«Ожидайте»
У Лены Смирновой, директора благотворительного фонда «Созидание», усталый голос. Мы ни разу не виделись, но созваниваемся уже в седьмой раз: решаем, где найти антисептик, одноразовые шпатели и, особенно — маски. Маски — это проблема, у «Созидания» накопился некоторый запас для больниц, но их все равно слишком мало. Утром я должна выехать в две больницы и одну поликлинику Тульской области. Накануне в фонд «Созидание» пришло официальное письмо от врачей: «Пожалуйста, помогите, очень нужны средства индивидуальной защиты».
«Пятьсот… Нет, три места, надо делить ровно, значит, шестьсот… Ох, где ж взять еще!» — говорит Лена. Она спрашивает, есть ли маска у меня, чтобы заходить в больницы. Сама Смирнова который день ходит в многоразовой, стирает, проглаживает и с утра надевает снова.
Маски мне передают на окраине Москвы. Во дворе из невысоких хрущевок несколько мужчин задумчиво стоят возле раскуроченной «Лады» с поднятым капотом. Когда я волоку мешки к машине, один из них разрывается и пакеты с масками сыплются на землю.
— О, спекулянтка! — радуется один из ремонтирующих. — Почем масочки продаешь?
— Я врачам везу, — говорю я, — в Тульскую область.
Второй мужчина молча поднимает рассыпавшиеся пакеты, помогает мне завязать мешок и погрузиться в машину. Первый говорит: «Извини, сестренка, я шучу».
Одноразовые шпатели я закупаю в десятке московских аптек, два очистителя воздуха снимают с витрин крупной сети бытовой техники. В одной из тульских поликлиник врачи сами скинулись на такой очиститель, чтобы поставить его в кабинет и хоть как-то дезинфицировать помещение между приемами. Хватило на один за несколько тысяч рублей, а нужно еще. В поликлинике очень просили еще бесконтактный термометр, но его нельзя купить уже ни за какие деньги. Я обзваниваю магазины: «Везут»; «Ожидайте»; «Через две недели»; «Да что вы, девушка, уже давно их нет».
Антисептик для рук и для мытья палат мне привозит еще один волонтер «Созидания» в небольшом фургоне.
Мужчина рассказывает, что антисептик передал «состоятельный человек», заболевший и купивший много средств дезинфекции для своих нужд. Когда Россия присоединилась к пандемии коронавируса, мужчина счел, что врачам нужнее, и передал две тонны своих запасов антисептиков фонду «Созидание», чтобы тот развез их врачам.
Мне достаются 150 литров, мы играем в «Тетрис» коробками с пятилитровыми канистрами, и мой небольшой седан заметно проседает под грузом.
Первый пункт назначения — детская поликлиника в городе Донском Тульской области, там же находится больница с нуждой в средствах индивидуальной защиты (СИЗ). Еще одна больница находится в другом городе, и называть его нельзя. На выезде из города свободно, но навстречу мне стоят десятки автомобилей и грузовиков, пробка по виду — часа на четыре. Сегодня, 15 апреля, первый день обязательного использования пропусков в Москве и области.
Очкарик
На 20 апреля в Тульской области 103 человека госпитализированы с подтвержденным диагнозом COVID-19, несколько из них — на системе ИВЛ. Еще 164 человека лечатся под наблюдением на дому, 53 человека полностью выздоровели и выписаны. Карантин для местных жителей пока не ввели, и на улицах Донского довольно много людей. Некоторые из них в масках, большинство — нет, в парке напротив больницы с заметной надписью на горке «Подарок от губернатора» много детей. Видеть это непривычно: в Москве уже две недели все парки, скверы и детские площадки замотаны предупреждающей лентой.
Донской — бывший шахтерский городок в 60 тысяч человек. Шахты давно закрыты, как и несколько градообразующих заводов. В городах и поселках вокруг Донского работают три городских и одна детская больница, две детских поликлиники. Аппаратов ИВЛ нет ни здесь, ни в ближайшем крупном городе Новомосковске, если что — тяжело больных коронавирусом повезут в Тулу, хотя один из стационаров в Новомосковске и переделывают «под COVID». Большое трехэтажное современное здание еще одной больницы стоит пустым: когда в 90-е заводы закрылись и «шефы» не смогли спонсировать работу лечебного заведения, его закрыли, хотя местные власти предпочитают слово «оптимизировали».
На пороге больницы нас встречает врач-педиатр Наталья Зарезова. Именно она добилась того, что поликлиника и работающая с ней больница написали письмо в фонд «Созидание». Зарезова брызгает нам на руки спиртом — антисептика в поликлинике нет — и с радостным нетерпением смотрит на коробки. Особенно ее радуют шпатели — сейчас детей приходится смотреть многоразовыми, которые дальше дезинфицируются в кипятке.
«Вот я хожу к деткам из роддома — им по пять дней! — всплескивает руками Зарезова. — Я, конечно, заматываюсь так, чтобы не дышать лишний раз, не то чтобы на них кашлянуть, но все равно страшно. У меня на участке только пять человек, и вот еще у Веры столько же».
Второй врач стоит, слегка прислонившись к стенке. Наталья поясняет, что ее коллега сегодня была донором и сдавала кровь. «Глядите, все сами: сами лечим, сами сдаем, сами с усами!» Та машет на нее рукой и шипит: «Да прекрати ты людям мозги компостировать, сколько я той крови сдала, нечего говорить!»
Наталья и две ее коллеги — последнее поколение педиатров, работающее в городе Донском, у всех них минимум 25 лет стажа. Позже люди работать сюда уже не приходили. Сама Зарезова уже пенсионерка, но уходить с работы не собирается — в первую очередь потому, что заменить ее некем. Она снимает маску и говорит, что всего с начала пандемии каждый медицинский работник в ее отделении получил три медицинских маски, самых простых, одноразовых, без фильтров. Каждый вечер все их стирают, пропаривают утюгом и на следующий день надевают снова.
В коридоре становится людно: постепенно приходят пациенты. Мама с кашляющим сыном — одна из врачей немедленно уводит пару в отдельный кабинет — еще несколько человек, все без масок. Маски не носит и часть медперсонала, не потому, что считает это неважным, а потому, как объясняет мне одна из сестричек, что не у всех остался тот самый запас из трех первоначальных масок:
— Я стирала-стирала, а потом бац — она рвется, и все. Новую взять неоткуда.
Мой спутник спрашивает, почему врачи, находящиеся в таком бедственном положении, мало просят о помощи открыто, используя СМИ и ресурсы блогеров.
— Я прошу о помощи, — говорит Зарезова.
— Вы единственный такой человек!
— Я не знаю, чего они боятся. Я говорю: «Что, вам по голове за это постучат?! Ну не выгонят нас, тем более в такой обстановке». Я-то вечно выступаю, мне грозили, что выгонят и так, говорили, что еще повыступаю — и первая на выход пойду. Уж не буду называть, а то точно пойду, а детей кто смотреть будет?
Зарезова опять снимает маску, потом очки и протирает стекла. «Очень сложно работать в таких. Когда с фильтрами, воздух в другом направлении идет, не запотевает. А то мы все тут очкарики, видите, постоянно в запотевших».
Мы привезли маски с фильтрами. На носу у Зарезовой — красная вмятина от оправы. Она водружает очки обратно и надевает маску.
В локоть
Средств индивидуальной защиты для врачей и медицинского оборудования в России сейчас не хватает. Несмотря на то, что РФ посылала маски и аппараты ИВЛ в США (по данным на 19 апреля, эта страна на первом месте в мире по заболеваемости коронавирусом, Россия — на втором) и в Сербию, недостаток обеспечения СИЗами в стране очевиден. Медики в российских регионах пишут письма с просьбами в благотворительные фонды и сообщают о нехватке масок, перчаток и защитных костюмов. Им приходится самим покупать средства защиты или пользоваться самодельными. Попытки помочь не всегда сталкиваются с одобрением, например, третьего апреля в Новгородской области задержали членов Альянса врачей, которые везли маски и другие средства зашиты для медиков Окуловской городской больницы. Председателя профсоюза врачей Анастасию Васильеву полицейские душили и били кулаком в живот.
«В “мирное время” врачи довольно открыто просят на что-то необычное или новое, такое, что им точно не купит государство, и государство готово это признать именно в силу новизны или необычности ситуации, — поясняет Владимир Берхин, глава фонда “Предание” (его организация сейчас тоже собирает деньги на защиту для врачей). — Государственные больницы с трудом признаются, что им не хватает необходимого, потому что подобное признание выглядит следствием бесхозяйственности: если начальство отчиталось, что все необходимое есть, то где оно?!» Берхин подчеркивает, что это сильно зависит от ситуации в конкретном регионе и степени огласки. Больницы неохотно идут на публичные сборы с рассказами о своих бедствиях, но вполне готовы на отношения «вместе мы сделаем больше».
Главный врач еще одной больницы в городе с населением более 50 тысяч человек не готов ни на какую огласку. На вопрос, можно ли снимать его на видеокамеру, он резко говорит: «Нет, тогда ничего не привозите! Не нужно ничего!» С некоторым трудом удается объяснить, что передача помощи никак не зависит от съемок, но он до конца не верит и отказывается встречаться. «Я не могу себе этого позволить!» — несколько раз повторяет он словами и в смс, а затем пишет, что уехал на совещание к губернатору. Там Алексей Дюмин пообещает стимулирующие выплаты врачам, предложит привлекать специалистов из других регионов и выслушает сообщение местного министра здравоохранения, что «в учреждениях есть средства индивидуальной защиты. Благодаря губернатору минимальный запас обеспечен за счет привлечения внебюджетных источников финансирования». На совещании не преминут отметить, что к «решению вопроса» подключилась правящая партия «Единая Россия».
В больнице меня никто не встречает, но охранница немедленно соглашается пропустить машину, как только понимает, что я везу. Получаю очередную смску от главврача: «Оставьте у кабинета» и думаю, как мне затащить многолитровые канистры. Около корпуса курит врач в синей медицинской форме. Ни перчаток, ни маски на нем нет, и я прошу его помочь занести мне ящики. Он радуется, услышав про СИЗ:
— Ничего нет, вообще ничего. Я работаю в одной перчатке целый день, потом стираю ее, как пакет, помнишь, в «совке» стирали? — и опять работаю. А левую перчатку коллеге отдал.
Мимо, надрывно кашляя, проходит больной в пижаме.
— Почему без маски?! — спрашивает врач.
— Командир, да третью неделю ни в одной аптеке! — отвечает тот.
— Ну ты хотя бы в локоть кашляй! — врач показывает, как это делать. — Вот так, вот так! А то от тебя безо всякого коронавируса помереть можно.
Он надевает правую перчатку, кивает мне на прощание и уходит в отделение. Пациент остается на улице покурить, время от времени послушно закашливаясь в локоть.