое дело”. Но при этом тебя постоянно не берут на работу, ты не можешь снять комнату. Твоя жизненная позиция — непонятная и неудобная».
Еще одна причина для разочарований — то, что арт-активизм во многом теряет смысл, если не привлекает внимания СМИ и общественности. А чтобы добиться этого внимания, всегда нужна провокация, говорит Ненашева. И все-таки наступают моменты, когда она знает, что находится на своем месте. «Постепенно художник уходит от образа мученика, который страдает за всех, — говорит Ненашева. — Он может копаться в себе и делать свое состояние видимым, другие люди включаются в действие — и тогда их состояние тоже становится видимым».
Ты взаперти, и ты на книжной полке
Анна Боклер сидит в галерейном пространстве в Париже, вокруг нее — белые стены, разбитые зеркала с написанными на них историями, душевая кабина и фотографии ее обнаженного тела со шрамами. Можно встать под душ, из которого по капле сочится красная жидкость, и, видя десятки собственных отражений в треснувшем зеркале, читать истории о насилии и инцестуальных сексуальных домогательствах в одной отдельно взятой семье.
«Раньше я говорила о войне, заключении, выгорании. Но я старалась транслировать чужие истории. Теперь я впервые создала произведение, в котором стала героем, — говорит Боклер. — Я поняла, что мое тело идеально подходит для того, чтобы рассказать о большой проблеме».
Анна Боклер
До 2019 года Анна мало рассказывала о собственном опыте. «15 лет назад я не понимала, что произошло в моей жизни, — говорит Боклер. — Я вбивала запросы в интернете и находила только пустоту. Я хочу, чтобы сегодня люди, находящиеся в ситуации насилия и домогательств, находили ответы на свои вопросы». Так появилась парижская выставка Cicatrices («Шрамы» в переводе с французского). Боклер создала ее в коллаборации с фотографом Александром Жэсом.
Анна художница и журналистка. Свой первый проект на стыке литературы и социальной работы она начала в 2015 году. «Я пришла в один центр, где занимались помощью заключенным и бывшим заключенным, — говорит Боклер. — Это была юридическая, материальная и психологическая помощь. Я предложила сделать волонтерский проект с дебатами, чтением и обсуждением литературы на английском. Туда пришли люди, которые и раньше участвовали в мероприятиях этого центра. Мы поладили, участники стали приводить своих друзей». Постепенно Боклер заметила: людям важно не только научиться чему-то, но и поделиться своими историями.
В 2015 году, когда Катрин Ненашева ходила по Москве в тюремной одежде, Анна Боклер присоединилась к ней. Они вместе вышли на Красную площадь, и Боклер побрила Ненашеву наголо. После этого их задержала полиция. Так о Боклер и ее проекте стало узнавать все больше людей. Ей пришло несколько писем из колонии «Черный дельфин» для пожизненно осужденных. Она стала отвечать, предложила осужденным попробовать написать литературные работы. «Это просто поиск новой формы литературы. К тому же это способ наладить связь между людьми в заключении и внешним миром. Но когда ты становишься для человека единственным знакомым на свободе, он может начать воспринимать тебя как друга, ждать эмпатии, моментального отклика. Наступил момент, когда я устала, у меня началось выгорание. Я полгода не могла отвечать на письма, и они стали агрессивными. В них были манипуляции, угрозы покончить с собой».
В 2018 году во время перформанса «Я горю» в Театре.doc она замыла их прямо на полу собственной кровью. В этот момент у нее не было ощущения времени или страха — для Боклер это было медитацией. После этого Боклер почувствовала обновление: она смогла дальше отвечать на письма.
Анна Боклер в Театре.doc
«Активистское искусство — это, как правило, не живопись и не скульптура, — говорит Татьяна Волкова. — Это процессуальные, коммуникативные практики». Люди, которые не имеют специального образования, не являются художниками или писателями, присоединяются к движению, становятся частью процесса. Как объясняет Волкова, раньше в сфере искусства действовала система привилегий. Чтобы стать художником, нужно было сотрудничать с институциями, чтобы была возможность получить помещение, выставить свои работы, сделать PR, позвать критиков. В этой системе была иерархия и институциональность. В новом активистском искусстве налаживаются горизонтальные связи, а институция в традиционном смысле больше не нужна.
Именно такой — горизонтальный — проект сделала Анна Боклер. «Я старалась придумать сообщество, где люди смогут свободно общаться и говорить о той части жизни, которую они привыкли от всех прятать, — описывает она. — Не будет же человек на работе рассказывать о своем тюремном опыте». Письмо, постановка документальных спектаклей — это проживание и перерабатывание опыта и выход на следующую ступень. Какую — пока неизвестно.
Чувство закрытого окна
1 сентября 2014 года. По улицам Петербурга ходят женщина и мужчина с коляской. На ней — ленточки с надписью: «С днем рождения, война!» Внутри вместо головы ребенка капустные кочаны. «Мы медленно шли по Невскому проспекту, — вспоминает Дарья Апахончич. — Вокруг было полное молчание. Фотограф постоянно перемещался, отходил подальше. Он говорил, что вокруг нас мертвая зона, но за ее пределами все только и делают, что обсуждают нашу коляску».
Апахончич начала заниматься политическим активизмом в 2013 году и в это же время стала одной из основательниц группы «Родина» вместе с Максимом Евстроповым и Леонидом Цоем. Первым по-настоящему громким высказыванием был «Увы-парад»: демонстрация с плакатами депрессивного содержания.
Вместе с группой «Родина» Апахончич делала акции, которые чаще всего были направлены против военных действий. В 2014 году во время крымских событий художники вышли на пленэр и Леонид Цой писал пейзаж кровью. В ноябре 2015 года Апахончич вместе с Анной Боклер и Катрин Ненашевой стирала в тазу камуфляжную одежду, перепачканную кровью. «Люди подходили и говорили: “Как вы можете? У меня сын в армии, что же вы так о наших мальчиках”», — вспоминает Апахончич.
«Когда мы только начинали, у нас было много вопросов, было ощущение внутреннего несогласия с тем, что происходит, — говорит художница. — Чувство закрытого окна, когда у тебя нет права и возможности сказать то, что ты думаешь. Мы стали придумывать карнавальные, гротескные образы. Это было смешное и страшное искусство. Для нас оно стало способом открыть форточку, отвоевать себе пятачок свободы».
Со временем, как признает сама Апахончич, у нее поменялись и методы, и жанр, и язык художественного высказывания. Теперь в ее акциях нет ни крови, ни военной формы. В 2016 году она создала фотопроект «Отдых для мужчин». На снимках мужчины разного возраста спят, играют в шахматы, рисуют, читают и загорают. Рядом с ними — те самые надписи «Отдых для мужчин», известные каждому, кто хоть раз бывал в Петербурге. Завуалированная, но всем понятная реклама секс-услуг.
«Этот проект — добрый и мирный, — говорит Апахончич. — Как и раньше, я использовала буквализацию метафор. Показала, что такое на самом деле отдых. Но интонация уже другая». Апахончич объясняет: раньше в составе «Родины» она выступала против власти как таковой, вездесущей и безликой. Теперь темы стали более сложными, а художественные высказывания, по словам самой Апахончич, «более размытыми».
Сегодня группы «Родина» в прежнем виде уже не существует — участники разошлись по другим проектам или работают в одиночку. Иногда они собираются в старом составе ради единичных перформансов. Апахончич объясняет: времена поменялись. Некоторые вещи сегодня делать просто опасно, другие — бессмысленно. Она продолжает преподавать русский язык мигрантам, занимается феминистским фестивалем «Ребра Евы», вместе с соратницами ведет youtube-канал «Феминистки поясняют».
Дарья Апахончич
Как объясняет Татьяна Волкова, развитие феминизма и феминистского искусства заметно влияет и на все остальное искусство тоже. «По всему миру развитие феминистского искусства началось в 70—80-е, — говорит Волкова. — Традиционно роли в культуре распределялись таким образом: мужчина — это автор, а женщина — модель или муза. Сегодня женщины очень активны во многих сферах». Вместе с этим поменялась проблематика: стало важным то, что раньше считалось «женским», «второстепенным». Вместе с лозунгом: «Личное — это политическое» — в искусство вошли новые темы. Этические вопросы вышли на передний план и во многом стали важнее эстетики.
В России современное феминистское искусство начало активно развиваться в последнее десятилетие, появилось много больших феминистских выставок, фестивалей, акций. Вместе с усилением фем-повестки в искусстве стала громче звучать тема дискриминации, насилия, угнетенным слоям общества предоставили голос. Среди них женщины, дети, мигранты, люди с ментальными особенностями — все, у кого меньше прав и кто попадает в группу риска по насилию.
Сойти с ума не страшно
«Мы никогда не называли себя психоактивистами, — говорит Наталья Никуленкова. — Это название появилось уже после нас». В 2014 году Никуленкова приехала в родной Нижний Новгород, где как раз проходил фестиваль активистского искусства «Медиаудар». Ее пригласили стать участницей и членом рабочей группы, и она придумала проект: экскурсию по «местам исключения».
«Одним из таких мест была психиатрическая клиника, — вспоминает Никуленкова. — Я пришла туда и увидела: коридоры увешаны живописью, которую создают и посетители клиники, и врачи». Никуленкова подумала: почему бы не создать в клинике арт-резиденцию? Пациенты дневного стационара могли бы работать вместе с художниками. Руководство клиники согласилось — так и появился Союз выздоравливающих. В него вошли художники, философы, социологи, психиатры, художники-активисты и правозащитники (сама Никуленкова и агенты Союза выздоравливающих не используют слово «пациенты», только «выздоравливающие» и «лечащиеся»). Они стали вместе готовить для «Медиаудара» фестиваль с антипсихиатрической повесткой.
Наталья Никуленкова
В сентябре 2015 года десятки человек собрались возле Нижегородской психиатрической клиники № 1. Каждый из них получил радионаушники. «Меня такого, каким я стал, никто в мире не хотел», «Мой внутренний мир, кого он интересует?», «У меня знаешь какая дорога жизненная? Бомжи, алкаши, менты. Я себя не люблю» — в наушниках звучали голоса анонимных пациентов клиники. Они рассказывали о себе и своих отношениях с обществом. Все они складывались в сложное произведение о стигматизации, отвержении и попытках принять самих себя. Во время другой акции, «Марафона признаний», участники собрались в парке и публично рассказывали об опыте, который принято считать «ненормальным».
«На фестивальный грант мы покупали на всех еду и билеты на поезд: часть группы жила в Москве, а часть — в Нижнем Новгороде, — говорит Никуленкова. — Наши нижегородские агенты сняли пятикомнатную квартиру в центре города, там группа могла собираться вместе. Еще в эту квартиру приходили выздоравливающие, у которых были сложности дома. Часто врачи сами просили нас “вписать” к себе кого-то из посетителей клиники, кто не мог пойти домой». Внутри сообщества, жившего в пятикомнатной квартире, не было деления на «художников» и «пациентов». По утрам кто-то варил на всех кофе и завтрак, потом начиналась работа.
На сегодняшний день почти все участники союза переехали в Москву. Связь с нижегородскими выздоравливающими прервалась, и концепция группы поменялась. «Мы стали заниматься в большей степени перформативными практиками, процессуальным искусством. В Москве у нас не было определенного стационара, с которым мы могли бы взаимодействовать, и мы просто приглашали на наши события людей с различными психиатрическими диагнозами. Для нас было важно формировать вокруг себя большое сообщество», — говорит Никуленкова. Теперь она вместе с Союзом выздоравливающих каждый год выходит на первомайскую демонстрацию в защиту прав пациентов психиатрических клиник и придумывает коллаборации с другими художниками. Раньше Союз выздоравливающих был единственным проектом, который поддерживал людей с ментальными особенностями. Теперь психоактивизм стал целым направлением.
«Мы не считаем свой проект полностью активистским, — говорит Никуленкова. — То, чем мы занимаемся, я считаю “эстетикой взаимодействия”. Это то искусство, которое возникает из повседневности. Во многом мы делаем это ради собственного ментального выживания. Чтобы не чувствовать, что вокруг что-то происходит, а ты ничего с этим не можешь сделать».
Активизм без героя
«Когда я впервые решила спуститься в метро с плакатом, ощущение было как перед выходом на сцену, — говорит Дарья Серенко. — Было страшно, потели ладони. Но было и праздничное настроение».
«Тихий пикет» — акция, которую Серенко начала в 2016 году. Каждый день она садилась в метро с самодельным плакатом, поднимающим важную социально-политическую тему. Например: «Раньше я боялась и ненавидела гомосексуалов, пока не почитала о них и не пообщалась лично. Граждане, давайте вместе снизим градус ненависти».
Дарья Серенко
Раньше Серенко занималась литературой и толком ничего не знала про арт-активизм. В 2015 году она участвовала в передвижной антивоенной выставке «НЕ МИР»: 17 человек шли по улице с художественными работами, в итоге их задержали за несогласованную массовую акцию. «Потом была коллективная выставка участников проекта “НЕ МИР”, — вспоминает Серенко. — Там я познакомилась с другим антивоенным проектом — “Огни Эйрены”. Мне подарили плакат с Джоном Ленноном и Йоко Оно. Я ехала с ним домой и заметила, что люди в метро его рассматривают». Как раз в это время проходил суд над Ильдаром Дадиным — активистом, которого обвиняли в неоднократном нарушении правил проведения акций. Передвижная выставка, плакат, пассажиры в метро — все сложилось в общую идею. Так появился «Тихий пикет». Он стартовал в марте 2016 года. Вслед за Серенко десятки, а потом и сотни людей стали ездить в общественном транспорте с плакатами и документировать события. За несколько лет в акции приняло участие больше 600 человек из 40 городов и 11 стран.
«“Тихий пикет” полностью поменял меня, — говорит Серенко. — Я выпускница Литературного института и раньше чувствовала себя частью некоего интеллектуального сообщества. Оно было законсервированным, герметичным. Я ничего не знала про жизнь, про людей. Во мне был ужасный снобизм. Учась разговаривать с самыми разными людьми в метро и на улицах, я проделывала огромную работу над собой».
Все это занимало больше времени, чем работа. Через полтора года у художницы начались панические атаки в метро: когда она ехала на эскалаторе, ей казалось, что она вот-вот упадет. «Пришлось пересесть на такси, — говорит она. — Но “Тихий пикет” не закончился, люди по всей России продолжили писать плакаты. Он продолжается и сейчас».
После этого были другие проекты. В 2018 году Серенко придумала «Чрезвычайную коммуникацию»: вместе с жителями своего дома она обустроила подъезд как выставочное пространство. «Я стараюсь изобретать сообщества, где люди могли бы высказываться о своем опыте и никто не чувствовал бы себя угнетенным, — говорит художница. — Я феминистка, и для меня феминизм — это горизонтальные связи и возможность для каждого человека иметь свой голос».
«Тихий пикет»
Год Серенко руководила государственной галереей «Пересветов переулок»: там она делала подростковую студию современной поэзии, выставку художниц из домов престарелых, мирный перформанс с кормлением голубей. «Сейчас с искусством у меня перерыв, — говорит Серенко. — Я преподаю, занимаюсь поэзией, езжу читать лекции о домашнем насилии. Приезжаю туда, куда позовут, например, несколько раз была на заводах. Все их работницы меня горячо поддерживали».
По мнению Серенко, современный арт-активизм — это активизм без героя. Кто-то иногда случайно попадает в объективы и на страницы СМИ. Но по большому счету это постоянная работа, которая становится частью повседневности. «Не надо влезать на пьедестал и рвать на себе рубашку, чтобы стать активистом, — говорит она. — Не у каждого есть на это силы и возможности. Даже разговор со своими знакомыми, любое действие — это уже важно. Сегодня каждый может стать активистом. Пусть даже только для самого себя».