«Теперь, когда вижу ОМОН, меня пробирает дрожь»

В автозак полицейские несли меня на руках. Этот момент попал на фото, которое опубликовали в The New York Times. Сотрудники не отвечали на вопросы, куда нас везут. По геопозиции телефонов мы определили, что приехали в Алтуфьевский отдел полиции. Там уже нам подносили подготовленные на подпись бумаги, собирались нас дактилоскопировать, но мы связались с адвокатом, и тот объяснил, что ни на что без его присутствия соглашаться не нужно. Подписывать нас ничего не заставляли и не пытали, но долго не впускали уже стоявших у входа адвокатов. 25 февраля мое дело по статье о несанкционированном митинге будет рассмотрено в Бутырском суде. 

Меня особенно беспокоили посиневшие пальцы на руке. Травматолог сказал, что перелома нет, так как я могу ими шевелить. Но пальцы сильно болят уже две недели. 

После освобождения я пошел в травмопункт, но врачи отказались снимать побои, узнав о том, как они были получены. Мне сказали, что на судмедэкспертизу меня должны отправить полицейские. Я позвонил знакомой, работавшей в этой поликлинике, и врачи из другой смены без проблем дали справку о побоях, удивившись, что днем ранее мне отказали.   

Помню парня, которого зовут Василием или Степой. При задержании полицейские что-то сделали с его ногами: он заметно прихрамывал. Врачи скорой, которые приехали в отдел, сказали, что могут только йодом помазать, и уехали. 

«Рука дико болела несколько суток»

Ксения, 31 год. Москва

Меня особенно поразил момент, когда сотрудник скорой, к которому я обратилась за помощью, в грубой форме мне отказал. Это было в отделе полиции. Врачи приехали к другому пострадавшему при задержании: парню, который прыгал на одной ноге, так как не мог ступить на другую. 

А началось с того, что вечером 23 января я шла к метро «Сокольники». Ничего не предвещало беды. В какой-то момент нам навстречу из-за угла дома вышли примерно полтора десятка молодых людей. Мы подумали, что студенты. Пройдя через нас, они вдруг побежали, а мы нос к носу встретились с группой омоновцев. 

Без единого слова меня начали бить дубинками и сверху, и сбоку. Я сперва не могла даже понять, что происходит. Шок, из-за которого ничего не чувствовала. Били и всех остальных рядом: и молодых, и пожилых. Где-то писали потом, что это происходило возле «Матросской тишины», но нет, мы были задержаны на пересечении Бабаевской и 2-й Боевской улиц (более 500 метров от тюрьмы. — Прим. ТД). Били местных жителей, вышедших из дома.

Думаю, что самих митингующих омоновцы как раз поймать не могли, те постоянно убегали, а нас били, не задумываясь о том, куда и как попадет, каковы будут последствия. Я успела закрыть лицо и сгруппироваться. Если бы этого не сделала, то точно осталась бы без носа. Мне заломали левую руку и повели к автозаку. Потом рука дико болела несколько суток. Я не могла ее разогнуть до конца.  

Нас повезли сначала в один отдел, где-то совсем рядом от места задержания, а потом в отдел по району Соколиная Гора. До утра оформляли, а потом посадили по камерам. Дали еду, какую и моя собака не стала бы есть, поэтому двое суток, проведенных в камере отдела полиции, я только пила воду. 

Все это время я была в одежде и не могла оценить, что у меня за травмы и насколько они серьезны. Адвокат советовал снять побои, но полицейские ответили отказом: «Вот приедешь в спецприемник — там и снимешь». С защитниками мы сделали несколько фото повреждений.

Избитые, голодные, лишенные сна — всего этого было, видимо, еще недостаточно. После суда нам устроили еще одно испытание: сидеть в холодном автобусе 17 часов, дожидаясь, пока нас распределят по камерам в спецприемнике. Большое спасибо «ОВД-Инфо» и другим правозащитным организациям, которые привезли нам чай, чтобы согреться, и еду! 

В спецприемнике побои сняли, но бумагу об этом не давали. Только после того как приехал какой-то проверяющий, с которым мы пообщались в камере, мне дали справку, но в ней было написано «со слов пациентки». Вы серьезно, ребята? Почему с моих слов, если есть фото повреждений и они сами отлично видны невооруженным взглядом? 

Лишь вернувшись на волю, я с адвокатом поехала в травмопункт, где сняли побои. Там удивились, что этого не было сделано раньше. 

Были полицейские, которые не скрывали своей ненависти. К примеру, в отделе, куда нас привезли перед тем, как доставить в «Соколиную Гору». «Я бы вас бил, да так, чтобы вы все сдохли! Такие, как вы, вообще не должны жить», — открыто говорил он.

Ожидая погрузки в автозак, я видела еще одну чудовищную сцену. Молодой человек подбежал к подъезду жилого дома, ввел код от домофона — видимо, там жил он или кто-то из близких, — открыл дверь и зашел. 

За ним побежали три омоновца. Один остался у входа и смотрел по сторонам, будто бы стоял на шухере. А двое его коллег избивали парня в подъезде. Потом он был в нашем автозаке, весь в крови и грязи, с разбитым лицом и сломанной переносицей, ну или, по крайней мере, она была сильно изогнута. 

«Вместо объяснений последовал удар в пах»

Тимур, 39 лет. Оренбург 

У нас в Оренбурге стражи порядка действовали не так жестко, как в других городах, но и такого мы прежде не видели. Полицейские знали меня в лицо и знали, что я с коллегами буду на протестном мероприятии 31 января в городе как правозащитник от Комитета против пыток, однако все равно задержали. 

Двое людей в гражданской одежде с закрытыми лицами, без каких-либо опознавательных знаков, выхватили человека из толпы и потащили куда-то в сторону. Я решил зафиксировать это на видео, шел следом, а затем обогнал, чтобы снять спереди. Спросил, кто они вообще такие, почему схватили человека и являются ли вообще полицейскими?

Тут уже мне завернули руки за спину. Сперва я не собирался сопротивляться, спрашивал о том, кто они такие, что вообще происходит. Один мне ответил: «Просто иди, а то будет больно». 

Когда меня уже запихивали в автобус, я стал сопротивляться, расставив руки и ноги, требуя, чтобы мне, как положено, разъяснили, по каким основаниям я захвачен и в каком статусе нахожусь. Последовал удар в пах, и меня затолкали в автобус. Повезло, что мои узкие джинсы были сильно натянуты в этом месте, что смягчило удар, но боль, конечно, была очень сильной и долго не проходила.

Кто-то из задержанных потом говорил, что его ударили в живот, кто-то — что головой об автобус стукнули. Как мне сказали, с нами работали сотрудники спецподразделения МВД «Гром», которое привлекают для силовой поддержки при задержании особо опасных преступников. 

Однако вся эта операция мало походила на что-то законное. Уже в автобусе я заметил, что полицейские теряются от любого вопроса о происходящем, о том, что будет дальше, будто вовсе не знали, что отвечать: «В отделе вам скажут». Я сказал, что не хочу ехать ни в какой отдел и раз мне никто не разъясняет мой статус, то я просто уйду, как свободный человек. Они от этого растерялись и стали подзывать товарищей с улицы.

Я успел отойти примерно метров сто, когда меня догнал тот самый человек в гражданке, который нанес мне удар в пах, поднял меня над землей, обхватив сзади, и понес обратно, уронив на землю у самого автобуса.

В отделе полиции нам не давали есть, хотя были люди, которые пытались передать еду. Воду приходилось выпрашивать с огромным трудом. Но меня тогда волновали не боль и голод, а правовой беспредел: сидели две сотрудницы, которые, не глядя на нас, на автомате заполняли уже заготовленные протоколы, списывая данные с листочка, на котором были написаны фамилии и имена задержанных, во что они были одеты. В дежурной части каждого обрабатывали, чтобы они быстро эти протоколы подписали.

Двое суток я провел в спецприемнике, который, как мне сказали, специально освободили для того, чтобы заполнить участниками мирной протестной акции.

В моем протоколе уже было напечатано, что замечаний у меня нет, что у меня ничего не изымалось, хотя у меня забрали телефон и паспорт, и что я якобы просил никого о своем задержании не уведомлять. Кроме того, протокол задержания составлялся не в течение трех часов, как положено по закону, а намного позже. 

В суд полиция представила протокол, в котором просто исправили время составления. Повезло, что копия этого документа была у адвоката, которого, кстати, тоже полдня не пускали в отдел. В итоге судья прекратила производство по статье о неповиновении законным требованиям полицейских, по которой меня могли арестовать, а суд по участию в несанкционированном митинге еще не назначен. 

«Ощущение было, что от ударов череп разлетелся на кусочки»

Федор, 18 лет. Москва

2 февраля, то есть на третий день протестов, я не видел никакой агрессии, обращенной в сторону стражей порядка, но они сами будто с цепи сорвались. Был момент, когда сотрудники ОМОНа стали загонять людей во двор жилого дома, и я побежал следом с камерой, чтобы снять, что там будет происходить. 

Там увидел, как двое омоновцев избивают человека, и хотел подойти поближе, но меня оттолкнул полицейский. Тогда я сказал ему, чтобы он меня не толкал, так как я журналист. В ответ сотрудник стал угрожать мне, сказал, что сейчас меня ударит, и открыто матерился в мой адрес. Я отвернулся от него и уже собирался идти дальше, так как увидел людей, которых омоновцы ставили к стенке, когда он вдруг ударил меня дубинкой по голове два раза. 

У меня помутилось сознание, и я упал, потеряв равновесие, после чего пришла резкая сильная боль. Я лежал и кричал.

Полицейский намеренно ударил меня по голове, а потом еще и спокойно ушел, оставив, по сути, в опасности, не предложив никакой помощи, не вызвав скорую.

Потом подбежали коллеги-журналисты. Они дали мне воды. Я глотнул, немного пришел в себя, а затем меня увели в сторону, туда, где можно было спокойно сесть. Хорошо, что камера не разбилась, так как снимал на телефон в защищенном чехле. Но штатив сломался. 

Раньше мне уже разбивали технику на митингах. К этому я был готов, но никак не ожидал целенаправленной атаки со стороны полицейского на меня самого. Ощущение было такое, что от его ударов череп едва ли не разлетелся на кусочки. 

Мне вызвали скорую, и я приехал в НИИ Склифосовского. Там опять чуть ли не потерял сознание возле стойки, где меня оформляли. Привезли коляску, так как я не мог стоять самостоятельно. А еще меня постоянно тошнило и рвало. Поставили диагноз: закрытая черепно-мозговая травма, ушиб мягких тканей и сотрясение мозга. Мне прописали постельный режим. Но и без этих рекомендаций мне трудно подняться с кровати.

Домой меня отвез другой пострадавший от полицейских мужчина. Мы с ним встретились в приемном отделении Склифа. Этому мужчине разбили голову, он был весь в крови.

Я связался с адвокатом, чтобы написать заявление на ударившего меня сотрудника, хоть в Росгвардии и заявили, что по данному случаю проводится проверка. А теперь чувствую информационное давление в свой адрес со стороны государственных телеканалов, где выходят репортажи о том, что я не журналист и только прикрываюсь журналистским удостоверением. Говорят, что я спровоцировал этого сотрудника, хотя все же хорошо видно на видео. Что тут еще объяснять? Даже если я самый обычный гражданин, разве это дает кому-то право так жестоко со мной поступать, тем более стражу закона?

Нельзя оправдывать открытое насилие, тем более сопряженное с оскорблениями и явной ненавистью. И конечно же, я не перестану работать на таких протестных акциях, так как порой только постоянное присутствие рядом включенной камеры, ведущей трансляцию, может защитить нас от еще большей агрессии силовиков.

«Замешкался — ударили головой о кузов»

Василий, 21 год. Москва 

23 января на Пушкинской площади передо мной встала девушка с плакатом. Полицейские побежали к ней, но девушка куда-то ушла. Схватили меня. Какое-то время меня перетягивали между собой протестующие и омоновцы. Я присел на корточки, после чего полицейские подхватили меня за руки и за ноги, потащили к автозаку.

Там они поставили меня в растяжку, после чего потребовали снять рюкзак. Я немного замешкался, и меня ударили головой о кузов. Потекла кровь.

Я никогда не был на несанкционированных акциях прежде, а тут пришлось столкнуться лично с ничем не обусловленной агрессией. Я уже стоял в растяжке и никак не сопротивлялся. Разбивать мне голову не было никакого смысла, кроме как ради самого этого действия.

У меня была рассечена бровь и, как выяснилось потом, веко. Сперва я не обращал внимания на кровь, так как меня беспокоил сам факт задержания и непонимание того, что будет происходить дальше. Однако кровотечение не останавливалось. Уже в отделе я попросил полицейских мне помочь. Те предложили либо принести салфетки с перекисью водорода, либо вызвать врача. 

Я зачем-то согласился на первый вариант и пытался помочь себе сам, но ничего не помогало и кровь не останавливалась. Попросил вызвать скорую. Врачи приехали быстро, но еще где-то час они не могли меня забрать, так как полицейские искали мой паспорт, который у меня забрали при задержании. Меня отвезли в Первую Градскую больницу. Предполагалось, что будут зашивать, но в итоге просто забинтовали, и кровотечение прошло.

В больнице я встретил еще одного избитого человека, который дошел с протестующими до Цветного бульвара, где получил дубинками по голове. Оттуда в полицию направили телефонограмму о травме, и уже через день мне позвонили из управления собственной безопасности (УСБ) столичного главка МВД. Пришел я туда вместе с Георгием — сотрудником Комитета против пыток. По его словам, пострадавших во время митингов 2019 года УСБ даже не опрашивало, а здесь у нас взяли заявление о привлечении к уголовной ответственности полицейского и объяснение обстоятельств произошедшего, после чего мы поехали на Пушкинскую площадь на съемки места происшествия. Запросили записи с камер видеонаблюдения, и это, наверное, тоже поможет делу.

Впереди еще рассмотрение моего административного дела об участии в несанкционированном митинге, так как протокол на меня все-таки составили. 

Конечно, я далеко не самый тяжело пострадавший от полицейского насилия человек, но с юридической точки зрения полученных мною повреждений достаточно для привлечения к ответственности. А мне бы просто хотелось сделать так, чтобы в правоохранительных органах не работали люди, распускающие руки, и их коллеги видели, к чему подобное приводит. Возможно, придется идти в ЕСПЧ. Я к этому готов.

«Я не могу спать на спине, и на боку тоже»

Анна, 21 год. Москва

2 февраля я была на Большой Дмитровке и совершенно случайно попала в оцепление, оказавшись ближе всех к омоновцам. Меня и еще пару девушек прижали к стене и били дубинками по спине, голове, рукам.

Почему нас стали избивать, я не понимаю: на опубликованных с того места видео понятно, что никакой угрозы мы ни для кого не представляли. Но одно дело видеть подобное по телефону, и совсем другое — переживать самому: видеть эту ярость, чувствовать себя ее объектом. 

Потом нас загнали в подворотню, из которой был только один выход на улицу. Ребята разбежались и пытались где-нибудь спрятаться, но ничего у них не получилось. 

У находившейся рядом со мной девушки была разбита голова. Она сидела на земле в крови, и ей было очень плохо. Что с ней стало потом, я так и не узнала.

Ко мне же боль пришла уже в автозаке. Болели спина и рука. Я даже не могла набирать сообщения. Как выяснилось потом, мне перебили нерв.

В автозаке было 36 человек при вместимости 15 человек. Люди стояли, сидели друг у друга на коленках. 

В отделе мы быстро поняли, что наше знание законов и прав никого там не волнует. Повезло, что нас хотя бы выводили в туалет. Хотя от полицейских все равно шла агрессия. Мне, к примеру, выговаривали за татуировки, что это дело воровское. «Ты хочешь жизнь свою в тюрьме закончить?» — и так далее.

Воду и еду нам передали волонтеры, но адвоката почему-то к нам не пустили. Продержали нас до утра, потом стали отпускать по одному. Только оказавшись дома, я наконец прочувствовала, насколько мне больно. Я поняла, что у меня отбиты почки и рука. 

Я не могу спать на спине, и на боку тоже. Пью обезболивающее. Это ужас. В голове постоянно прокручиваю произошедшее и от этого тоже холодею. 

Смысла снимать побои я не вижу, так как понимаю, что ничего этим не добьюсь. Могу сделать только хуже себе самой.

Я работаю в центре города, и теперь, когда вижу ОМОН, меня пробирает дрожь. 

«Больше оскорбило, чем как-то навредило»

Михаил, 35 лет. Санкт-Петербург

31 января увидел толпу людей и полицию на Пушкинской улице, пошел снимать все это на телефон. И как-то встал прямо у двери полицейского уазика, где сидел полковник. Он увидел, что я его снимаю, и дал команду двоим, кто сидел с ним в машине. Они и еще трое меня окружили, схватили. 

Подбежал человек в штатском. На нем была маска и штурмовые спецназовские перчатки, которые я у омоновцев видел. Он ударил меня два раза по туловищу, где-то в область печени, правой и левой рукой, пользуясь тем, что меня держали другие сотрудники. 

Потом меня пытались поднять на руки, но не получилось — видимо, из-за того, что я вешу 110 килограммов. 

В автозаке со мной был еще один парень, Дмитрий. Его несли на руках четверо сотрудников, и кто-то в этот момент ударил его по лицу. Возможно, тот же человек, что и меня. 

В отделе меня продержали почти до полуночи, а потом на двое суток отвезли в спецприемник. Вода там была ржавая, пить ее совсем не хотелось, но другой не было.

Повесить мне пытались сразу две статьи: и сопротивление полиции, и участие в несанкционированном митинге. В суде мы показали видеозаписи с места событий и, видимо, ими убедили судью: одно из дел прекратили. Остался суд по участию в митинге. 

Человека, который меня бил, я видел затем в дежурной части отдела, куда меня доставили. Еще сказал ему: «Сними маску, чтобы я хоть тебя увидел!» Может, он хотел, чтобы я обмяк, а может, ему нравится бить людей, когда они находятся в беспомощном состоянии. И удары-то у него не получились как следует. Я, конечно, их почувствовал, но он явно никакой не мастер, не боксер. Меня это его действие больше оскорбило, чем как-то навредило в физическом плане. 

Я бы с ним поговорил один на один о том, зачем он так к людям относится.

Думаю, что им просто неважно было, кого задерживать. Лишь бы показать количество, доказать начальству, что они работают. Теперь, когда я буду знать дату очередного митинга, просто уеду из города.