Сейчас и не вспомнить, что в нашем районе исчезло раньше — электрички или рейсовые автобусы. Кажется, сначала перестал ездить по улицам поселка красивый белый автобус, некогда выделенный областной властью району, по слухам, за то, что правильно проголосовал за «Единую Россию». Потом пропали допотопные «пазики» и «лазики», мотавшиеся из райцентра по деревням: весь автопарк был продан в счет долга закрывшегося муниципального транспортного предприятия.
Когда в конце 2013 года в нашем поселке Турки (ударение на втором слоге) отменили электрички, вдруг оказалось, что и 15 километров до какой-нибудь Шепелёвки, и уж тем более 60 километров по железной дороге до Балашова (а по автотрассе, петляющей по полям, и все 100!) превратились в почти непреодолимые расстояния, если у тебя нет машины.
А здесь ведь не просто глушь — настоящая, дремучая глушь, причем только по недоразумению саратовская: до Пензы 230 километров, до Тамбова — 260, а до областного Саратова — все 280.
То есть можно понадеяться на автостоп или даже «Бла-бла-кар» для особо продвинутых, но найти попутчика на таких маршрутах — большая удача. Прямо хоть отправляйся, как моя прапрабабка с моей прабабкой — еще девочкой —«в город на ярманку», пешочком, с ночевками по пути у родни, а то и просто у добрых людей…
При таких обстоятельствах общественный транспорт в наших краях заменило частное такси. Теперь граждане ездят на такси и в булочную, и на рынок, и к единственной оставшейся в живых ночной электричке, и к доктору в соседний город, где еще не все больницы оптимизировали.
Норик и старушки
— Алло, здравствуйте. Да. Норик. Нет, не могу, в Балашов еду. Подождите, я вам кого-нибудь пришлю. Алло, Артур, ты дома? Возьми заказ — Советская, 77, до «Магнита».
Застать Норика таксующим в родном поселке — целое дело. Он то в Саратове, то в Пензе, то в Тамбове, а то и в Москве.
Норик в бизнесе десять лет. Сначала «бомбил», теперь он ИП, у него, как у большинства местных таксистов, все официально. Норик приехал из Карабаха вместе с семьей в начале девяностых, успел повоевать и возненавидеть войну, от которой тогда бежали целыми селами. Вот и они переселились. Дети родились и выросли в России, по-русски говорят без акцента, армянским, впрочем, тоже владеют свободно. Дома все разговаривают на родном языке, смотрят армянские телеканалы благодаря спутниковой тарелке. Да и родни полно, друзей по всей России — куда только не разбросала судьба. Дочка Лусинэ замуж вышла в Суздаль, за армянина. Сын Воскан помогает отцу: работает на железнодорожной станции в 70 километрах от дома, смена — двое суток, на следующие двое приезжает к родителям, тоже таксует. Если кто-то из двоих едет «на дальняк», другой остается в поселке, чтобы не терять ближние вызовы. По хозяйству тоже вечно рук не хватает — куры все-таки, поросята, две коровы. Сегодня у Воскана смена, поэтому местные заказы Норик передает товарищу.
«Дальняк» — междугородняя поездка — важнее, заработок больше, особенно когда нужно подождать пассажира несколько часов до возвращения. Час ожидания оплачивается как две местные поездки. А параллельно можно и свои дела в городе сделать — купить запчасти и лекарства подешевле, завезти родственникам домашней брынзы, выполнить поручения друзей и знакомых: кому опять запчасти и лекарства, а кому хотя бы и ящик рыбы или коробку шоколадок на оптовке забрать — маленьким магазинчикам сейчас тоже нелегко…
Вот бабка ковыляет по обочине — с палочкой и пузатым пакетом из супермаркета. Затарилась, а как до дома донести?
— Бабуля, тебе куда?
Бабка смотрит с опаской:
— Да у вас, говорят, дорого, сынок?
— А я тебе что-то сказал про деньги? Садись, подвезем.
Старушек Норик подбрасывает всегда. От этой сотни он не обеднеет и не разбогатеет, правильно? Да и пенсионеры на внутренних маршрутах постоянные клиенты: вызывают такси, складываются втроем-вчетвером на поездку и едут в центр за покупками, выходит не дороже, чем раньше на автобусе. «На дальняк» тоже часто кого-нибудь подхватывают — желающих много, пассажирам дешевле вскладчину. Некоторые таксисты только так и работают — набирают четырех человек на один и тот же междугородний маршрут через соцсети и по телефону, получаются почти регулярные рейсы.
Ад в Малиновке
Шофер Сергей, который раньше водил автобус до Саратова и обратно, по полгода не получал зарплату. Теперь катается той же дорогой на своей «гранте». Путь в областной центр за годы работы он выучил наизусть — до каждой ямы и каждой колдобины. И пассажиры довольны. Подороже, чем автобус, зато комфортнее и, главное, быстрее — не трястись на ржавой развалюхе почти шесть часов.
Дороги в области — отдельная песня. Поближе к Саратову еще ничего, а здесь — яма на яме. Особенно тяжело бывает осенью и ранней весной. Осень — время КамАЗов с прицепами, груженных до предела зерном, семечками, сахарной свеклой, кукурузой. Каждый как небольшой поезд. Жалкие заплаты ямочного ремонта они выбивают с одного раза. Идущие следом превращают несколько ямок в одну огромную, шириной на обе полосы. Зимой становится проще: снег набивается в провалы, машины его прикатывают, выходит вроде как еще один ямочный ремонт, естественный. Срок ему — до февраля-марта, когда начинает таять, и вот тогда-то добро пожаловать в ад. Есть, правда, места на трассе, где ад круглый год. Например, окрестности деревни с нежным названием Малиновка. Независимо от осадков и сезона, проезжая, водитель всякий раз радуется, если подвеска цела и защита не отвалилась. Малиновка — на границе двух районов, по факту ничейная, денег на то, чтобы починить дорогу, нет ни у тех, ни у других.
Машины на таких дорогах долго не живут. Таксисты меняют их примерно раз в два года. По дешевке продают старую, денег чаще всего не хватает, чтобы полностью погасить предыдущий кредит, на новую машину берут новый. Но иначе нельзя — средство перевозки пассажиров должно соответствовать требованиям техники безопасности. В противном случае или оштрафуют, или вообще лицензию отберут. «Таксисты жируют, — судачат злые языки. — Как ни посмотришь — опять новая тачка…» Покупают в основном недорогие «гранты» и прямо у производителя — до Тольятти недалеко. Особенно для тех, кому отмотать несколько сотен километров — обычное дело.
Лиса и виноград
Проехали тем временем Мелик. К здешнему роднику жители окрестных городков ездят за питьевой водой. Считается, она и минеральная к тому же. Но главная причина — вода в городских водопроводах не вода, а вся таблица Менделеева в жидком виде.
Места кругом живописные и вполне себе дикие. Боковое зрение ловит рыжеватую собаку — трусит неспешно вдоль посадок, тащит что-то похожее на тряпку.
— Смотри, смотри, — оживляется Норик. — Лиса курицу стащила!
Он сам живет неподалеку от леса, лисы захаживают в гости и к нему за цыплятами. А еще они любят дыни. И виноград. Про виноград я знаю от подруги. Несколько лет назад она переехала в загородный дом, завела виноградник, а потом стала жаловаться на лис. Раньше мне казалось, что лиса и виноград у дедушки Крылова — это так, для красного словца. Оказывается, нет, литература очень редко врет, даже в мелочах…
Проплыл за стеклом Котоврас — поселок, связанный в памяти аборигенов не с котами, а с молоком. Лет пятнадцать назад здесь поднялся один фермер — сначала ферму построил, потом — молочный заводик, стал продавать молоко и сметану, производить йогурты и «снежок» в ярких упаковках со снегирями. Работать на молочный комплекс потянулись деревенские со всей округи. Многие ради такого дела даже пить бросили. Но капиталистическая сказка длилась недолго. Хозяин комплекса не то сам разорился, не то помогли областные власти или конкуренты из агрохолдинга. Сегодня на месте фермы и цехов одни развалины. Приезжие, особенно пожилые, сочувственно качают головой: вот как советское добро доживает свой век. А это и не советское вовсе добро, а постсоветское. Необжитое пространство быстро съедает любые следы человеческой деятельности…
Уезжай ко всем чертям
Я все еще не могу ко всему этому привыкнуть, потому что сама не за рулем и до великой отмены электричек преспокойно вела жизнь на два дома, чувствуя себя примерно как житель Орехова-Борисова или Химок, работающий где-нибудь на Новом Арбате. Иногда даже забывала, что живу в одном городе, а работаю в другом. Все сливалось, совсем по-европейски, в один обитаемый пейзаж за окном вагона.
Эту иллюзию разрушил 2014 год, ставший годом разрыва множества связей, а заодно годом крушения транспортной системы отдаленных малых городов, сел и поселочков. Именно тогда расстояния начали чувствоваться физически, а ощущение провинциальности стало таким острым. И опасным. Когда из восьми пригородных поездов, курсировавших на нашем участке, осталась одна саратовская электричка, и та — после воплей возмущенных граждан оказалось, что идет она через ближайшую станцию в половине третьего ночи. Именно в это время можно приехать к нам из Балашова или уехать от нас в Саратов. Прибавим к этому несколько метров выщербленного перрона, и то если сильно повезет и двери откроются не на метровой высоте от присыпанной щебнем земли. Учитывая время стоянки две минуты, задача предполагает три варианта ответа. Первый, самый очевидный: уезжай отсюда ко всем чертям. Второй и третий: не хочешь или не можешь уехать — покупай машину или езди на такси.
Найти непутевого Саньку
Малиновку на этот раз проскочили благополучно. До города меньше половины пути.
— Алло! Нет, не видел. Знаю, конечно. Тань, ты чего плачешь?
Звонит жена Егорыча, местного мелкого коммерсанта, одного из тех, кому то рыбу забрать, то шоколадки. Татьяны и Егорыча сын, непутевый Санька, балбес под тридцать, напился в хлам, прыгнул в машину и понесся в Самойловку выяснять отношения с бывшей женой. В Самойловку ехать через Балашов. Выехал приблизительно в одно время с нами. «Норик, — рыдает Татьяна так, что слышно без всякой громкой связи. — Ты машину его знаешь, нигде не видел аварию? Дурак ведь, или сам убьется, или, не дай бог, еще кого…»
Аварии нам по пути не попались. Санькин «рено логан» — тоже… Город встречает остановками, расписанными краской из баллончика аршинными буквами: «НАВАЛЬНЫЙ». И рядом — привычные пацифики и пентаграммы. На входах в рынки и торговые центры патрули «Росгвардии» проверяют наличие масок и перчаток. На днях в доме-интернате для престарелых и инвалидов сразу несколько десятков больных стариков заразились ковидом. Скандал, как всегда, стал поводом к принятию мер. Поползли слухи, что город вот-вот закроют. Не закрыли. Но народ припугнули штрафами. Для горожан пять тысяч за нарушение противоэпидемического режима — огромные деньги. Даже одинокие водители за рулем личных автомобилей сидят в масках. На всякий случай.
Я выхожу у своего подъезда. В город теперь наезжаю нечасто. Онлайн-уроки можно давать, вообще никуда не выбираясь. Но раз в месяц все равно нужно навестить друзей, проверить городскую квартиру, сделать необходимые покупки. На все про все часа четыре. Норик уезжает по своим делам. Когда мы уже собираемся домой, он сообщает:
— Егорыч денег на карту кинул, да я бы и так в Самойловку эту поехал. Санька там был. Жена говорит, еще в дороге добавил — вообще никакой — и обратно свалил.
Неуловимого Саньку не заметили и дэпээсники — ни на въезде, ни на выезде из города. Пьяная удача его хранила. Или не удача, а смерть — то ли чья-то, то ли его собственная — несла, как высокоточный снаряд к цели.
Слава богу, снаряд пролетел мимо. Саньку мы нашли в 30 километрах от дома, в соседнем райцентре. «Логан» стоял, притулившись к придорожному киоску. Из открытой водительской двери торчали длинные ноги в джинсах. Рядом спокойно играли местные ребятишки. На пьяного дядьку, спящего в машине, они не обращали внимания — привычная картина.
Татьяна в трубке продолжала рыдать: сначала от радости — сын нашелся, потом от бессилия — Егорыч тоже в сердцах принял на грудь, приехать не может. «Бог с ней, с машиной, может, возьмете Сашеньку с собой?»
— Тань, а ты не забыла, что у меня пассажирка? Ладно, придумаем сейчас что-нибудь…
Норик извиняется передо мной и идет к киоску. Здешних таксистов он почти не знает, хорошо продавщица подсказала: вот тут живет один, прямо через два дома. Если не в рейсе, нам повезло.
На крыльцо выходит темноволосый парень.
— Ты, брат, вроде наш, нерусский, — улыбается Норик. — Случайно не армян?
— Не, азер, — откликается парень с вызовом.
Норик продолжает улыбаться.
— Пойдем, брат, работа есть, помочь человеку надо. Машину отгонишь, родители его заплатят, а обратно наши ребята тебя бесплатно отвезут.
Так и едем остаток пути: мы впереди, «рено» за нами.
«Нерусский» в глуши
Не знаю до конца, трудно ли быть «нерусским» в российской глубинке. Чужих здесь вообще не особо жалуют. Когда после распада Союза сюда хлынула волна русских мигрантов из Казахстана и Таджикистана, встретили их неприветливо: понаехали тут на нашу землю и наши рабочие места! При этом пустующих земель кругом до сих пор полно. А стон «работы нет!» стоит, как и прежде, но попробуй найди среди местных строителя или разнорабочего.
А приезжие — преподаватели, врачи, инженеры — и строили, и чинили сантехнику, и огороды копали, если не находили работу по специальности. Норик начинал в России рабочим в «Сельхозтехнике», потом работал мастером на дорожном строительстве. Образование получить не успел — сначала армия, еще советская, потом война, а потом надо было выживать на новом месте. В такой ситуации неважно, кто ты — русский, чеченец, азербайджанец, армянин.
Главное — делай свою работу хорошо. Но, конечно, «нерусский» — вдвойне чужой. Поначалу и сосед задирал по пьяни, и менты приставали, особенно незнакомые. С соседом разобрался по-мужски, для полиции, к огромному ее разочарованию, всегда все документы с собой и в полном порядке. Было и еще разное.
Как-то, уже таксуя, Норик попал в ДТП. Сопляк, который ударил его машину и разбил вдрызг, был один из местных «сынков» с купленными правами. Гаишники встали на сторону Норика: случай был стопроцентно понятный. Но парнишка долго еще писал всякую дрянь в «Одноклассниках» про «черных», которые все тут захватили, призывал земляков разобраться. Потом устал, заткнулся. А вообще-то в нашем маленьком поселке при спортшколе знаменитая секция самбо, там даже чемпиона Европы воспитали. Ею руководит племянник Норика, общая гордость всех здешних армян. Детей из семей мигрантов в этой секции большинство. Хотя какие уже мигранты — приехали давно, прижились, сдружились. В целом всё как у всех.
Правда, в контактах моего телефона с меткой «такси» остались одни армянские имена. Это вовсе не значит, что маленькая местная диаспора захватила рынок. Раньше русских имен в списке было много. Потом как-то постепенно номера телефонов стали удаляться — кто не приехал на вызов, кто часто оказывался вне сети, а кто отвечал не слишком трезвым голосом. В конце концов остались те, кто не подвел ни разу.
— Все мы люди, — рассуждает Норик. — Но ведь понимать надо: выпил — как можно за руль?!
Это не морализаторство, а чисто профессиональное: расслабился — и лишился работы. А другую работу с приличной оплатой здесь практически не найти, разве что в Москву на заработки, так теперь коронавирус, все обратно едут, да и не дело это — бросать дом и семью… К слову, Санька тоже таксовать пытался, его ребята сразу поперли — из-за него менты на всех таксистов косо смотрели. Они ж его знают — Егорыч его два раза у них выкупал. Теперь говорят: «Не обижайся, Егорыч, еще раз поймаем — без прав останется». Да и скорей бы уже, пока не убился. Татьяну жалко.
О том, почему бы тогда не сдать Саньку в полицию вместе с машиной, не спрашиваю. Ясное дело — не по-мужски это и не по-людски.
По пути передаем по-прежнему спящего Саньку на руки матери, отправляем обратно с братом Норика Андо — азербайджанского водителя. А пока разгружаемся у моего дома, Норик уже получает новый заказ — завтра везти в больницу женщину с маленьким ребенком. В Саратов.