Почему я вообще там оказалась? Да все просто: квартиру, которую я снимала вместе с соседом, продали, сосед быстро обосновался со своей невестой в съемной однушке, а я искала, куда бы деться мне. И раз за разом натыкалась на несусветное: блохи, прыгающие по полу, соседи-алкоголики, странные вопросы, ужасные места…
Какое-то время я жила у подруги, мои вещи в сумках заполонили ее коридор, в комнате мяукала моя кошка. Каждый день я ходила на просмотры, все больше теряя надежду, — почему-то никак не удавалось найти место, где мне просто не было бы страшно. Квартиру мой бюджет не тянул. Месяц прошел в неприкаянности, и поэтому, наверное, я уже была готова к опыту, который случился позже.
Это было простое объявление в сети. «Требуется администратор в хостел, работа “волонтерская”: предоставляется проживание в уютнейшем месте за ненапряжную работу, буквально час-два, сможете совмещать со всеми своими делами, чудесный коллектив, работа мечты, приходите, ждем только вас!»
Я позвонила. Сказала сразу: «Только у меня кошка». — «Отлично, — сказали мне, — она будет нашим талисманом, приходите».
И я пришла.
А еще там было красиво
Хостелом рулила молодая семейная пара, и с первого взгляда мы будто нашли общий язык. А еще там было красиво. Черт возьми, после целого месяца просмотра ужасных комнат, после моей предыдущей жизни на дешевых съемных квартирах я так соскучилась по хорошим интерьерам с ремонтом и кучей милых штук. Там было все — будто живешь в уютном семейном доме. Владельцы рассказывали: «А это блюдо мы привезли из Марокко, а эту вазочку нашли на блошином рынке в Париже, а эти подушки шил нам по дружбе начинающий дизайнер…» Все там было про любовь. И я сказала: «Да». Сразу!
Моя кошка вылезла из переноски очень осторожно и сразу растворилась в шкафах, кажется, ей новое жилище не понравилось.
В двух комнатах стояло по три двухэтажных койки и по паре железных шкафов с маленькими локерами. В третьей комнате -«двойке» все было элитно: двухъярусная кровать всего одна и очень широкая, шкафы, а дверь запиралась изнутри.
В каждой «шестерке» пустовало по одной-две кровати, а остальные четыре-пять человек жили там постоянно который месяц. Кто-то учится в институте, где нет общежития. Кто-то просто переехал поближе к работе и платил за быт и компанию — это мужской вариант. Кто-то приехал по любви в Петербург, а где остаться — не нашел.
Каждый, а точнее, каждая, — девушек в хостеле было гораздо больше — выкраивала себе личный уют. У кого-то перед кроватью собственный розовый коврик. У кого-то коробочка с одеждой наверху, на локере. На такой коробочке свила гнездо моя кошка. Она переселилась жить наверх и внизу почти не появлялась.
В комнатах, как мне казалось поначалу, только спали. Центром жизни была гостиная. Просторная, светлая, с огромным столом, кухней и буфетом, словно из рекламных каталогов. По вечерам здесь все собираются и играют в настолки, разговаривают, смотрят фильмы, устраивают вечеринки — так мне рассказывали владельцы, и глаза их горели. Вначале я слушаю это скептически. Я люблю быть одна. Все мы временные постояльцы, почему у нас должно быть что-то общее?
В первый же вечер мне так странно идти домой с учебы. Не домой, а в неизвестное место с толпой людей, которых я совсем не знаю. Но я подхожу к старому красивому зданию, вижу свет в окне гостиной — и вдруг чувствую себя абсолютно счастливой. Захожу и просто подсаживаюсь рядом, мне улыбаются, протягивают чашку с чаем, спрашивают: «Хочешь шоколадку?» Мы смотрим «Милую Френсис». И я вдруг чувствую себя как в настоящей семье, рекламно-уютной семье, которой у меня никогда не было. В безопасности.
Жизнь в интерьере
Работа оказалась такая: раз в три дня быть ответственной за порядок в самом хостеле. Это значило: протирать пыль и полы во всех трех комнатах и гостиной, мыть туалеты и душевые, менять постельное белье и полотенца, следить за тем, чтобы ничего не сгнило в холодильнике. Все продукты мы подписывали так, чтобы быстро понять по имени, где чье. А если это уже «ничье», выехал человек, то можно делить на всех. Ну или выкидывать. Остатки мы делили как коршуны — это была законная добыча.
Еще хозяева сдавали апартаменты: шесть квартир, каждая в своем цвете, в своем стиле, которые тоже полагалось заселять и убирать после гостей. Сперва мне все очень нравилось — казалось, я в детстве и играю в домик Барби. Наводишь порядок, моешь легко отмывающееся (ведь после пары дней редко встретишь сильно прикипевшую грязь), застилаешь свежее белье, ощущаешь себя живущей в уюте, покое и красоте. Больше всего, сделав уборку, мне нравилось смотреть, как свет путешествует по комнате, останавливаясь на декоре, на цветных стенах, на яркой посуде, на подушках и картинах. В таких красивых домах я никогда не жила. Каждый был как будто из каталога. Специально отремонтированный. Придуманный для счастливой жизни. Я фотографировала. Владельцы делали репосты с подписями: «У нас тут как дома».
И еще по фотографиям надо было соблюдать правила расстановки всего. Самодеятельность не допускалась: подушка лежит строго под углом к пледу, плед складывается так и никак иначе. Чайник стоит носиком к чашкам. Это важно.
Замок разбитых сердец
Первое правило хостела — ты всегда приветлива, второе правило хостела — двери никогда не закрываются снаружи, потому что всегда кто-то дома. У нас попросту нет ключа. В чужие дежурства я ужасно боялась, что кто-нибудь недоглядит, моя киса выскочит на улицу и потеряется. Я старалась пореже покидать дом.
Сезон был не туристический, но иногда люди приезжали на день, на два и вторгались в наш слаженный мирок. Студентки из Англии, бизнесмен из Москвы, парочка из Новгорода, из Пскова, проездом из Мехико. Однажды на кухонном столе делали массаж, а назавтра я гуглила, где купить череп, — это врач приехал сдавать экзамен по допучебе.
Я все время фотографировала — девушки в нашей красоте, бесконечный фэшн, бесконечная интерьерная съемка. А еще все время слушала трудные истории девушек. При этом я такая же lost girl, и мне хочется сбиться в комок, прижаться, остаться рядом. Вечерами мы сидим на диване и смотрим очередное кино, и я чувствую себя бесконечно счастливой.
Мы такие разные, но ведь одновременно и похожие. Как вышло, что тут сам собою сложился замок девичьих разбитых сердец, что все начинают плакать и рассказывать о наболевшем? Неужели все люди одинаковы? Или это место нас так притянуло? Мы несчастны, каждая по-своему. Кто-то потерял любовь, кто-то себя, кто-то деньги, еще одну кинули с работой, другую избил друг. Но мы счастливы, каждая на свой манер. Мне говорят: «Ты будешь чудесной мамой, мы никогда не видели такой воспитанной кошки».
Моя кошка спит со всеми людьми, но не со мной.
Где я?
Денег мы, администраторы, не получали — работали за жилье. Койка в хостеле стоила восемь тысяч в месяц. Многие, уволившись из админов, оставались жить, просто платя, — и это был настоящий дембель: не убирать! Почему мы так жили? Дело было не в деньгах совершенно точно. Я тогда работала редактором девичьего глянца и ночами вычитывала верстки. Прошло уже шесть лет, я до сих пор не могу понять — почему?
Быстро стало понятно, что работы тут вовсе не на пару часов в день. В свой выходной ты вроде бы отдыхаешь, но ведь все равно ты тут, и постояльцы спрашивают: «Где полотенце? Как включить душ? До скольки можно вернуться?»
В мой город то и дело приезжают друзья и просят: «Забронируешь мне место у себя?» Я, конечно, бронирую. О чем мы разговариваем, я почти не помню, и времени на то, чтобы быть с друзьями, у меня почти не находится.
Чем ближе к туристическому сезону, к новогодним каникулам, тем больше поток гостей и в апартаментах-квартирах, которые тоже были нашей ответственностью и куда еще надо было доехать. Обитатели менялись порой с зазором в час, появляясь совершенно непредсказуемо: «Быстро, внезапно, бегом», — поднимал тебя голос в телефонной трубке. Владельцы ругались: «Что такого сложного — быстро навести чистоту? Девочки, вы вконец обленились!»
А мы быстро регрессировали до детей. Всерьез и подолгу обсуждали, каким тоном с нами говорят работодатели. Как они не правы. Что с нами так нельзя, что мы однажды объединимся и ух как покажем им! Возьмем и уйдем все, снимем большую квартиру, будем жить вместе дальше.
К концу декабря я впервые остаюсь в хостеле одна — на целый час. Это так удивительно и непривычно, что я даже не знаю, чем заняться! А просто сижу и смотрю, как падает свет.
Подруга дарит мне красивый платок, и я устраиваю из своей койки тайный грот, пещеру, драпирую все тканями и вешаю внутри маленькую гирлянду. Я иногда провожу свой выходной там, внутри. Как будто меня нет.
Моя киса, прежде разговорчивая и общительная, закрылась на все замки и даже не приходит гладиться. Я обещаю: «Потерпи, моя хорошая, мы найдем другой дом очень скоро».
Только я почему-то совсем его не ищу.
Нам до конечной
Новый год становится настоящим испытанием. Я остаюсь единственной трезвой — и то убираю за тем, кто не добежал до туалета, то завариваю крепкий чай перебравшей студентке, то объясняю заблудившимся гостям, как добраться до Dvortcovoy, то держу раскаленную трубку: «А можно прям утром приехать?», то кидаюсь готовить комнату — да, приедут утром.
В праздники пьют почти все. Очередной пьяный пытается забронировать койку по телефону, я звоню хозяевам, мне говорят: «Решай сама. Твоя ответственность». Я взвешиваю риски: «Нет, извините, вы знаете, у нас совершенно нет мест».
Это не страхует нас от тех, кто заселился трезвым, а потом не просыхает до дня выезда. Ночами мы не спим, и наши железные кровати трясутся от храпа. В воздухе плотно пахнет перегаром и носками. Я представляю, что это поезд. Мы просто едем в поезде, мы в долгом-долгом-долгом путешествии в плацкартном вагоне, соседи приходят и уходят. А нам до конечной.
«Нужно достать игрушки из верхнего ящика. Нужно повернуть эту вазу к свету. Положить это вот так. Застелить этак. Уберите свой коврик. Уберите эти вещи. Проявите инициативу. Будьте поживей. Не смейте передвигать подушки. Почему олень стоит мордой к книжкам? Переставьте оленя. Девочки, ну что такое, всему вас надо учить!» От ощущения постоянно создаваемой для других реальности немножко кружится голова. Мы будто живем в инстаграмной картинке. Чтобы все выглядело классно. Мы тоже инстаграмные или мы живые?
Я вдруг понимаю, что значит быть мебелью. Когда я заселяю по ночам парочки, меня не стесняются. Я как будто не существую. Я вообще-то редактор, я по-прежнему работаю и вчера сдавала номер, хотелось мне крикнуть. Мне всегда казалось, что знать, кто ты, достаточно, — нет, оказалось важным, чтобы это знали и другие. Такой ломки самоидентификации я не припомню. В эмиграции мне бы, наверное, пришлось очень тяжело.
Однажды я выдраила очередные апартаменты и возвращалась в хостел, на свою койку, пешком, метро уже не ходило. Я чувствовала себя как бытовая техника, как робот-пылесос, которого с утра включили звонком: «Быстро, срочное заселение», а сейчас вот выключили, и он ползет потихоньку на базу. Заряжаться.
Моя маленькая корона
На пятый месяц жизни в хостеле мы стали постоянно ссориться. Одна комната делила что-то с другой. Сегодняшняя администратор возмущалась качеством уборки предыдущей. «Я-то стараюсь, а эти!» — звучало бесконечным рефреном, и каждая была уверена, что она права.
Групповые процессы всегда одинаковы, и после бурного сближения наступает такое же бурное отталкивание. Так было и у нас. Мы играли в психологические игры, устраивали «свечку», говорили друг о друге жесткое. Хотелось выплеснуть раздражение.
Я узнала странную штуку: если есть люди, которые не убирают, а рядом живут те, кто за ними убирает всегда, то эти люди быстро начинают считать это само собой разумеющимся. А еще привыкают не напрягаться вообще ни в чем. Кажется, в России так живет большинство мужчин.
Чтобы было полегче, я придумала себе корону. В короне было не так грустно бесконечно мыть пол и туалеты. Теперь ее носили по очереди все на дежурствах, на короне было написано: «Администратор».
Я решила уволиться. Но почему-то осталась жить в хостеле.
Кто рядом, тот семья
На шестой месяц мы встретили весну, и это как будто разрубило узел.
В тот месяц я жила как королева — с еще одной девочкой мы переехали в двушку, и это было роскошно. Шкафы, тихо, можно закрыть дверь и ничего не слышать. В шкафах мы нашли старые платья и примеряли их. Я больше ничего не убирала и не мыла — вообще! Я снимала свой учебный фотопроект, поставила перформанс, уехала в Мурманск. А когда вернулась, все поменялось.
В эти дни я напишу в дневнике: «Я дала рукам очень жесткое послушание, я каждый день мыла и терла, моя кожа слезла и выросла заново, железное время зимы я посвятила инициации. И я прошла».
Это было похоже на социальный эксперимент. Как будто мы в телешоу. Если соединить людей вместе, между ними появятся отношения, это неизбежно. У нас были пары, занавешивавшие верхнюю койку простыней, были влюбленности и сильные дружбы, — роли распределяются быстро. Это было похоже на эрзац-семью. Как в лагере, как в казарме, как в тюрьме, как в экспедиции, как в любом замкнутом пространстве и групповой жизни.
Как в детском доме, конечно. Эти ощущения мне потом пригодятся уже совсем в другой жизни — в жизни приемной матери с дочкой-подростком.
Кто рядом, тот и твой. Кто главный, тот и прав. Помыслить себя отдельной не представлялось возможности, и при диком желании одиночества и тишины привыкаешь именно к этому — к постоянному соприсутствию, к постоянной совместности, к постоянным звукам чужого голоса. Без них быстро становится страшно. Особенно если очень мало выходишь из дома.
И особенно если ты лишен любой социальной жизни. Это похоже на декрет, говорили мне мамы-подруги. А еще это, конечно, чем-то похоже на изоляцию. Которую мы все так или иначе проживали не только по разумным правилам, но и по странным и совсем нелогичным указкам «сверху».
Когда весь ты сведен к существованию в четырех стенах среди нескольких бытовых дел и по навязанным правилам, регламентирующим даже то, как ты заправляешь постель, то мир схлопывается очень быстро и психика искажается. Диктует тебе, что от тебя ничего не зависит, что никакого большого мира не существует, что ты очень маленький и очень подчиненный человек. И отключается способность рефлексировать.
Месяц за месяцем я наблюдала, как моя собственная, взрослая, совершенно самостоятельная личность уменьшается, сжимается в комок и я становлюсь ребенком. Да, кажется, именно так. Мы все погружались в странное отыгрывание детских ролей, где «мама и папа» — наши начальники, семейная пара. Мы бунтовали, придумывали способы «восстания», часами обсуждали, как они неправы в том-то и том-то, но мы ничего не делали, чтобы что-то действительно изменить.
Мы фантазировали о том, как «вот уйдем, и они пожалеют!» О том, что нас ничего не связывает, кроме точки на карте, мы не вспоминали в тот момент. Казалось кощунственным и невозможным расстаться — нет, конечно же, мы должны искать большой дом и продолжать жить там вместе. Коммуной. Нашей семьей.
И вот я снова хожу на просмотры квартир, только очень больших. Мы горды и рады: наконец-то все разговоры воплощаются в реальность, и мы правда уедем отсюда! Эти квартиры совсем не похожи на то, что я видела до хостела. Они красивы. Где-то целые анфилады комнат, где-то мансарда с окном в питерское небо, где-то убранство Эрмитажа.
Но жить я в них не буду — никогда, ни в одной.
Как все закончилось
Морок снялся насильно: на одну из квартир, с которой надо было решать очень быстро, все «наши» подписали договор, а с кошкой туда не брали.
Я почувствовала себя преданной и заболела на пару дней. А потом как будто переменилась картинка, и я вдруг обнаружила себя, тридцати с лишним летнюю, в странном месте при странном занятии.
Через несколько дней я сняла себе новое жилье. Стоило нам войти в него, моя кошка расправилась, как китайское полотенце в воде, и пришла ко мне на колени. Мурчать.
Я не закрывала дверь в свою комнату ровнехонько полгода и один день.