Разговаривали о больших поэтах, которые безвременно ушли. Высоцкий, Маяковский, Есенин, Пушкина вот тоже убили, говорим. Тут затесавшийся во взрослую компанию трехлетний Ваня восклицает: «Как это Пушкина убили?! А кто ж теперь стихи писать будет?» (Вера Павлова)
Был у моей бабушки друг — Арнольд Гессен. Журналист, писатель, большой умница, он на десятом десятке сохранил светлую голову и продолжал писать книги. В молодости, в девятнадцатом еще веке, он познакомился с генералом от кавалерии, тайным советником Александром Александровичем Пушкиным, старшим сыном Александра Сергеевича и Натальи Николаевны. Ночь, бесконечный дождь за окном. Я держу в руках книгу о пушкинской Москве, подарок Гессена моей бабушке. Расстояние до Пушкина — почти двести лет. И всего три человека. (Модест Осипов)
Когда я была очень маленькой, мой отец регулярно повторял: «О Моцарт! Моцарт!» Входит Моцарт. «Здравствуй, Моцарт!» Я однажды решилась спросить, кто это? Он сказал: «Пушкин». Я была в полном замешательстве, но что еще спросить, не знала. (Nana Pusenkoff)
У нас в семье есть выражение «Вчера был день рождения Александра Сергеевича Пушкина». Появилось оно в те годы, когда на фотках стояла красненькая дата. Мама сфоткала 7 июня приблудную собаку, которая валялась прямо посреди дороги в полном изнеможении, видимо от жары. Мы придумывали названия этой смешной фотке, и почему-то самым смешным оказалось про вчерашний день рождения Пушкина. С тех пор если кто-то упахался до изнеможения или по иным причинам встать не может (понятно каким), то «Вчера был день рождения сами знаете кого». (Светлана Бодрунова)
Я очень любила в детстве, лет в пять, рисовать Пушкина — его легко рисовать, это все знают. Рисовала его постоянно, на всех поверхностях, и однажды количество перешло в качество — замечательный получился портрет на картонке: формат неполный А4, сдержанный, почти аскетичный — черной гуашью. Мои культурные тети восхитились и воздвигли портрет на стеллаж. Я гордилась страшно, но чувствовала недосказанность. Замечательный портрет замечательного человека должен был быть обрамлен в замечательную раму. День на третий от сотворения портрета я подвинула к стеллажу стул, достала картонку с Пушкиным и угваздала ее по периметру красными пластилиновыми колбасами. По углам эти колбасы закручивались в коральки, символизируя резную раму красного дерева; недоставало позолоты. Позолоту я тоже нашла и применила — желтые одежные металлические клепки из коробки с пуговицами. Получилось наконец богато, но немного избыточно: верхняя часть моей рамы пожрала половину пушкинской башки, только глаза из-под нее выглядывали. Вид у Пушкина сделался хитрый и немного прибабахнутый, но роскошь рамы компенсировала отдельные недостатки. Я поставила Пушкина обратно на стеллаж, а потом торжественно подвела к нему моих культурных теть. Тети подошли и неожиданно завизжали. Им вообще-то было немного лет — одна старшая школьница, а другая младшая студентка, увы, филфака. Потом они совладали с собой и сказали, что в целом неплохо и порыв мой им понятен, но без рамы было лучше. Я не помню, нанесли ли они мне психологическую травму. Кажется нет. Помню зато прекрасно и портрет, и раму. Я уже сильно после поняла, что эта моя рама — архетипичная штука, абсолютно глубинно-народная. У нас так чаще всего происходит: берется что-нибудь прекрасное и украшается замысловатым п****цом. А без п****ца ну как будто недосказанность. Пластилин я потом пыталась отковырять, но он местами въелся в Пушкина насмерть. Куда потом делся портрет, не помню. (Лора Белоиван)
В 2010 году вышел мой перевод «Заповедника» Довлатова на иврит. В одном из израильских журналов появилась такая аннотация: «В романе «Заповедник» рассказывается о приключениях автора, сосланного царем на каторжные работы в Пушкинский заповедник». (Sivan Beskin)
В вагонном тамбуре поезда Москва — Ленинград, где я стоял и курил, нетвердо стоявший на ногах молодой человек обратился ко мне со словами: «Я вижу, ты культурный человек. И я культурный человек. Я поэт. Вот послушай. «Ты мне весь вечер улыбалась, а ночью все-таки отдАлась». Это я про девчонку одну. Сукой оказалась. У меня еще много стихов есть. Моя фамилия Пучкин, запомни. Меня все с Пушкиным путают, а ты не путай». Я пообещал не путать. (Лев Рубинштейн)
По рассказам мамы, Пушкин был главным персонажем моего раннего детства. Говорить меня учили, читая сказки Пушкина, а освоение письма привело к тому, что первое стихотворение, нацарапанное четырехлетней мной коричневым карандашом на промокашке, называлось скромно «Пушкин и я»:
«Пушкин и я,
мы друзья,
мы вместе в парке гуляем,
беседы ведем и играем».
Как я теперь понимаю, этот текст определил будущее: по сей день беседы с поэтами мне кажутся самым прекрасным занятием из всех возможных. (Наталия Санникова)
В садике на утреннике перед Новым годом я читала Дедушке Морозу начало поэмы «Евгений Онегин» в костюме лисички. «Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог…» Сейчас это кажется мне безумием, чтобы кто-то изначально разрешил внести это стихотворение в программу детского праздника. Я даже рада бы сказать, что это все выдумки, но я четко помню, как неудобно было произносить слово «коварство» в костюме лисички и как волновалась сказать «черт» при Дедушке Морозе: «Когда же черт возьмет тебя!» (Vika Reznik)
Как-то на уроке литературы учительница с диким пиететом, казавшимся мне единственно возможным, говорила про Пушкина. И среди прочего упомянула в каком-то контексте сына Пушкина. Это было для меня ментальной катастрофой. Пушкин свою жену не только боготворил и воспевал, но и… «это самое». Значит, у него была пиписька, как у сумасшедшего парня, который всем ее показывает в овраге возле магазина «Гранат»? Значит, он еще и… писал? Образ поэта в тот момент был для меня разрушен начисто. Это был первый опыт, когда я увидела в кумире человека. Мне не понравилось. (Светлана Орлова)
Когда мы с папой впервые были в Лицее, тетенька-учительница с характерной халой на голове, увидев неважнецкий пушкинский аттестат, цокнула языком и, ни к кому конкретно не обращаясь, посетовала: «Да-а, подвел меня Пушкин! Я-то своим ученикам всегда рассказывала, что он учился на одни пятерки!» Это «подвел меня Пушкин» превратилось в наш семейный мем. (Олег Лекманов)
Когда я был маленьким и писал стихи, я фантазировал, как Пушкин убивает меня на дуэли, а потом плачет, потому что мои стихи лучше. (matarin)
В начале 2000-х приехали с другом американцем (афроамериканцем, что важно) в Питер на неделю. Естественно, побывали и в музее-квартире на Мойке. Спустя какое-то время услышала, как он делился впечатлениями по телефону: «А еще у них есть свой Шекспир. Черный». (Julia Di Bella)
В шесть лет я знала наизусть множество стихов Пушкина. И вот привели меня — мне было около семи лет — в спецшколу, куда принимали по конкурсу. Попросили прочитать стишок. Я стала читать «Сказку о царе Салтане», самую любимую на тот момент. Комиссия слушала-слушала, потом говорит: «Достаточно». «Нет, — возразила я, — я еще не дочитала, произведение нужно слушать целиком». (Татьяна Щербина)
Мне надо было написать выпускное сочинение по «Евгению Онегину», которого я, в силу адских жизненных обстоятельств, не читала. Дело было в Штатах в начале 1990-х — это важно. Все, что я знала, — это что сначала он Татьяне не дал, а потом она ему не дала. Я нагло написала, что это первый подлинно феминистский роман в истории русской литературы. Мне поставили с перепугу 98 из 100. Спасибо, Наше Все. (МК)
Все истории можно прочитать на портале PostPost.Media