Приют занимает небольшую чистую квартиру. Сотрудница, которая меня впустила, тут же предлагает санитайзер: «Понимаете, коронавирус. Мы стараемся беречь людей, которые здесь живут».
Мария в комнате, которую делит с двумя соседками. Узнаю одну из них — Елену Ростиславовну, героиню статьи Ильи Семенова «И убивали, и насиловали, и вообще…» Еще одна женщина спит, свернувшись калачиком, лицом к стене. Мария рисует, сидя на кровати, что-то яркое, мультяшное. Очень миниатюрная и, несмотря на старые травмы, подвижная женщина. Позже, разговорившись, она с горечью воскликнет, что многие видят в ней старуху — а ведь ей всего 54! Дутая черная жилетка, разноцветные лосины, на пальцах кольца, на ногтях лак. Но взгляд почти черных глаз тяжелый, измученный — как у человека, который многое пережил и продолжает переживать, у которого накопилось много боли и обид. Их она выражает, щедро и басовито матерясь, невзирая на табличку: «Территория, свободная от сквернословия», и периодически повторяя в адрес обидчиков из прошлого решительное «ненавижу!».
Мария
Фото: Валерий Зайцев для ТД
Говорит Мария очень неразборчиво — сказываются и акцент, и старая черепно-лицевая травма, и тяжелое душевное состояние. Иногда она беседует словно сама с собой, не обращая внимания ни на меня, ни на соседей по приюту, время от времени заглядывающих на маленькую кухню, где мы примостились. Почти все жители приюта передвигаются с трудом, у некоторых серьезные проблемы с речью.
Землетрясение длиной в жизнь
Свой рассказ — путаный, сбивчивый, нелинейный — Мария начинает с землетрясения на родине, в Армении, и постоянно возвращается к тем событиям, словно они произошли неделю, а не 30 с лишним лет назад. Она ясно помнит, как поплыл над головой потолок, как, спасаясь от стихии, четыре раза едва не погибла, но, видимо, родилась в рубашке. «Рубашка» оказалась так себе — землетрясение отняло у Марии и родителей, и сына Виталика. Мать с отцом так и не нашли. Мария понимает, что, скорее всего, они погибли под завалами многоэтажного дома. Но ни тел, ни свидетелей их гибели нет, и это обрекает ее на надежду, которая мучительнее горького знания.
Этот рисунок Мария сделала на занятиях по арт-терапииФото: Валерий Зайцев для ТД
После землетрясения Марии стали сниться кошмары. С тех пор все эти годы каждую ночь во сне она слышит голоса: крики взрослых и пронзительный плач ребенка. Иногда Мария даже боится уснуть. Она постоянно повторяет: «Мне говорят: не нервничай, не переживай, успокойся. А как тут успокоиться, как тут не нервничать? Я не могу!»
До своего злополучного возвращения в Армению Мария успела пожить с мужем в Ленинграде. Но муж, а вместе с ним и любимый старший брат Марии погибли на войне в Афганистане. Тогда она и вернулась в Ленинакан. После землетрясения ее отправили лечиться в Москву — и, похоже, там она задержалась надолго. Контузия, переломы, тяжелое эмоциональное состояние, да еще и врожденный порок сердца — этого хватило, чтобы Марии дали вторую группу инвалидности.
Многое она говорит скороговоркой, перескакивает с темы на тему. То буравит меня взглядом, то глядит в пустоту. Рассказывает, что в Москве убиралась в привокзальном кафе, в туалете, таскала огромные мусорные баки. Снова вышла замуж, но про мужа ни слова. Родила одну за другой двух дочерей, но обеих оставила в роддоме. Почему? Уверяет, что детей ей просто не отдали, потому что у нее не было никаких условий и никаких сил их растить: работа тяжелая, с жильем какая-то неопределенность. Да еще и вместо молока шла сплошная вода.
Мария
Фото: Валерий Зайцев для ТД
Ее дочери теперь должны быть взрослыми. Внешность одной из них Мария описывает так, словно видела ее уже подросшей, хотя о судьбе девочки ей ничего не известно. Другая дочка родилась значительно раньше срока, весом меньше трех килограммов, и ее сразу забрали врачи. Выжила ли она, я не понимаю. Возможно, и сама Мария этого не знает.
По словам Марии, у нее несколько дипломов: и бухгалтерский («пять лет в финансово-экономическом»), и поварской («повар пятого разряда»), и парикмахерская «корочка». Поясняет: «Много чему училась еще в Армении, когда молодая была». Но все ее документы пропали. Где она училась, и училась ли действительно или только мечтала об этом, уже не установить. Гибель близких и полученные во время землетрясения травмы надломили Марию. Земля ушла у нее из-под ног и в прямом, и в переносном смысле. Стоит ли удивляться, что она попала в замкнутый круг тяжкого труда, безденежья и бесправия.
Этот рисунок Мария сделала на занятиях по арт-терапииФото: Валерий Зайцев для ТД
Из Москвы Мария перебралась в Петербург и тоже работала много и тяжело: мыла полы, убиралась в санатории с теннисными кортами и шикарным рестораном. Говорит, там на отдых ей не давали и пяти минут. Работала уборщицей она и в кафе-шаверме, и в магазине в районе Сенной. Рассказывает, как однажды ей угрожали ножом, а в другой раз охранник избил ее так, что раскрошил череп. Следы той травмы до сих пор видны на ее лице. Марию не раз принимали за цыганку, оскорбляли, откуда-то выгоняли, куда-то не пускали. Случалось такое и тогда, когда в ней видели армянку.
«Денег нет»
Больше двух лет провела Мария в рабочих домах, куда заманивают людей, оказавшихся за чертой бедности, без крыши над головой. В таком «доме» ей выдавали 500 рублей в неделю. За эти деньги она с утра до ночи убирала и готовила. Начальство, люди с айфонами, уверяло, что платить больше не может: «денег нет». В одном из рабочих домов, как говорит Мария, у нее пропали все документы, включая паспорт. Из «дома» ее выгнали, и идти ей было больше некуда — ни родных, ни денег, ни документов, ни жилья, да еще и плохое здоровье. Все предпосылки к тому, чтобы погибнуть на улице.
Мария со своей соседкой
Фото: Валерий Зайцев для ТД
К счастью, Мария вовремя обратилась в «Ночлежку», а оттуда ее направили в «Покровскую общину». Но прежде чем попасть в приют, она еще успела переболеть «пневмонией», подозрительно похожей на коронавирус, и полежать в больнице.
Сейчас специалисты «Покровской общины» пытаются восстановить документы Марии. Это задача не из легких: в ее памяти и в ее рассказе много пробелов. Чтобы найти свидетельства жизни Марии в Петербурге, соцработнице приюта Веронике приходится проводить настоящее расследование: общаться с врачами, которые лечили Марию в больнице, изучать карты, ездить по предполагаемым адресам. Люди, попавшие в приют, могут находиться там до трех лет. За это время обычно удается восстановить документы или сделать новые. Людям, у которых не осталось родных и жилья, сотрудники общины помогают устроиться на постоянное проживание в учреждения, где им смогут обеспечить уход.
Эти рисунки Мария сделала на занятиях по арт-терапии
Фото: Валерий Зайцев для ТД
Приют «Покровской общины» — это не только крыша над головой, питание, медицинский уход и помощь с документами. Это внимание к каждому человеку, психологическая поддержка и арт-терапия. Правда, иногда рисунки для жителей приюта становятся… оружием. Вероника рассказывает, что Марии трудно ужиться с одной из соседок по комнате: «Две взрослые женщины, обеим за 50. Знаете, что они делают, когда повздорят? Портят друг другу рисунки!»
В конце нашей беседы Мария жалуется, что курить ей нельзя, но бросить она никак не может, и почти шепотом просит купить сигарет. Когда я протягиваю ей заветную пачку, кажется, самых ядреных, какие только были в магазине, ее любимых, она впервые улыбается. Пряча сигареты в карман, она напоминает школьницу, которая обманула учителей и на мгновение почувствовала себя крутой. На прощание Мария заговорщицки кивает и скрывается за дверью.
Мария
Фото: Валерий Зайцев для ТД
В приют «Покровской общины» берут тех, кому больше нигде нет места, — людей с самым тяжелым жизненным опытом, состоянием здоровья, без родных и без документов. Если бы не помощь «Покровской общины», многие из них могли бы умереть на улице. Даже самый скромный денежный взнос поможет организации продолжить работу в нынешнее нелегкое время, даже самое маленькое ежемесячное пожертвование позволит планировать работу и придаст уверенности в завтрашнем дне.
