Накануне карнавала

Карнавал — отчетное мероприятие для учеников второго курса. Он должен был состояться еще весной, но пандемия все отменила. Андрей Кислицин, постановщик действа, говорит, что захотел устроить карнавал, чтобы каждый из детей смог показать себя во всей красе, но при этом чувствовать себя частью труппы.

— Это челлендж, — говорит Андрей. — Мой личный челлендж. Они сложные все. Интересные. Тут такие истории — обрыдаешься. Ну вот как можно жить, быть ребенком и понимать, что мама тебя своими руками отдала в детский дом? Потом тебя забирает другая мама, а ты все помнишь и с этим живешь. Я, когда услышал — заплакал, честно.

— Почему с ними сложно?

— Каждый тянет одеяло на себя. По-разному. У всех характеры.

Уля и Рома

«Характеры» очень выразительно показывают Ульяна и Роман, брат и сестра. Ульяне девять, Рома на полтора года старше. Оба смуглые, черноволосые, кареглазые, особенно Уля. Она похожа на тлеющий уголек. Собранная, строгая, любопытная. Роман более хаотичный, подвижный, озорной. Рому отдали в детский дом, когда сестре было примерно семь месяцев, а спустя какое-то время туда же отправили и Улю. Дети были в одной группе. Но вот уже четыре с половиной года они живут в семье.

«Рома все время за ней присматривал в детдоме, помогал, защищал, — рассказывает Катя, их мама; она забрала их из детдома вместе, потому что хотела двоих детей. — И до сих пор присматривает. Заботится. Они даже ссорятся редко. Хотя совсем разные дети».

Ульяна сосредоточенно репетирует номер на арене цирка. Она подворачивает рукав огромного пиджака и на ходу балансирует длинную искусственную розу на кончике указательного пальца. Рома в это время носится по залу, безуспешно пытается крутить диаболо, кувыркается. Потом раскладывает маты в ряд, взбирается на синий шар чуть меньше метра в диаметре и медленно идет, перекатывая его ногами.

— Уля, расскажи, что для тебя карнавал?

— Хаос.

— Можешь объяснить?

— Ну карнавал — это все сразу, ни начала, ни конца. Я вот люблю, когда понятно, с чего все началось и чем закончилось. Я даже когда на картину смотрю и там не все понятно, я додумываю у себя в голове, фантазирую.

— Рома, а для тебя?

Рома скачет кругами и на вопрос отвечает на бегу:

— Веселье!

Репетиция

«Наша задача — дать детям почувствовать, что такое выступление перед зрителями. Что такое командная работа, как такое спланировать, подготовиться, отрепетировать и показать. И даже если все пойдет наперекосяк — дождь, мало зрителей, забыли, растерялись — все равно это шоу, праздник, они — хозяева ситуации. Они нужны. Они важны».

Мы встречаемся с группой в танцевальном зале. На полу разложены гимнастические маты, обтянутые белыми чехлами. Тема будущего карнавала — мексиканский Праздник мертвых, поэтому дети масляной пастелью расписывают ткань, рисуют черепа, цветы, пауков.

«Мы предлагали им разные варианты, и они остановились на теме смерти. Как раз такой возраст, когда дети активно задумываются: а что будет дальше? что будет, когда умрут родители? что будет, когда умру я? Для них это актуально сейчас, они пробуют почву под ногами».

Я подхожу к трем ребятам в дальнем углу репетиционного зала. Один кувыркается на матах, второй жонглирует, третий крутит диаболо. Всем по тринадцать лет. Двое из «такой себе школы», третий из неполной семьи. Отец погиб, когда мальчику было шесть. Он внезапно рассказывает об этом сам, не дожидаясь моего вопроса, и настаивает, что пережил это относительно легко, потому что был маленьким, а потом признается, что восполняет тоску по отцу, занимаясь в цирке, и я понимаю: не пережил. Я спрашиваю ребят, что для них цирк и что будет, если вдруг «Упсала-Цирк» у них отнять.

— В другой цирк пойду. Я по-любому в цирк пойду. Доучусь, а потом уже в институт, работать, взрослая жизнь. Не будет этого цирка — найду другой.

— Ну что будет… Скучно будет. Делать нечего. В школе паршиво. Я пока в цирк не пришел, мне совсем нечем было заниматься.

— Самокат. У меня трюковый самокат есть, я катаюсь. Больше ничего такого, наверное.

А два дня назад я спросила о том же Ульяну и Рому. Рома изо всех сил уходил от ответа, прыгая по диванам и столам и, только когда все ушли, оставив нас вдвоем в пустой комнате, согласился поделиться планами.

— Я хочу всю жизнь выступать в цирке. Мне интересно. Дома я рисую, я классно рисую, я даже граффити умею. Тут паркур. Акробатика. Я хочу, чтобы у меня был свой цирк, а я там буду директором. Буду придумывать номера, гонять всех на репетициях. Сам буду выступать. Шатер сделаю. Костюмы буду рисовать. Буду главный. Сестру возьму к себе.

Ульяна говорит совсем о других вещах.

— Для меня цирк — это и веселье, и работа. Доверие. Я учусь доверию.

— А что для тебя доверие?

— Я понимаю, что если я буду падать и не доверять тому, кто меня страхует, то он меня не поймает как надо. Или если он мне не доверяет, то он меня не поймает. У меня здесь друзья появились. Я знаю, что меня не предадут, не подведут.

— Тебя уже подводили?

— Да, меня подруга сильно подвела. Ну и вообще… было грустно. Все обращали внимание, что я какая-то не такая. То цвет кожи, то волосы… Здесь такого нет. Здесь мне нравится.

Уже в шатре, на репетиции сольного номера (балансировка с розой), Ульяна теряется, когда заканчивается номер, а музыка еще звучит. Не понимает, как завершить и уйти со сцены. Педагоги советуют ей просто танцевать, будто никто не видит, делать то, что хочется. Ульяна несколько секунд обдумывает и потом повторяет номер с трогательным танцем в конце. Мы боимся остановить музыку, чтобы не спугнуть волшебство.

«Она всегда такая была, с самого раннего детства, — рассказывает мама детей. — Ромка без алгоритма не может, он любую поставленную задачу выполняет ровно настолько, насколько она очерчена инструкцией. Ему тяжело импровизировать, искать решения. Уля наоборот — она не придумывает ответ, она его ищет. И даже если вывод с научной точки зрения получится неправильным, логическая цепочка будет совершенной. Когда я их забрала из детдома, мне было с Улей интереснее, а с Ромой проще. С ней всегда можно было разговаривать о чем угодно, она рассуждает, анализирует, но она такая вещь-в-себе, очень жесткая, твердая. А Ромка вроде шалтай-болтай, но он очень эмпатичный, он на эмоциях весь, в тактильных переживаниях, он все пропускает через себя. Здесь он учится импровизировать, а Уля — развлекаться».

Андрей приглашает на генеральную репетицию Павла Алехина, лицедея, актера и режиссера. Павел приходит в сценическом костюме, показывает ребятам какие-то трюки с тростью и во время пробного «прохода» по улице как бы ведет за собой весь карнавал. Он собирает их, как овчарка стадо, кружится вокруг детей, гримасничает, подыгрывает. На очередном повороте я догоняю Андрея, расспрашиваю о педагогических приемах.

«Их надо собирать все время. Они мгновенно теряют концентрацию. Тут же и коррекционная школа, и приемные дети, и травма на травме, все с особенностями: кто-то не то чтобы здоровый, у кого-то особенности эмоциональной и психической сферы. Они пока не дышат как единая труппа. Их носит во все стороны. Им надо показать, что они не просто группа людей, где каждый чему научился, то сам по себе и показывает, а что они вместе — сила. Вот Паша и работает. Помогает. В смысле, не мне, а им в первую очередь».

На этих словах Андрей громко гудит в клаксон, который держит в руке, и во всю глотку орет: «Ребята, Давид, Глеб, следим за реквизитом! Танцуем! У нас не просто смерть, у нас карнавал! Ха-ха-ха-ха!»

В этот момент в меня врезается Ваня. Ваня — это такой маленький человек, настоящее шило, в свои девять выглядящий лет на шесть: он быстрый, непоседливый, вертлявый и страшно рассредоточенный. Его ловят и за ним следят вообще все, усадить на место его почти не представляется возможным, как и заставить слушать. Ваня атакует мою ногу с помощью маленького циркового велосипеда, на котором даже с его ростом при вращении педалей приходится поднимать колени выше ушей. Из-за особенностей его дикции я не вполне могу разобрать, что он тараторит, но Ваня вручает мне свою куртку, а потом просит подержать шапку.

«А ты мне что?» — поддразниваю я Ваню. Ваня бросает велосипед и делает колесо, улыбаясь во весь рот. Я соглашаюсь взять шапку.

Позади на ходулях осторожно шагает Ульяна. Ее и еще одного ходулиста страхуют старшие, сопровождая на всем пути. Рома проносится мимо меня на спине у Павла. Павел показывает Роме разные кувырки и смешную походку.

«Я у них уже был, проводил мастер-классы для старших ребят, — рассказывает Павел, когда все возвращаются в шатер, на арену и Андрей собирает ребят в кружок, проводя финальный инструктаж. — Было сложно. Они все тянут одеяло на себя, им трудно сосредоточиться и слушать. Приходится бить точечно, ловить внимание всех по отдельности, чтобы они не рассыпались. Особенно те, кто постарше. Эго, переходный возраст, конкуренция. Личные травмы».

Не об этом

«Упсала-Цирк» — это история о том, как хулиганы находят себе место. Если говорить строгим формальным языком, то туда приглашают (или, точнее, набирают) детей из неблагополучных семей, приемных, учащихся коррекционных школ, стоящих на учете, ребят с особенностями развития, детей из семей мигрантов — то есть таких, которым в обычной жизни, за пределами цирка, приходится по разным причинам, но примерно в одинаковом ключе непросто. Дети знают, что такое буллинг, ксенофобия, жизнь в общине вне семьи, утрата дома, слово «странный». Но это — даже не фундамент.

«Упсала-Цирк», как говорят сами педагоги, не об этом. Он о том, что иногда хулиган — это ребенок, который просто не нашел себе другого занятия. Что иногда энергия, направленная в разрушительное русло, может быть перенаправлена. Что дети, которых однажды (или многократно) не поддержал никто, могут поддержать друг друга, причем и в буквальном смысле тоже — цирковые тренировки всегда связаны с риском упасть, удариться, и если ты можешь подстраховать товарища, ты его страхуешь, потому что потом он так же подстрахует тебя.

«Мы иногда вынуждены отказывать, хотя, скорее всего, если вдруг кто-то с горящими глазами и способностями уже оказался на тренировке, мы его не выгоним, — говорит Ира Леонтьева, социальный педагог цирка. — Но таких (при этом не хулиганов) не было (при мне, а это всего год; в профтруппе были, например), потому что мы стараемся держать статус социального проекта, где ключевым является  понятие “цирковая педагогика”. Это, верно подмечено, про иные формы социальной адаптации. Но вот этот тонкий критерий “наш — не наш” — это именно энергия одной природы. И у социально неодобряемого хулиганства, и у циркового хулиганства схожая энергия. Мы же не страждущим помогаем, мы хотим вывести социальную адаптацию на другой уровень, когда человеку с особенностями не только строят пандусы или создают специальную среду, но и учат его быть активным и продуктивным с тем, что у него есть. С его исходными данными. Мы же не можем, например, отменить тот факт, что кто-то из этих приемных детей тяжело идет на контакт или что кто-то из коррекционной школы не верит людям. Но мы можем дать им возможность учиться тому, что им нравится, от чего у них глаза горят».

«Рома однажды проштрафился, — вспоминает Катя, — и его отстранили от двух занятий. Он в буквальном смысле слова рыдал. Трагедия, жизнь кончена, все, конец. Он вообще остро реагирует на несправедливое наказание, а заслуженные переносит стоически, и там наказали не только его, но у него натурально была трагедия. То есть у него цирк — это любовь. Они тут все такие».

Педагогика педагогикой, адаптация адаптацией, но когда несколько ребят говорят, рассказывая о цирке, что им «делать нечего было», а теперь некоторые даже представить себя без цирка не могут, начинаешь понимать, что им действительно дают здесь не спортивную подготовку, ЗОЖ и навыки коммуникации, а искусство искренне любить, помогая войти внутрь этой любви и стать ее частью.

«У нас целевая аудитория поменялась. Еcли еще лет двадцать пять назад нашими потенциальными артистами были чуть ли не асоциальные элементы, нюхающие клей у метро, то сейчас среда другая, сейчас почти нет детей с улицы. Сейчас хулиган интеллигентный пошел. Но им нужна помощь. Им нужно место, чтобы развернуться».

Получилось

«Они все помнят, — говорит Катя, мама Ромы и Ульяны. — Они помнят, как мы ехали домой. Как им было страшно, потому что сперва у тебя одна среда, детдом, а потом за тобой приходит новый человек, увозит, и теперь все в твоей жизни зависит от него. У нас был огромный диван, они скакали на нем как сумасшедшие…»

«Я люблю прыгать на трамплине!» — заявляет Рома. На трамплин Рому без преподавателя не пускают — нужна страховка. Вообще, обучение начинается с техники безопасности, и пока ребята ее не усвоят — никакой практики. Так они привыкают к тому, что безопасность в жизни стоит на первом месте, особенно когда берешься за что-то новое и непростое.

Во время репетиции Ульяна выдерживает почти час на ходулях, и, только когда их снимают, она просит что-то сделать с креплением, которое давит на ногу. Удивляюсь, что она все это время ходила и терпела. «Это работа, — говорит она. — Веселье и работа. Главное — сделать все как надо, тогда и радость будет. Мне нравится».

После очередного поворота тропинки ко мне подбегает один из ребят, с которыми мы говорили в зале. Он — жонглер. Поправляет огромный, расшитый розами пиджак. Перекладывает из руки в руку цветные шары.

— Вы видели? — спрашивает он. — Видели? У меня сейчас получилось! И танцевать получилось! Видели?

— Видела, — говорю я. — Да, у тебя получилось.

— И у меня получилось! — кричит кто-то из-за спины.

Да, все получилось. Значит, завтра будет карнавал.

Каждое пожертвование в «Упсала-Цирк» — это помощь детям из социально уязвимой среды, детям с синдромом Дауна, детям с особенностями развития. Это помощь в настоящей социальной адаптации, вклад в общество, где у каждого есть своя роль. Пожалуйста, поддержите их работу.