Изучая историю собственной семьи, Татьяна Литвинова с удивлением обнаружила, что почти всю ее родню так или иначе коснулись репрессии. Несмотря на все ее усилия, судьба некоторых из них так и остается неизвестной.
Ей всегда нравилась история. Изучать документы, собирать воспоминания родственников и обращаться к архивам стало для нее делом всей жизни. Некоторые находки и открытия удивляли и шокировали. Некоторые — заставляли задумываться и переосмысливать то, чему учили когда-то в школе.
«Иногда я представляю, как по ночам на склоны Машука выходят призраки людей, застреленных здесь в разное время. Их встречает Лермонтов и спрашивает каждого: “Как тебя зовут?” Лермонтов единственный из них, у кого есть имя. Остальные — безымянные. И их очень много».
Татьяна рассказывает, что во время войны немцы здесь расстреливали евреев. Причем в советских сводках национальность принято было опускать и жертвами значились «мирные жители». А до войны у Машука казнили тех, кто был объявлен врагом советского государства, часто тоже по национальному признаку, в том числе немцев. Среди них были и родственники Татьяны.
Счастья было немного
Татьяна вспоминает, что в советские времена старшее поколение старалось особо не затрагивать тему репрессий, а молодежь вообще о таком всерьез не задумывалась. «Как-то принято было считать, что все мы — потомки рабочих и крестьян, которым советская власть принесла свободу и счастье. А начнешь разбираться — кого только не было в твоем роду. Бедных и зажиточных, красных и белых. И главное — счастья-то было немного».
В семье говорили разве что про раскулачивание. Это считалось как бы не совсем репрессиями, скорее «перегибами». Бабушка рассказывала так: «Мы не были кулаками. Просто нас было много, и мы хорошо работали. А раскулачили нас по ошибке». И подобных историй тогда звучало много. Но они были частные, семейные, сокровенные. Из их множества никто (ну или почти никто) не пытался складывать цельную картину. Она получалась слишком жуткая.
Татьяна родилась и выросла в Пятигорске, сейчас живет в Ставрополе. Она практикующий психолог и с высоты своего профессионального опыта понимает, что скелеты в шкафу никогда не идут на пользу отношениям в семье. «Те, кто хранят такие тайны, на каком-то уровне всегда проговариваются, а те, от кого скрывают правду, всегда чувствуют какую-то фальшь».
Попытки заполнить пробелы в биографии предков для Татьяны начались с прадеда по отцовской линии, Александра Семенова. Этого человека в семье очень уважали и любили. Сохранилось много его фотографий, в том числе и уникальных, начала прошлого века. В семье гордились, что он был инженером на железной дороге. Но о том, что он сидел, говорить было не принято.
В семье с его отсутствием была связана своя легенда. Якобы в 1933 году на работе состоялось собрание, где решено было отправить на строительство канала инженеров, в которых там была острая нехватка. Поэтому однажды он просто не вернулся домой и в срочном порядке уехал на стройку.
Только перед самой смертью, уже в 90-х, бабушка Татьяны рассказала, что ее отец прошел через сталинские лагеря. А чтобы узнать подробности, понадобилось немало времени и усилий. Только чтобы получить доступ к архивам и изучить дело, пришлось ждать около года.
Как выяснилось, Александра Гавриловича арестовали прямо на рабочем месте, на вокзале в Минеральных Водах. Обвинение довольно обыденное для того времени: участие в контрреволюционной группировке, занимавшейся вредительством на железной дороге. Никаких конкретных фактов, подтверждающих обвинение, Татьяна в деле не нашла.
Ему дали пять лет, четыре из которых он провел на строительстве канала «Москва – Волга». А потом вернулся — по состоянию здоровья, с открытой формой туберкулеза… Фактически его отпустили домой умирать.
Вернувшись, он обнаружил дома маленькую внучку — это была тетя Татьяны. Он брал ее на руки, укачивал ее, разговаривал с нею. Удивительно, что родные не боялись давать ребенка больному туберкулезом. Может быть, просто не смогли отказать ему в этой маленькой радости.
Татьяна вспоминает, что у ее отца в старости диагностировали посттуберкулезный бронхит. «Я еще тогда удивилась — разве можно туберкулез перенести на ногах, переболеть им и не заметить. Оказывается, можно. Медики объясняют, что у подавляющего большинства инфицированных организм самостоятельно справляется с болезнью без видимых осложнений.
Александр Гаврилович умер спустя полтора месяца после освобождения. Ему было 53 года.
Агитации пораженческого характера
Узнать правду о деде по материнской линии оказалось сложнее. Часть ее не раскрыта до сих пор. По документам, рассказам, а иногда и предположениям Татьяне удалось восстановить некоторые детали его с бабушкой жизни.
Анна и Федор — оба из семей репрессированных крестьян, которых выслали из центральной России в Казахстан, отобрав все имущество. Оба пытались начать жизнь с чистого листа в государстве, которое перемололо судьбы их родителей. Можно только догадываться, каким трудом это давалось.
Аня рано потеряла родителей. Мать с трудом пережила депортацию и вскоре умерла. Отец исчез еще раньше, вынужден был эмигрировать из Советской России как белый офицер. Она начала работать еще в юном возрасте — няней. И ей очень повезло с семьей, в которой она жила, присматривая за детьми. Супруги настояли, чтобы Аня по вечерам ходила на курсы счетоводов. В итоге она устроилась в контору бухгалтером, где и познакомилась с Федором.
Брак они не регистрировали, в то время это было обычное дело. Но семья жила и расширялась. Сначала родился мальчик, а спустя пять лет — девочка. Новое поколение сглаживало раны прошлого, давая надежды на счастливое будущее, но оно не наступило. Вскоре началась война, и Федора забрали на фронт.
«Бабушка рассказывала, что он очень не хотел уходить воевать, — вспоминает Татьяна. — Оно и понятно, когда у тебя есть дети, сложно этого хотеть. Судя по всему, на фронте желания воевать не прибавилось».
В год, когда арестовали Федора, умер от воспаления легких их с Анной сын. А вскоре Анна решила выйти замуж, на этот раз официально, и у ее дочери Раисы появился новый папа, новая фамилия и отчество. Раисе сейчас 81 год. Это мать Татьяны.
«Я представляю, что у него карие глаза»
Татьяна рассказывает, что у бабушки не осталось ни одной фотографии Федора Игнатьевича. То ли она боялась их хранить, то ли просто хотела вычеркнуть из памяти эту часть жизни. «Как-то в детстве, начитавшись журнала “Пионер” про красных следопытов, я сказала ей: “А может, и деда получится найти?” Она ответила: “А зачем?”»
Для самой Татьяны так вопрос не стоит. Понять, что случилось с дедом, для нее принципиально. А еще она хочет увидеть его фотографии. Нет никаких гарантий, что они сохранились в деле, но в это очень хочется верить. «Я представляю, что у него карие глаза, как у мамы. И как у меня».
Татьяна предполагает, что он мог попасть в лагерь, штрафбат, или его могли расстрелять. Но что с ним произошло, без архивов ФСБ понять невозможно. А чтобы получить к ним доступ, нужно доказать родство с Федором Шаталовым. Но сейчас единственное доказательство Татьяны — ее слова и память.
В «Мемориале», куда она обратилась за советом, ее обнадежили: «Если просят доказать родство, значит какая-то информация о нем в архиве есть». Чтобы доказать родство, нужно получить справку из ЗАГСа города Печера республики Коми, где хранится информация об удочерении Раисы и ее биологическом отце. Проблема в том, что эта информация закрыта: тайна удочерения.
Помочь взялась Марина Агальцова, адвокат «Мемориала». Она направила в ЗАГС адвокатский запрос, в котором объясняет, что тайна усыновления не является абсолютной и ее можно разглашать в некоторых случаях. В ответном письме ЗАГС вновь отказался раскрыть тайну, но выразил готовность сделать это, если суд вынесет соответствующее решение.
«Не исключено, что в итоге придется дойти до Верховного суда, — объясняет Марина. — Не факт, что нижестоящие суды найдут смелость раскрыть тайну удочерения. Проблема в том, что закон не устанавливает ограничение по времени. Она бессрочная. В этом плане закон несовершенен и дает свободу для его интерпретации. А значит, надо доказывать, что из него должны быть исключения».
Ситуация отдает абсурдом. Ведь, по сути, в удочерении Раисы никакой тайны нет. То, что в детстве Раиса Федоровна Шаталова стала Раисой Васильевной Куренной, не является откровением ни для Татьяны, ни уж тем более для самой Раисы. Все, что нужно от ЗАГСА, — документальное подтверждение этого факта для обращения в архив.
Впрочем, доступ в сам архив получить все же возможно. С 1942 года прошло уже более 75 лет. И архивные документы в принципе уже должны быть открыты.
«Загвоздка в том, что документы до сих пор хранятся не в Госархиве (как это должно быть), а в архиве ФСБ, — отмечает адвокат. — А там документы нельзя фотографировать, сканировать или копировать. Поэтому максимум, на что может рассчитывать человек, не доказавший родственную связь с репрессированным, — ознакомиться с информацией и переписать ее от руки. Между тем, по закону, потомкам реабилитированных архивы должны предоставить копии документов. Поэтому так важно доказать родство.
Белые пятна истории
О прабабушке Кате у нее остались самые теплые воспоминания из детства. Та шила ей тряпичных кукол, а маленькая Таня сама рисовала им лица химическим карандашом. Когда лицо не получалось, Екатерина Генриховна находила слова, чтобы ободрить правнучку: «Ничего, главное, что она сама считает себя красивой».
Сейчас вместе с этими дорогими воспоминаниями открывается и другой образ прабабушки — трагический. Екатерина Семенова (в девичестве — Бернгардт) — жена того самого Александра Гавриловича, прошедшего ГУЛАГ. Сама она из многодетной немецкой семьи, где у нее было много братьев и сестер, а еще больше племянников. Многих из них она пережила по причинам, которые не назовешь естественными.
«По идее, на Кавминводах у меня должно было быть немало немецких родственников, — вздыхает Татьяна. — Как-то я спросила у тети, почему о них ничего не известно: “Их что, депортировали?” “Депортировали тех, кому до этого повезло, — ответила она. — Кому не повезло — расстреляли”».
Татьяна хочет найти информацию о тех из них, кто мог пережить то страшное время, попытаться узнать хоть что-нибудь о раскулаченной родне по материнской линии, но в первую очередь узнать судьбу деда. В истории семьи еще много белых пятен, а у Татьяны — поводов обращаться в архивы.
«“Зачем тебе такое хобби? — спросила как-то меня подружка. — Оно же ничего, кроме депрессии, дать не может”. Но на самом деле это не так. Когда узнаешь что-то новое, становится легче, как будто какой-то груз с души спадает. Но когда бьешься в закрытую дверь, когда знаешь, что есть информация, а тебе ее не дают, — злость берет. Получается, что с людьми и посмертно несправедливо поступают».
Она уверена, что память о репрессированных и вообще память о родственниках важна для каждой семьи. И для страны в целом. Это история, которая не полна без таких деталей. «Я далека от мысли, что мертвые могут нас видеть, осуждать. Но все равно мы в долгу перед ними. Нужно постараться вспомнить о каждом. Признать, что все это было ужасно и несправедливо. Хотя бы так».