«Я объясняла: Бог создал тебя с душой девочки и телом мальчика»

Мне сорок пять лет, я из Перми, и я мама трансгендерного ребенка. Ему одиннадцать лет.

Сын родился в 2009 году, старшей дочке тогда уже было четырнадцать. Мальчика назвали Ваней. Мой первый ребенок был спокойным, тихим, послушным — никаких проблем. Ваня же был необычным: очень беспокойным, крикливым. Как-то справлялись.

В полтора-два года он начал себя проявлять. Его не интересовали машинки, никакие мальчишеские игрушки, ему были интересны куколки. Он надевал на голову колготки, носил их, будто косы. Каблучки. Платьишки. Моя ночнушка ему нравилась, футболка, которая тогда была ему велика. Я разрешала. Считала, что если ребенку так нравится — пусть.

Из-за этого мы ссорились с мужем. Он не позволял, говорил, что мальчик не должен так себя вести, что колготки на голове — это непонятно для людей, сдирал их с головы. Обижал и меня, и ребенка.

Говорил, что я ращу… В общем, обвинял меня в том, что это я родила такого ребенка

Когда Ване было два с половиной года, мы с мужем развелись из-за этих конфликтов. Не смогли найти компромисс в плане воспитания. Я разрешала, позволяла, а папа — нет.

Двойная жизнь

Все эти проявления шли у Вани по нарастающей. Когда ему исполнилось пять лет, моя мама — педагог, работает с детьми-инвалидами — предложила пойти к платному психологу. Та пообщалась со мной, ребенка даже смотреть не стала — сразу перенаправила к психиатру. Психиатр поговорила с Ваней, задала ему вопросы, попросила что-то нарисовать. За полчаса она дала нам заключение — «ядерный транссексуализм в ярко выраженной форме». В рекомендациях говорилось что-то про работу с психологами и социализацию, направленную на адаптацию в обществе. Все.

Представление [о транссексуализме] у меня тогда было, но очень поверхностное. Я училась в медицинском училище — психологию, психиатрию проходили, так что из учебников что-то знала. Но, если тема тебя не касается, зачем углубляться? Потом, конечно, стала читать. И про сложности, и про то, как их преодолевают, кто может справиться, кто не может, как принимают родители, как не принимают…

Находила много вдохновляющих примеров, но это все были примеры семей за границей. Про российских детей мне не посчастливилось прочитать. Один пример был очень ярким, запомнился. Родители сообщили родственникам и друзьям: наш ребенок не мальчик, а девочка, он будет таким, и мы позволим ему быть той половой принадлежности, в которой он себя ощущает. Кто-то отвернулся сразу, кто-то сохранил отношения.

Мама ВаниФото: Евгений Демшин

Я сама принимала ситуацию очень непросто. Все время, конечно, об этом [думала]. Наверное, год. Было много вопросов. Как приспособить ребенка к жизни? Как помочь?

Меня совершенно не беспокоило то, что сын оказался дочерью, не соответствовал моим ожиданиям. Просто были — и есть — тревоги о будущем. Например, тревожит подростковый период.

Я же читаю о таких детях, у них много суицидов. Может быть, если бы муж адекватно воспринял в свое время, вместе было бы проще все решить, принять.

Моя старшая дочь, сестра Вани, приняла очень спокойно. Она в тот период училась в университете. Сказала: «Я знаю таких людей. У нас в группе учатся геи, прекрасные ребята». С Ваней у них хорошие, теплые, дружеские отношения. Мама тоже восприняла спокойно. Сказала: как есть, так и есть, что теперь делать. Отчим — сейчас у меня третий брак — тоже принял ребенка. Мы начали жить вместе, когда ребенку было три года, и он всю ситуацию наблюдал изначально. Он рабочий на заводе, отнесся абсолютно спокойно, не пытается ничего переломить. Ну он такой человек… Есть такой ребенок и есть.

К родному отцу Ваня сейчас ездит раз в неделю, они возобновили общение. Он тоже вроде бы принял ситуацию, но они почти не общаются. Поели, поспали, телевизор посмотрели, поиграли в игры настольные. Близкого контакта нет. Отец ребенку больше ничего не запрещает, хотя и ребенок приспособился.

Он с пяти-шести лет начал приспосабливаться, жить в двойном образе. Дома ведет себя так, как ему хочется, а на людях — школа, садик, транспорт, магазины, общественные места — говорит о себе в мужском роде. На данный период жизни вот так.

От автора. Мы познакомились и с Ваней тоже. Вместе с ним и его мамой ходили в пермский зоопарк. Ваня хотел «чупик» и выпустить птиц на свободу. Фотографировал сову, приговаривая: «Умница, какая умница! Позируешь мне».

— Смотри, как он лежит, — говорила я, показывая на медведя.

— Или она, — задумчиво добавлял Ваня.

— Гляди, как он играет, — обращала я внимание на харзу, которая залезла в коробку.

— Или она, — вновь поправлял Ваня.

Потом в кафе поделился своей мечтой: «Хочу в Турцию. Прямо завтра. И наконец расслабиться».

Хочу — ращу ногти

Ваня пока не знает, кто он. Он еще мал, ему никто об этом не поведал. При этом он принимает свое раздвоение, на подсознании как-то. С пяти лет мучил меня вопросами — спрашивал, почему он не может надеть платье. Я отвечала: ну потому что Бог создал тебя таким — с душой девочки и телом мальчика. Он как-то это проглатывал. Иногда снова задавал те же вопросы. Я вновь отвечала так же. Говорила, что люди разные, ты — такой. Особенный. Вот и все.

Мама ВаниФото: Евгений Демшин

Колготки на голове только года два назад «отошли», лет до восьми он их носил. Каблуки тоже до восьми надевал дома. Сейчас все на другую стадию перешло — ему нравятся длинные волосы. Мы очень долго не могли найти парикмахера, ему никто не нравился, ему вообще не нравилось, что его кто-то трогает. Сейчас впереди у него коротенько, а сзади — длинные волосы, как у меня.

Год назад он общался только с девочками. Ходил к ним в гости, играл с ними в куклы. Пока они маленькие, это никого не беспокоит — ни родителей, ни детей. Сейчас друзей у него нет особо. Если мы ездим на дачу, он там общается с племянниками. У моих подружек есть дочери, он дружит с ними. А так чтобы прямо друзья-друзья — таких нет. Но его как-то это не напрягает, мне кажется. Он не хочет друзей новых заводить. Если раньше он гулял с девчонками, с одноклассниками, то сейчас я говорю: иди, погуляй, — а он не хочет. Стоял вопрос с детским лагерем. Сначала он хотел, а в последний момент отказался. Тоже не хочет. Я не давлю. Не настаиваю. Не хочет — не надо.

Он окончил четвертый класс, в школе отличник. Занимается вокалом. Выступает, поет, ходит в музыкальную школу, занимает первые места на конкурсах. Я переживала, что он будет бояться публики, — он вообще-то замкнутый ребенок. Но нет, не боится, встает на сцене перед большим залом и поет. Не хочется, чтобы это нарушилось…

Год назад у нас были проблемы в общении. У него все было на эмоциях, он меня не слышал, с ним сложно было о чем-то договариваться. А сейчас слышит, с ним стало проще, человек взрослеет. Доверяет мне. Пока ничего такого не рассказывает про себя, но знаю, что интересуется ЛГБТ-людьми — смотрит телевизор, где-то в соцсети залезает. Ездили недавно на дачу с моей подругой и ее дочерью, потом он мне рассказывает: а вот Алина говорит, что ей нравятся девочки, она мне рассказала про ЛГБТ-людей. Конечно, пока это на таком уровне — несерьезно, неосознанно.

Есть ощущение, что успокоился. Не сказать, что что-то его напрягает. Все нормально. Раньше задавался вопросами: почему я не могу носить платья? Сейчас не возникает вопросов. Хочу — ращу ногти. Когда мы сидели на самоизоляции, он отрастил длинные ногти. Говорит: мама, мне накрась. Мы накрасили.

Как пойдет

Сейчас мы плывем по течению. До [трансгендерного] перехода еще семь лет как минимум. Конечно, информация нужна: куда обращаться, как, к кому, с чего начать, как быть с армией? Много вопросов беспокоит, с которыми предстоит столкнуться, и все непонятно. Но это не сейчас. Пока затишье. Пауза.

Мама ВаниФото: Евгений Демшин

У меня самой состояние не очень стабильное. Как снежный ком накопилось. Поэтому последний год я занимаюсь собой, хожу к психотерапевту. Ребенок — только один из факторов, есть и другие проблемы в семье и на работе. Например, меня вынудили уйти из онкологического диспансера, где я проработала двадцать пять лет. Люди с онкологическими заболеваниями — это трудно, но интересно. Я с пяти лет мечтала быть врачом и получила то, что хотела, — мне нравится помогать людям. Сейчас я работаю в процедурном кабинете, беру кровь, и работа мне не нравится. В онкологическом стационаре жизнь кипит, а здесь — серое болото.

У меня есть и другая специальность — массажист. Когда-то работала в полной мере в этой сфере, и мне нравилось. Но пока не готова вернуться. Выдохлась. Не в плане физическом, а в плане эмоциональном, духовном каком-то. Массаж — это же обмен энергетикой, а у меня сейчас ее нет в том объеме, который нужен. Надо восстановиться. Выйти до конца из своего депрессивного состояния.

Что касается Вани, то я решила, что проблемы будем решать по мере их поступления. Потому что не знаю, как пойдет. Как пойдет, от того и будем исходить. Сейчас, например, у меня вопрос: как донести до ребенка [то, что он трансгендерный]? Надо ли вообще говорить, кому это лучше сделать? Я хотела пообщаться на эту тему с Марией (Наймушиной, психологом пермской ЛГБТ-группы «Радужный мир». — Прим. ТД), но мы не успели встретиться до начала карантина.

К Марии мы попали в пять лет. Она стала человеком, который оказался в нужное время в нужном месте.

Познакомила меня с теми, кто уже совершил [трансгендерный] переход, и я поняла: живут как-то люди!

Ваня ходит к ней каждую неделю. Они не разговаривают об его особенностях, они общаются на темы, которые волнуют любого ребенка. Знаю, что играют. Он ходит с желанием, Мария ему как друг.

Мне бы хотелось встретиться с родителями таких же детей. Познакомить детей между собой, чтобы понимали: они не одни такие. Я общалась с другими родителями [у которых трансгендерные дети], но среди них нет тех, у кого [трансгендерность] поставили так рано. Обычно это проявляется в тринадцать, четырнадцать, пятнадцать лет, а таких маленьких, как Ваня, нет вообще. Когда нам дали заключение, то сказали, что это вообще первый в России случай обращения в пять лет. Люди же обычно не обращаются за помощью. Они начинают ломать детей…

Медиапроект «Четвертый сектор» вместе с другими журналистами делает проект We Accept («Мы принимаем»). Сюда входят монологи ЛГБТ-людей (лесбиянок, геев, бисексуальных и трансгендерных людей) и их близких о преодолении проблем, с которыми они сталкиваются в жизни.

В 2019 году вышла первая часть проекта — в ней ЛГБТ-люди из стран c высоким уровнем гомофобии и трансфобии рассказывали, как и почему они вышли из тени и живут, не скрывая от окружающих свою сексуальную ориентацию или гендерную идентичность.

В 2020 году появилась вторая часть — «We Accept. Истории родителей». Здесь отцы и матери ЛГБТ-людей рассказывают, как изменились их взгляды и жизнь после каминг-аутов детей. Все истории можно прочитать здесь.