«Не надо стесняться»
Год назад в гости к 23-летней Александре* в город-миллионник из городка на юге России приехала мать. Когда они сидели на кухне, родственница как будто в шутку рассказала о том, что «выкинула» сестра-погодка Саши: «Прикинь, Таська пришла ко мне в слезах и сказала, что отчим ее изнасиловал!»
Саша испугалась. Она вспомнила, после чего уехала из дома, как только ей исполнилось 18 лет: перед самым выпускным из школы, когда они отмечали что-то с матерью и отчимом и мать ушла спать, мужчина, напившись, сказал, что хочет ее.
«Я ему ответила: “Ты пьяный. И вообще-то ты мой папа”. Он сказал: “Я тебе не родной отец” и очень давил на это, просто сверлил меня взглядом. Мне было очень противно, я сидела в напряжении, — вспоминает она. — В пять утра пришла мама и отправила нас спать. Мы ушли, но он лег ко мне. Я вскочила и убежала. Когда он понял, что натворил, начал давить на жалость, мол, “все, я разрушил семью”. И я тогда маме ничего не сказала, подумала, что он просто пьяный был. Мне не хотелось скандала, в нашей семье это и так не редкость».
По ее словам, отчим никогда не бил никого из семьи, но «психологические давление было очень сильное». Сначала мужчина срывался только на мать, а позже на Сашу и Тасю, когда те подросли. Первые странности с сексуализированным поведением отчима начались, когда девочкам исполнилось 10 лет.
«Он растил нас так: “Не надо стесняться”, “Зачем тебе лифчик?”, “Зачем ты одеваешься, ты же дома?”. Мы с сестрой могли спокойно спать голыми с отчимом или ходить так в его присутствии по дому, если жарко. И это было нормой для нас», — вспоминает Александра.
Она вернулась в родной город, чтобы поговорить с сестрой. Та сразу сказала: «Она мне вообще не мать после того, что она сделала. Она мне не поверила после того, что он…» Выяснилось, что отчим насиловал ее на протяжении шести лет.
Первый раз это произошло, когда ей было 11. «Он даже следил за ее месячными. Насиловал и по пьяни, и не по пьяни, и с защитой, и без», — перечисляет Александра.
Девушка начала думать, что делать. В первую очередь она нашла старый телефон отчима: в истории поиска остались запросы педофильского порно — «он помешан на маленьких девочках, лишении девственности». Затем спросила у Таси: остались ли у нее какие-то переписки или фотографии. Оказалось, он только один раз написал ей в мессенджере «Покажи свою грудь». Фотографии голой Таси, которые он делал до и после изнасилований, увидела и попросила удалить мать. Но Саша решила, что их можно будет восстановить.
«Поначитались в своих интернетах»
На четвертый день после приезда Саши сестры пошли в полицию. Они рассказали все: и про домогательства отчима к Саше в 18 лет, и про насилие над Тасей длиной в шесть лет, приложили фотографии истории поиска из телефона отчима. Один из сотрудников куда-то позвонил. Через час привели отчима, который успел до привода несколько раз позвонить сестрам, удалить свой профиль во «ВКонтакте», «искупаться и надеть свою любимую футболку».
«Они мило беседовали. Отчим прошел мимо нас, усмехнулся и сказал: “Это моя банда”. Мы в таком шоке были, очень испугались», — рассказывает Саша.
Тасю отвели к гинекологу. Тот подтвердил, что девственная плева повреждена. А психолог после разговора с сестрой заключила: «Девочка не врет», пересказывает слова специалистов Саша. По ее словам, женщины-сотрудницы полиции высказывали им свою поддержку, но к вечеру, когда зашла речь о следственном комитете, их предостерегли: «Если вы настроены серьезно, то будьте готовы, что дальше будет хуже, на вас будут давить. Если же вы врете, на вас заведут дело о клевете».
Девушки несколько раз пересказывали свою историю: сначала в полиции, потом в следственном комитете. Следователь сразу сформулировал свою позицию: «Уже разговаривал с отчимом. Он спокойный человек, очень вежливо общается, поэтому ему я верю больше, чем вам». Сестры, по его словам, «поначитались в своих интернетах, что у нас есть права и что они могут просто так взять и накатать заяву на родителей».
Также он рассказал заявительницам, что якобы был случай в его практике, когда другие девочки с аналогичным рассказом получили шесть лет за клевету.
За мужа вступилась и мать сестер, пояснив, что «он просто строгий отец», а «девочки просто плохо себя ведут».
Когда Тасю вызвали в кабинет две женщины-психологи, Саша снова рассказала следователю, что насилие над сестрой началось с 11 лет.
«Тот спросил: “А что она раньше не пришла? Он ей угрожал? Нет? Так чего она боялась?” Тогда я поняла, что эти люди вообще не понимают проблемы и все это будет проигрышно для нас», — заключила Саша.
Спустя несколько часов Тася вернулась «в слезах». Саша тоже вымоталась и не могла «мыслить адекватно».
Следователи это увидели, продолжает девушка, и попытались сгладить ситуацию: «Говорили, что не хотят, чтобы мы сели в тюрьму за клевету. Потом сказали: “Да, мы вам верим, но у нас на него ничего нет. Мы его 15 суток подержим, он там подумает, поймет, что нехорошо поступил, и все будет хорошо”. Тогда Тася решила порвать заявление. Мы отступили назад, и мама отвезла нас к бабушке с дедушкой».
Выходя из следственного комитета, Саша увидела на улице отчима, который спокойно стоял в кругу семьи и знакомого прокурора. Его, разумеется, не задержали.
«Зачем ты села в такси»
В российских СК нет специально обученных психологов, которые умеют работать с жертвами насилия или насильственных действий, — иногда в следственных действиях участвуют обычные школьные психологи, а следователь из-за профдеформации разговаривает с пострадавшими как со всеми, — «сидел бы перед ним преступник или пожилая бабушка», говорит руководитель правозащитного проекта «Сдай педофила» Анна Левченко.
В результате с неэтичным поведением, халатностью и другими нарушениями прав пострадавшая сторона может столкнуться на всех уровнях — в полиции, в следственном комитете, во время прохождения экспертиз, говорит Левченко. В полиции, по ее словам, нарушения встречаются чаще: дела о половой неприкосновенности несовершеннолетних — это подследственность СК, поэтому, когда пострадавшие по незнанию приходят в полицию, сотрудники «их разворачивают и не объясняют, что делать и куда идти дальше».
Следователи-мужчины, говорит Левченко, относятся к этим делам с предрассудками: что жертва сама кого-то спровоцировала, даже если это ребенок.
«Несколько лет назад к нам почти одновременно обратились три девушки из Татарстана 16-17 лет. Это были не связанные друг с другом обращения, девушки не знали друг друга, но все они были изнасилованы таксистами, — рассказывает правозащитница. — Но когда они приходили в отделения полиции писать заявления, им говорили: “А зачем ты вообще после 10 вечера села в такси?” Тяжело сдвинуть такие дела с мертвой точки».
Три года назад в подмосковном Солнечногорске пьяные подростки изнасиловали девочку в лесу. В отделении на пострадавшую давили: «Ты понимаешь, что если мы будем это расследовать, то тебе придется шести мужикам все это рассказывать во всех подробностях?»
Нарушения прав пострадавших происходят и на этапе экспертиз. Так, в начале 2019 года в Иркутске девочку, в отношении которой были совершены развратные действия, но полового акта не было, отправили к гинекологу-мужчине.
«Несмотря на то, что мы живем в XXI веке, информация от гинеколога — девственница девочка или нет — все равно каким-то образом должна повлиять на ход следствия и решение суда. То есть если девочка не девственница, то ее можно насиловать? Или члены ей присылать во “ВКонтакте”?» — возмущается Левченко.
Правозащитница также сталкивалась с тем, что на детей, пострадавших от насилия, собирали характеристики со школы или от соседей. «На что должна повлиять эта характеристика? Если девочка, допустим, курит и учится на двойки, как это влияет на факт совершенного в отношении нее сексуального действия? Нам приходится с этим бороться, привлекать уполномоченных по правам ребенка, адвокатов и федеральный СК».
По ее словам, в УПК есть норма, которая предусматривает присутствие педагога или психолога на допросе ребенка, но в качестве педагога в некоторых случаях вызывают классного руководителя ребенка, и в результате ребенок просто закрывается.
В качестве контрпримера психолог проекта «Тебе поверят» Ксения Шашунова приводит систему в одном из штатов США, где с ребенком взаимодействует только психолог, который имеет специализацию по вопросам сексуализированного насилия над детьми, аккредитацию в соответствующих департаментах, четкие руководства и протоколы. Все взаимодействие ребенка с правоохранительной системой ведется через специалиста: он собирает информацию, уточняет детали, выступает в суде.
«Не отдавай меня, не отдавай»
— Почему вы так себя ведете? У ребенка травма.
— Ха-ха, травма?
Так психолог фонда «Сохраняя жизнь» Ольга Кастрицина пересказывает свой разговор со старшей следовательницей оренбургского СК Надеждой Воробейкиной, которая в октябре 2020 года вела дело 16-летней девочки, пострадавшей от группового изнасилования.
«Воробейкина заставила девочку написать, что все было по согласию, так как она [девочка] знакома с насильником. Она усугубила тяжелое психологическое состояние ребенка», — уточняла директор фонда «Сохраняя жизнь» Анна Межова. По ее словам, представительница госорганов давила на пострадавшую и довела до слез.
После широкой огласки и проверки уполномоченной по правам ребенка в Оренбургской области Анжелики Линьковой и регионального СК Воробейкина получила дисциплинарное наказание, а дело было передано другому сотруднику.
Однако после этого в редакцию «Таких дел» обратилась жительница Оренбурга Галина*. Пытаясь возбудить дело на насильника своей внучки-первоклассницы, она сама оказалась обвиняемой.
В январе прошлого года, когда она забирала внучку Катю со школы, та всю дорогу активно говорила про учебу, но на подходе к дому ее настроение переменилось: как только девочка увидела сожителя матери, который вышел встретить их, она вжалась в ногу бабушки и занервничала: «Не отдавай меня! Не отдавай меня!»
«Я спрашиваю “Что случилось? Он тебя обижает?” А она вжалась в меня, я прямо идти не могу. Мы доходим до дорожки, и я спрашиваю его: “Это что такое?” Он улыбается и говорит: “Не знаю, дурачится, наверное”. Внучка молчит. В меня уткнулась и молчит. Он отошел, а внучка держится за меня и говорит: “Держи меня крепче. Держи меня крепче”».
Галина сразу позвонила своей старшей дочери — маме Кати — чтобы прямо спросить, что случилось. И получила ответ: «Не обращай внимания». На следующий день, когда вся семья была в сборе, Галина стала присматриваться к нему, как он [сожитель дочери] относится к девочке, и заметила, что он ее обзывает, может отвесить подзатыльник. На ее замечания дочь просила не лезть в семью. Постепенно Катя стала более нервной и скрытной. Когда она гостила у бабушки, та услышала, что девочка во сне кричит испуганно: «Не надо».
Подозрения усилились, когда Катя рассказала, что у нее герпес на губе, и на вопрос, откуда он появился, ответила: «Дядя Паша*, наверное, заразил. Он сегодня спал со мной». Она уточнила, что мамин сожитель целовал ее в губы и заставлял, чтобы она его целовала.
Женщина вызвала полицию. В местном отделе по делам несовершеннолетних Катю стали опрашивать.
«Сначала на все их вопросы Катя отвечала нехотя и односложно “да-нет”, но потом в кабинет зашла женщина, тоже в форме, и сказала: “Не бойся, ты этого человека больше не увидишь, его уже забрали”, после чего она подтвердила, что отчим трогал ее и заставлял трогать его. Потом одна из женщин отвела Катю в другую комнату, и через пять минут они уже вернулись. И сотрудница, которая с ней уходила, сказала второй: “Она даже показала”», — вспоминает Галина.
Все показания Кати были записаны с ее слов сотрудницей полиции, Галина написала заявление о домогательствах — правда, под диктовку сотрудников полиции. Затем внучку отвезли к маме и отчиму, и связь с ней прервалась: оказалось, что на этом настояла следовательница Надежда Воробейкина. Галину вызвали на допрос.
«Воробейкина очень грубо себя вела. Она сразу начала: “Как вам, старому человеку, не стыдно такие речи на сексуальные темы вести с ребенком”. А я воспитала троих детей, работаю с детьми, обо мне никто не скажет, чтобы я кому-то что-то плохо сделала. В общем, я оттуда вышла вся потерянная. Она со мной разговаривала как с обвиняемой, как будто я преступник», — рассказывает Галина.
Через неделю она узнала, что против нее возбуждено уголовное дело по статье 306 часть 3 УК РФ — ложный донос: на психолого-психиатрической экспертизе девочка подтвердила слова ее матери о том, что бабушка заставила ее оговорить отчима, потому что «она не хочет, чтобы мама жила с дядей Пашей, он ей не нравится». В результатах экспертизы (документ есть в распоряжении редакции) также приведены слова семилетней Кати о том, что бабушка начала конфликт из-за квартиры, а за оговор маминого сожителя предложила «ролики и скейтборд».
«Следствие заглохло»
По статистике, всего около 4% детей лгут о сексуализированном насилии. Заставить ребенка оговорить кого-то можно, говорит Ксения Шашунова: но выявить этот факт и мотив лжи, а также применялись ли в действительности насилие, угрозы или имеет место оговор, — даже опытному следователю непросто.
Жертв насилия или насильственных действий кратно больше — просто они молчат. Криминологи говорят о том, что в действительности фактов сексуализированного насилия в 7,8 раз больше, чем регистрируется. По данным центра «Сестры«, из 10 преступлений регистрируется лишь одно.
По мнению Ксении Шашуновой и Анны Левченко, именно из-за страха ретравматизации, психологически изматывающих следственных действий и неэтичного поведения сотрудников правоохранительных органов жертвы насилия молчат и не пишут заявления или забирают их. Грубость и неэтичность следователя в общении с жертвами насилия — это еще одна ситуация насилия, а защитные механизмы психики могут быть к моменту заявления истощены.
«Пережить это бывает особенно сложно, так как это новая волна бессилия, несправедливости, невозможности найти защиты, подрыв доверия к миру и людям», — говорит Шашунова.
8 марта Европейский суд по правам человека (ЕСПЧ) принял к рассмотрению дело из России о повторной психологической травматизации жертв сексуального насилия. Поводом стала жалоба опекуна пострадавшей от изнасилования девочки: когда ей было 11 лет, она попала в приют, где рассказала сначала психологу, а потом воспитателю, что в квартире родственницы, где она жила с мамой, ее изнасиловал взрослый мужчина. Гинеколог не нашел у девочки повреждений, и директор решила не обращаться в правоохранительные органы и посоветовала ребенку все забыть.
Над девочкой оформила опеку ее классная руководительница. И, уже находясь в безопасной среде, она снова рассказала, что в разное время, когда ей было от 6 до 11 лет, ее насиловали четверо взрослых мужчин, которые приходили в гости к родственнице и оставались ночевать.
В 2019 году было возбуждено четыре уголовных дела — по одному на каждого мужчину — по пункту «б» части 4 статьи 132 УК РФ о сексуальном насилии в отношении несовершеннолетней. Во время следственных действий, с февраля 2019 года до мая 2020 года, девочку допрашивали более 10 раз, а всего ей пришлось пересказывать все детали изнасилований минимум 23 раза. Ее допрашивали следователи, адвокаты обвиняемых, сами обвиняемые, эксперты и судьи — среди них была только одна женщина. Кроме того, ей приходилось видеть подозреваемых и их родственников на длительных очных ставках.
В декабре 2019 года ребенку поставили диагноз «пролонгированная депрессивная реакция», в июле 2020 года установили, что у нее наблюдается повышенная тревожность, депрессия и умеренный суицидальный риск, уточнили в суде. Врачи не рекомендовали ей дальнейшее участие в следственных и судебных действиях. Но девочку продолжили допрашивать.
Точных данных, как часто дети, пережившие сексуализированное насилие, и их родные сталкиваются с грубостью и нарушениями со стороны сотрудников правоохранительных органов, нет. Только в проект «Сдай педофила» ежегодно на горячую линию поступает около 2,5 тысячи обращений, а в онлайн приемную — порядка 2 тысяч, и примерно 30% из них — жалобы на то, что «следствие заглохло, либо следователь ведет себя некорректно, либо что не назначили необходимые экспертизы».
Ксения Шашунова выделяет несколько причин, по которым следователи могут вести себя некорректно с пострадавшими или их родными. Первая — это привычка: следователи много общаются с преступниками, правонарушителями, отсюда и стиль взаимодействия — жесткий, давящий, угрожающий, властный. Вторая — сама специфика работы с несовершеннолетними жертвами преступлений сексуального характера: такие дети или подростки могут быть в разном состоянии, их рассказы могут быть фрагментарны, отрывочны, им бывает трудно вспомнить конкретные факты и детали, они могут подолгу молчать и не отвечать на вопросы, с ними часто сложно найти контакт и выстроить разговор.
Третья причина — эмоциональное выгорание сотрудников СК, один из маркеров которого — отсутствие эмпатии, невозможность сострадать и сочувствовать. Обычно о таком явлении говорят в связи с работой разного рода помогающих специалистов, например врачей, психологов, волонтеров, но следователи в целом тоже относятся к категории профессионалов, которые работают с людьми в тяжелом положении.
Четвертая — недостаточная информированность следователей о проблеме сексуализированного насилия над детьми. По мнению Шашуновой, сотрудники правоохранительных органов могут находиться во власти распространенных стереотипов. Например, что насилие в семье — это редкое явление, или что с «нормальными» девочками это не случается. Даже в методических руководствах для следователей можно найти информацию о виктимном поведении потерпевших, то есть о том, что изнасилование «можно» спровоцировать.
Кроме того, в России практически нет исследований о преступлениях против половой неприкосновенности несовершеннолетних.
«На курсе криминалистики я заметила, что в толстенном учебнике на 600 страниц теме сексуального насилия была посвящена одна страничка, а теме педофилии чуть ли не один абзац. Даже в Российской государственной библиотеке на эту тему я нашла несколько кандидатских диссертаций, и то на смежные темы. Тема педофилии не исследовалась никак и никогда», — замечает в свою очередь Анна Левченко.
Как защитить себя
Но нельзя сказать, что проблема расследований сексуализированного насилия над детьми никак не решается. Например, в 2014 году Следственный комитет Петербурга опубликовал методические рекомендации, «основанные на принципах дружественного к ребенку правосудия». В них прописано не только то, что нужно или не нужно делать следователю во время допросов, — например, не задавать закрытые и наводящие вопросы, — но и как делать: «слова, поза, движение и мимика следователя должны показывать уважение и принятие ребенка». Есть разъяснения, какими вообще компетенциями должен обладать сотрудник, чтобы работать с детьми, и как должна выглядеть комната для допроса.
Также есть примеры центров, которые добились успехов в работе с несовершеннолетними жертвами сексуализированного насилия, например, в Воронежской области.
«Там специальная зеленая комната с так называемым зеркалом Гезелла, где ребенок находится наедине с психологом, окруженный игрушками. В игровой форме ребенок может рассказать подробности произошедшего с ним. Применяются специальные методики, когда ребенку не задают в лоб грязные вопросы, чем тоже грешат следователи, а специально обученный психолог в процессе работы занимается еще и реабилитацией. Есть небольшой стационар при этом центре, куда могут приехать родители с детьми из отдаленных уголков области и поработать там какое-то время со специалистами. Для совсем маленьких есть специальные шалашики. При описании произошедшего с ним ребенок может стесняться произносить какие-то стыдные слова, использовать мат, который услышал от взрослых. Ему говорят, что он может зайти в этот домик и говорить там все, что хочет и его там никто не услышит. На самом деле внутри стоят микрофон и камера и все записывают, а полученные записи идут в материалы следствия», — рассказывает Левченко.
Однако пока это исключения из правил. Ринат Кантимиров, в прошлом следователь, а сейчас адвокат, рассказывает, что ведет дело девочки, которая была вынуждена 23 раза рассказывать обстоятельства изнасилований на допросах. По его словам, если потерпевший подает заявление на некорректные действия следователя или других сотрудников правоохранительных органов, в большинстве случаев дело не возбуждают. Возбуждается примерно одно дело из тысячи, то есть речь идет о сотых долях процента, уточняет адвокат.
«У большинства пострадавших не хватает ресурсов и знаний, чтобы отстоять свои права и добиться справедливости. НО если в ходе проведения следственных действий рядом будет адвокат, это позволит максимально защитить права и законные интересы допрашиваемого лица, а также отразить ситуацию максимально объективно и избежать искажения фактов и злоупотребления со стороны следователей», — говорит Кантимиров.
По его словам, привлекать сотрудников правоохранительных органов к ответственности за некорректное поведение все равно нужно. Первый шаг — написать жалобу руководителю следственного органа. Второй шаг — подать жалобу в центральный аппарат. Сделать это можно лично, по почте, по горячей линии телефона доверия или через официальный сайт по форме обратной связи. Третий шаг — направить жалобу в прокуратуру. Четвертый шаг — направить жалобу в суд.
Также обратиться за помощью можно в следующие проекты:
Центра «Насилию.нет» (признан иностранным агентом)
Консорциум женских неправительственных организаций
Фонды, работающие с темой профилактики социального сиротства, например «Волонтеры в помощь детям-сиротам», «Арифметика добра».
***
Сейчас Тася живет с бабушкой и проходит терапию со специалисткой, которую ей подобрала Ксения Шашунова, психолог проекта «Тебе поверят». Девушка уже прошла курс из 10 бесплатных консультаций, но терапевт настаивает, что девушка нуждается в продолжении, «ее еще рано отпускать».
Саша уехала из города.
«Я долгое время не могла выплакаться, — говорит Александра. — И только где-то через месяц после всего, когда я пришла в наш дом собирать вещи, — мы выставили его на продажу — я разрыдалась, потому что у меня было ощущение, что у нас умерла мать, потому что она не защитила нас. Она была, а потом раз — и ее нет. Такое же чувство испытывает Тася».
Редактор — Лариса Жукова